Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице

IX

…Такую несуразную оживленность можно видеть разве только в расшевеленном палкой муравейнике. Едва еще только взошло солнце, а деревенские женщины уже начали бегать от двора к двору. Сообщить важную весть кому-то первой, увидеть лицо опешившей собеседницы многие считали для себя делом соблазнительным. Агафья не в силах была удержать в себе жгучий секрет о Серафиме и, едва дождавшись рассвета, вышла за калитку, чтобы встретить первопопавшуюся женщину.

Через час около дома Волановых уже «дежурили» пять-шесть женщин. Они не скрывали своего намерения. Одни терзались от желания узнать, насколько сильно Михаил избил свою жену, другим хотелось всего лишь увидеть виновницу, еще точно не зная — стоит ли этому случаю возмущаться или завидовать?

Как ни старалась Серафима пораньше ускользнуть из дома незамеченной, ничего у нее из этого не получилось. Чуть приоткрыв калитку, она увидела прильнувшую к забору Агафью, которая пыталась через отверстие, оставшееся после выпавшего сучка, увидеть что-нибудь во дворе Волановых. Но, видимо, сучок, когда-то заполнявший отверстие, рос в свое время не в том направлении, куда сейчас Агафье хотелось направить свой взор. Делегатка слета из стороны в сторону перемещала массивные ягодицы, ерзала плечами, попеременно подставляла к круглой дырке глаза, рассчитывая удовлетворить желание.

— Да ты отсюда ничего не увидишь, подружка, — с издевкой в голосе произнесла Серафима. — Вблизи у самого угла доска плохо прибита — вот там все хорошо видно и слышно.

Агафья испуганно ойкнула, выпрямилась и начала внимательно осматривать носки своих калош, надетых на босую ногу.

— Ты уж не подумай, Серафимушка, что я-то в ваш двор поглядываю, — краснея оправдывалась Агафья. — Вот шла мимо и гляжу: какой же кружок на доске гладенький да ровненький получился, аж не наглядишься. Иль нарочно кто его сделал, или от сучка… ей, пра. А ты как думаешь?..

— Так вот, Агафьюшка, не трудись… Все я ему рассказала, ничего не утаила. Думала, побьет он меня и на душе будет легче. А он не стал бить…

— Да неужто и за это бить-то надо?.. Вот уж богатство у него украли! За все они нас колотят — еще не хватало бы и за это бить! — угодливо затараторила Агафья, пристально рассматривая Серафиму. — Да ежели он умный — спасибо должен говорить бабе. Пока чужие мужики любят — значит, хороша собой женушка! Эх, в меня бы кто так втюрился! Каждый день бы на коленях перед иконой стояла…

Круглое, сплошь изъеденное оспой лицо Агафьи осветилось мечтательной улыбкой. Делегатка слета, наверное, решила, что разговор с Серафимой принял доверительный оборот, и поэтому начала закидывать удочки подальше…

— А все-таки, Симочка, скажи: как он тебя вечор встретил? Ты ведь знаешь меня. Скорее рыба проболтается, чем я… А я тебе потом еще одну новость скажу.

— Ну, если уж скажешь, то так и быть — все выложу. А ты знаешь, почему он меня не стал колотить? Ты ведь моя спасительница! Да, да, вот тебе крест, побожусь!

Глаза Агафьи мгновенно округлились.

— Чего мне кривить теперь душой? Мы ведь уже все решили, договорились разойтись… А тебе спасибо. Он и говорит мне: «Давно я ждал, когда ты где-нибудь наблудишь. А то так ни за что, ни про что тебя не выгонишь… Живу с тобой, а сердце тянется к Агафье…».

— Чего мелешь-то? — вздрогнула Агафья.

