Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице

XXX

…Миновал первый год войны. Михаил Воланов прислал еще одно письмо. Написано оно было в вагоне. Маршевая рота после подготовки «в запаске» направлялась на фронт.

«…А вчера ночью произошла оказия, — писал Михаил, — на станцию налетели немецкие самолеты и начали бомбить. От каждого разрыва вагоны подбрасывало кверху. Мы повыпрыгивали из них, а куда бежать — не знаем. Везде светло, как днем. Это немец на парашютиках по всему небу навешал горящие ракеты и давай по нас шарахать фугасками да зажигалками.

Я бросился под паровоз, спрятался под осью колес. Думал, что здесь защита какая-то есть, но тут слышу чей-то голос: „Сейчас как врежет по котлу паровоза — всех нас живьем сварит!“. Я — ходу оттуда. Вырвался и заметался. Вижу, рядом большая куча шлака лежит, я к ней. Разгреб немного, затолкал в шлак голову и торчу, как клещ лесной. Минуты две так проторчал. А потом думаю: ведь у меня кроме головы есть и другие места, куда могут шандарахнуть. Быстренько выпростался, лег на спину и уставился на небо. Думаю — пусть что будет! А они, холеры, свистят и, кажется, в самую печенку метят, в одного меня целятся. Пролежал до конца бомбежки — и правильно, выходит, сделал. А из тех, кто без конца метался из стороны в сторону, многих посекло. Получается, они сами бегали и искали эти осколки. Вот что значит паника. Везде от нее только один вред.

Вы там, если придется туго, тоже особенно не паникуйте. С головой всегда без паники можно что-нибудь придумать».

Присылал Михаил и другие письма. Почти все они были с одними вопросами: как там у вас? Как растет Данилка? Помогает ли в хозяйстве Санька? Как с едой?

В этих вопросах прямого обращения к Серафиме не было. Но все же Серафима угадывала, как-то прочитывала между строк, что он беспокоится и о ней, желает, чтобы она сумела пережить суровое время.

Как правило, Серафима по многу раз перечитывала письма Михаила, придирчиво вглядывалась в каждое слово, как бы проверяя, правильно ли она понимает, его значение.

Михаил написал, что здесь часто ходят в разведку, а то и за «языком». Его повысили в звании — теперь он старшина, помощник командира взвода разведки. В одной из последних вылазок удалось схватить двух финнов и одного немца. От них были получены ценные сведения, и поэтому Михаила и других разведчиков наградили, Михаил получил орден Красной Звезды. Читая письмо, Серафима видела перед собой глубокие северные сугробы, и через них белый от снега, точно обсыпанный сахарной пудрой, пробирается по-пластунски Михаил, а на спине у него связанный верзила — фашист. Вот сбросил он свою ношу с себя, выпрямился, стряхнул со своей шубы снег (которую все-таки именно ему переслали), вытер со лба пот, облегченно вздохнул и улыбнулся.

— Вот у меня сейчас какая работа!

И Серафима тоже улыбнулась. Радовалась тому, что узнала у него еще одну черту характера — бесстрашие, смелость. Да, от него и этого можно было ожидать. Любит ходить напрямик и делать все прочно.

Скоро о ратных успехах Михаила знала вся деревня. Серафима истрепала и замусолила все письма, то и дело показывая их всякому встречному. Многие, в том числе и председатель колхоза Курбатов, поздравили Серафиму. И от этого голос ее становился звонче, а походка осанистее.

Но были еще и такие, которые, глядя на ликующую Серафиму, с ухмылкой подмигивали и с поддевкой произносили:

— Он-то, герой, хорош, а ты героиня еще лучше…

Серафима старалась не замечать намеков на ее недавнее прошлое. А себе она настойчиво внушала, что главное теперь впереди. Михаил обязательно простит ее, а эти все пусть смеются, надрываются.

— Как можно простить такое? — недоумевали некоторые бабы, поглядывая на сияющую Серафиму. — Да мой бы придушил за такое на месте.

А другие, отбросив самолюбие, говорили более откровенно:

— Хороша, наверное, холера, коль ей так все сходит с рук. Черт их знает, мужиков этих, что им больше всего нравится в нас, бабах.

Вскоре Серафима еще раз взбудоражила сельчан новостями о Михаиле. Вместо обычного солдатского треугольника почтальонка принесла Волановой самодельный конверт, не слишком умело склеенный из грубой серой бумаги. Серафима тут же вскрыла его и извлекла вместе с письмом вчетверо сложенный лист фронтовой газеты. После обычных расспросов и скупого сообщения о себе Михаил предложил посмотреть заметку, помещенную на первой странице газеты. Она нашла ее сразу по заголовку: «Бейте фашистов, как Михаил Воланов!».

Серафима торопливо пробежала по убористым газетным строкам и, не отдавая себе отчета, выскочила во двор, а потом напрямик — к Курбатову.

Бесцеремонное появление Серафимы не на шутку встревожило председателя. Он соскочил с табуретки и вопросительно посмотрел на нежданную гостью. Ему показалось, что на взволнованном лице написано лишь одно: «Ты вот здесь сидишь, а там, посмотри, что творится!» Но спросить Серафиму о чем-либо он так и не успел.