— Я же тебе говорила, что у нас с Михаилом все покончено, мне теперь уже все равно. Так слушай уж всю правду… Женщина она, говорит, пышная, нежная… холостая девица… Такие как раз мне по вкусу. Только вот — не умею я вашего брата уговаривать… Люблю, а сказать не могу… вот такой уродился…

— Да что уж у него с языком-то? Может быть, к бабке надо сходить? — встревожилась зардевшаяся Агафья. — Я тут одну знаю. Надо подсказать… А чего ж это так мыкаться? По правде скажу, тебе одной: и твой бывший муженёк не раз заглядывался на меня. Бывалыча, идет, идет мимо, а потом как завернет прямо на меня, аж чуть с ног не сшиб… А его… карахтер мне очень ндравится… Ругаться мы с ним не будем…

Агафья спохватилась, что с языка стало срываться лишку, согнала с губ предательницу-улыбку.

— Э, куда ты такую рань подалась? Я вот все уже прибрала, воды с речки хочу взять — голову помыть.

— Некогда мне с тобой, Агафья. В район надо отправляться. Дела нужно улаживать…

— А как же с ребятишками у вас будет? — снова не удержалась Агафья. — Конечно, если бы их не было…

— Ребятишек Михаил мне не отдает. Не доверяет. Говорит: сам воспитаю, — продолжала забавляться наивностью своей подруги Серафима.

— А чего это уж сам? Али я не помогу?.. К ребятишкам я всегда с лаской… Никогда не забижу. Пусть хоть пятеро их будет…

На этом их разговор закончился. Желание выведать у Серафимы еще кое-что было настолько большим, что Агафья не могла осилить себя — повернуться и отправиться домой. Возбужденная необычной новостью, она долго и пристально смотрела вслед Серафиме. И в эти минуты одинокая, бесхитростная женщина, находившая до сих пор утеху в жизни лишь в том, что ей иногда удавалось почесать языком о семейном счастье, считала себя наконец-то замеченной богом.

Недалеко от проселочной дороги, прислонившись к столбу обветшалого овина, минут двадцать ждала Серафима бричку деда Акима, который каждый день, ранним утром, не исключая и выходные дни, проезжал здесь на трясущейся, как от падучей болезни, повозке.

Серафиму Аким встретил приветливо, обрадовавшись живому человеку на долгий путь.

— Ага! — оживленно воскликнул он и натянул вожжи. — Кажись, магарыч-то я сегодня зашибу. Садись, садись, птаха ранняя…

Но сколько бы потом Аким не изощрялся скоротать дорогу хотя бы каким-нибудь пустословьем с Серафимой — ничего у него не выходило. После «положенных» приветствий Серафима, поеживаясь от утренней прохлады накинула платок и предалась мыслям о предстоящей новой жизни. Еще раз перебирала сомнения, спрашивала себя, удивлялась резкому в своем настроении перевороту. Иногда донимала себя вопросами: а правильно ли сделала, не поторопилась ли? Но когда в ее воображении всплывало сияющее от счастья лицо Петра, отбрасывала всякие сомнения прочь.

При виде селения, чуть не забыв поблагодарить деда Акима, Серафима быстро спрыгнула с повозки и торопливо направилась к коротенькому ряду рубленых домов, среди которых был и амбар с приспособленным для жилья отсеком.

У дверей Серафима не задержалась: она резко дернула за ручку и бесцеремонно перешагнула высокий порог. Посередине комнаты в нательной рубахе стоял Петр. Вытянутой до предела левой рукой он держал перед лицом небольшое настольное зеркальце. Ладонью правой руки он потирал только что выбритый подбородок, придирчиво рассматривая свое отображение. На звук у порога торопливо обернулся. Вначале Петр хотел чертыхнуться по поводу бестактности гостя, но заметив Серафиму, игриво подмигнул и шустрыми пальцами скрутил кончики усов в колючие жгутики.

— Разве так можно, милашка? — чуть не выкрикнул от радости Сырезкин. — Сердце ведь не камень, упадет — не достанешь, ты могла меня в одночасье заикой сделать. Так и загубить человека можно в один присест!

Сырезкин бросился навстречу Серафиме, обвил рукой ее талию и повел гостью к столу. Серафиму обрадовал неподдельный взгляд восхищения, которым он обласкал ее.

— Присаживайся, присаживайся, милашка, передохни малость с дороги, небось натряслась на тарантайке? — не умолкал Петр, указывая рукой на табуретку.

Серафима звонко рассмеялась, запустила пятерню в еще нерасчесанную шевелюру Петра, подтянула голову к себе, обдала лицо горячим дыханием и с жадностью прильнула к губам Сырезкина.

— Да нельзя же так! Это же богом дарованное! — с трудом переведя дух, шаловливо выпалил Петр и с силой прижал к себе Серафиму. Потом приподнял ее и, держа на весу, любовался разгорячившейся и разрумянившейся подругой.

— Пусти же, пусти! Кто же так предлагает отдохнуть с дороги? Не так это делается. — Серафима сбросила на табуретку платок и начала расстегивать кофту. — Совсем уморилась с дороги, немного прикорну, — добавила она, бросая на Сырезкина исподлобья веселый, заговорщицкий взгляд.

…У Сырезкина, видимо, в этот день было достаточно свободного времени, и поэтому он не торопился одеваться. Минут двадцать пластом лежал на кровати, заложив руки за голову. А Серафима наспех надела кофту, жиденьким веником, собранным из зеленых стеблей бурьяна, вымела из всех закоулков мусор. Закончив эту работу, подошла к лавке, вытащила из-под нее массивный, весь порыжевший от ржавчины утюг, отбросила крышку и клочком бумаги подпалила древесный уголь. Почуяв легкий запах дыма, Петр повернулся на бок.

— Совсем, как в настоящей семье! Чисто, уютно, дымком несет! — с удовольствием разглядывая Серафиму, произнес он. — А ведь есть люди, которые каждый день так счастливо живут…

— А что, у нас с тобой не так разве? — размахивая перед открытой дверью утюгом, спросила Серафима.

— Так-то оно так… Да все же у них-то каждодневно, каждочасно, а у нас урывками…

— Почему урывками?.. Ты же мне вчера сказал, что теперь век будешь за мной ходить, не давая покоя. А я подумала — чего нам вздыхать да кручиниться, раз уж судьба приказывает?

Серафима выставила разгоревшийся утюг за дверь, подошла к Сырезкину, опустилась на край кровати.

Петр взял ее руку и начал водить ладонью по гладким после бритья щекам.

— Все это радостно, милашка. Да не все так получается, как хочется… Бабка пекла пироги на дрожжах, а из печи вынимала на вожжах. Видишь, как оно…

— А я слышала другую присказку… «Нужно при милом не быть, а нужно с милым жить!». Как хочешь считай: может быть, я и ошалела, но по-другому ничего не получается. Ты же меня любишь?

— Я не люблю, когда такие вещи словами выражают… Такое можно и без слов понять… Зачем эти телячьи нежности?

— Вот, вот, и ведь я такая! — быстро подхватила Серафима. Затем она обеими руками повернула лицо Петра к себе, уперлась ладонями в его плечи.

— Ну и проказница ты все-таки, Симка! А тогда в девках все сидела с этими подсолнухами, как мерзлая кочка! Соображать ведь стала! — незлобиво упрекнул ее Сырезкин и глубоко вздохнул. — Много мы попусту времени в жизни теряем. Иногда подумаешь об этом и аж сердце заекает…

— Петрушка, — склонившись к самому лицу Сырезкина, почти шепотом произнесла Серафима. — Не знала я тогда, что теряю свое счастье. Жалею — зачем отказала тебе… Но не все потеряно.

— Совсем правильно говоришь! — с радостью подтвердил Петр.

— Да я ведь о том, что у меня все решено. Гулящей я не была и не буду, поэтому деваться мне теперь некуда. Завтра же буду переезжать к тебе… Ты не тревожься — детки у меня неизбалованные. Санька уже к плотницкому делу присматривается, Данилка не горластый к тому же… Да уж как-нибудь постараюсь, чтобы не докучали тебе…

Петр удивленно взглянул на Серафиму, осторожно отстранил от себя ее руку, поднялся с постели.