— Вот, смотрите… — сунула она ему развернутый лист газеты. — Это про Мишеньку моего, — неожиданно для себя ласкательно произнесла Воланова.

— Фу, боже мой! — схватился за сердце Курбатов. — А я-то думал, коровник кто-то подпалил. Да присядь ты! Чайку хлебни, пока не отдышишься.

Вооружившись очками, председатель читал газету, а Серафима не сводила с него глаз.

— Угу! — наконец сделал он загадочное заключение, свернул газету вчетверо и молча подал Серафиме.

Воланова почувствовала досаду разочарования. Не такого эффекта ожидала она. «Ворвалась! Загорелась, а дело выеденного яйца не стоит!» — мелькнула насмешливая мыслишка.

Но Курбатов недолго молчал.

— Народу надо показать. Собрание завтра соберу, — задумчиво произнес он.

Председатель попросил Серафиму пока никому не говорить о газете. И Волановой стоило много терпения, чтобы сдержать слово, не похвалиться такой важной новостью дояркам.

В переполненную людьми комнату, казалось, кто-то выплеснул ведро кипятка. Первая весть о письме и газете с фронта поразила неожиданностью. Одни повскакивали с мест, другие, не отдавая себе отчета, ширяли в бока соседей, словно те были в чем-то виноваты. А мужик, стоящий у дверей, умудрился выразить свое крайнее удивление даже через матерщину.

— «Группа фашистских лазутчиков глубокой ночью решила проникнуть в тыл расположения нашей части, — не обращая на гул внимания, громко продолжал читать Курбатов. — Воспользовавшись темнотой и проливным дождем и скалистыми, малопроходимыми местами, они сумели просочиться через нашу передовую… Обрадованные удачей немцы торопливо направились к леску, таща за собой ранцы с взрывчаткой. Чтобы добраться до зарослей ельника, нужно было перебраться через холм. Однако у самого подножия возвышенности, около огромного валуна, немецкий офицер, возглавлявший диверсантов, неожиданно наткнулся на пробиравшегося в свой взвод старшину Воланова.

Фашист кинулся на старшину с ножом, но тот успел схватить гитлеровца за руку и нанес могучий удар сапогом в живот немца. Офицер опрокинулся навзничь и ударился головой о валун».

— Вот вам и Мишка неповоротливый! — успел прокомментировать прочитанное рыжеватый старичок, страдавший одышкой.

— Приостынь, приостынь, Архипыч, не мешай, — одернул его сосед.

— А я раньше догадывался, что не с простого теста замешан Михаил! — теперь уже не удержался от восклицания и сосед рыжеватого старичка. — Ежели бы вот так все их…

В задних рядах кто-то нерешительно хлопнул в ладоши. А через несколько секунд от аплодисментов уже содрогалось все помещение.

— Мы должны гордиться тем, что и наша Самойловка не беднее на героев, чем другие… — заключил Курбатов, когда все притихли. — Вот вам пример. Эдак-то мы быстрее хребтину фашистскую по позвонкам разберем!

Все считали, что заметка уже прочитана, и начали подниматься с мест, но Курбатов поднял руку кверху.

— Вот тут еще две строчки надо прочитать: «У отважного воина в деревне Самойловке живут жена и двое детей. Они могут гордиться таким мужем и отцом!»

В помещении послышался фальшивый кашель, кто-то засуетился, густо засопел.

— А может, Василий Тимофеевич, про жену сам там пристроил? Уж больно ты ей потакаешь! — с досадой выкрикнула Клавдия Макарушкина, безуспешно пытавшаяся в свое время наладить отношения с Волановым.

— Какая она ему жена? Позорище для всего бабского рода!

— А может быть, тебя бы надо было здесь назвать женой? — криво усмехнулся председатель. — Ведь Михаила никто не тянул за язык такое сказать командиру… Нет, голубушка, не туда гнешь! Ну-ка, возьмите, товарищи, газету да обсмотрите все своими глазами…

Газета пошла из рук в руки. Каждый тянул ее к себе, стараясь увидеть написанный «печатными буквами» рассказ об их сельчанине, о человеке, который совсем недавно был рядом с ними и о котором раньше никто не мог допустить и мысли, что он способен на героическое.

Чтобы скрыть свое волнение, Серафима опустила голову и, не отдавая себе отчета, зачем-то начала развязывать и завязывать кисточки шали.

Собрание закончилось так же шумно, как и началось. Расходились все встревоженные и возбужденные. Дома Серафима не сразу пришла в себя. Целый час ходила из угла в угол, не зная, к чему приложить руки. Потом взялась чистить картофель к ужину, а мысли все еще были о собрании, о письме про Михаила, уважении, которое выражают ему все сельчане.

А еще приятно думалось Серафиме о том, что никто сегодня ее ничем не корит, исчезли гадливые насмешки.

К вечеру Санька принес из детских яслей Данилку. Серафима покормила детвору ужином и раньше обычного разобрала для себя постель. Плененная радостными и сладостными мечтами, она быстро утихомирилась.