— Ничего не пойму: о чем это ты калякаешь? Какой переезд, какие детки? Причем тут я? Какое тут до меня дело?

Серафима споткнулась на слове и застыла с приоткрытым ртом.

— Чего же тут непонятного? Я ждала, что ты сам мне все это скажешь…

— А что мне говорить? Я ничего не утаил — все высказал. Не соврал, что о тебе все эти годы думал… Чего мне ломаться, как арзамасскому воеводе? По душе ты мне человек…

— Все это я уже слышала и поэтому пошла на такой шаг… Женой я вошла в твой дом, а не полюбовницей… Правильно я сделала или нет? Сейчас я как между небом и землей…

Лицо ее побледнело. Дрожащие пальцы с трудом застегивали пуговицы на кофте, Петр спрыгнул с кровати, тоже застегнул пуговицы на рубахе и, не глядя на Серафиму, зашагал вокруг стола.

— Что за размазня сотворилась? — громко, с досадой произнес он. — Разве я тебе хоть слово говорил о нашей помолвке?.. — Разве такое можно делать через колено?.. Какое тебе нужно от меня вспоможение?.. Ишь, ты, тогда — от ворот поворот, а сейчас про…

Серафима не дала Петру договорить, резко оборвала его на полуслове.

— Замолчи! Хватит! Все поняла. Никакого вспоможения мне от тебя не нужно… Все это я лишь пошутила… Нежели ты думаешь, я с таким ветрогоном бы решилась жить? — еле удерживая себя от истерики, сказала Серафима и вплотную подошла к Сырезкину.

— Я думала, что ты за эти годы человеком стал, а ты все такой же косячий жеребец…

В душе Сырезкин был рад ссоре. С ее помощью просто и легко можно было выйти из щекотливого положения, приглушить ненужное дело… И он поторопился не упустить случая.

— Ха-ха! Кошечка коготки выпустила! Цыганской любви ей мало, замуж бери! Расквасилась!!! «Деточек Мишки Воланова приведу — воспитывай!». У меня-то свои в каждой деревне чужими вскармливаются! Да ежели по правде сказать, не любовь меня все эти годы мучила, а костоеда. И за то, что не сумел вам с Мишкой отомстить…

Петр, казалось, задыхался от подступившей к горлу дикой и злобной страсти — в один миг обрушить на Серафиму все, сразить, уничтожить, выложить все, что накопилось, что выпирало. Едва не свалив табуретку, он метнулся к столу, схватил нераспечатанную пачку папирос «Пушка», рванул ее ногтями. Одна за другой, как с быстрого конвейера, папиросы посыпались на пол. Петр в сердцах швырнул их ногой под стол.

— Долго пришлось мне маяться. Да ну ничего. Теперь от души отлегло! Как весенним дождичком окропило! И за гармонику Мишке тоже тут причиталось… Угробил он ее все-таки… Не сумел я ее наладить. А теперь иди опять туда, хватит — послюнявились…

Накинув на плечи платок, Серафима выскочила на улицу. Петр поднял папиросу, закурил и от сильной затяжки дыма поперхнулся. Исповедь Серафимы снова шевельнула его самолюбие. «Правду ли она сказала? Тоже мне! Выскочил со своим языком. Не могу угадать! А вдруг она и на самом деле просто подурачилась? Не могла же она сразу пойти на такое… Ах, а баба-то какая! Хмель! Пусть бы захаживала кое-когда! Балда!».

Петр подскочил к двери, распахнул ее настежь, рукой ухватился за притолоку.

— Сима! Подожди! Я ведь тоже пошутил… Постой. Объясню все…

Вначале он хотел было догнать Серафиму, но, заметив, что та побежала от его дома, как от проклятого места, не спеша закрыл дверь.