Грехи в наследство

1920 год. Лето

Лили уколола иголкой палец и тихонько вздохнула. Ну вот, опять. И когда только она научится шить так же ловко, как другие? Вон девочки рядом сидят… Чуть постарше ее, но у них все отлично получается, а у нее пальцы до крови исколоты.

Девушка тихонько вздохнула. Нельзя сказать, что она, Лили, не умеет обращаться с иглой. Мама и Луша учили ее и кружева плести, и вышивать, и шить. Только грубое солдатское сукно — это не батист и даже не полотно…

От мысли о матери Лили окончательно загрустила.

«Бедная, бедная мамочка. Как слегла прошлой осенью, так до сих пор никак не поправится».

Лили прекрасно помнила, как они с Лушей ждали маму тогда в парке. Это тянулось так долго, что Лили продрогла до костей, а Луша забеспокоилась и собралась уже возвращаться. Наконец они увидели мать в конце аллеи. Она шла медленно-медленно… и ступала так неуверенно, словно слепая. У Лили перед глазами до сих пор стоит ее бледное и пустое, без всякого выражения, лицо. Стыдно сознаться, но она, Лили, тогда здорово струсила. Ей показалось, будто это и не мама перед ней. Страшно подумать, что было бы, не окажись рядом Луши. Вот она-то не испугалась… Кинулась к маме, принялась ее тормошить, расспрашивать. А мама ровно неживая. Стоит, прижав руки к груди, и молчит. Долго-долго. Целую вечность. А потом вдруг отчетливо так произнесла:

— Я его убила. Кочергой.

И снова замолчала. Луша еще раз посмотрела на маму и заявила, что одних их не отпустит. Так и шла с ними пешком до самого Вуславля. А это целый двадцать верст, и все лесом. По дороге было бы, конечно, короче, но Луша опасалась погони.

Идти было трудно. Стояла осенняя распутица, тропа вся в рытвинах, заполненных водой… и еще маму под руки вести было нужно. У Лили промокли ботинки, она промерзла и устала. Больше всего на свете ей хотелось сесть на землю, закрыть глаза и больше не двигаться. Но рядом шла Луша и не жаловалась. Лили косилась на нее и тоже терпела.

— На вокзал вам идти резона нет. Варвара Федоровна себя не помнит. Куда ты с ней такой? Ей сейчас покой нужен, а не по поездам таскаться. А в чужой город приедете, у кого остановитесь? Что есть станете? Нет, вам сейчас из родных мест уезжать никак нельзя. Пропадете, — наставляла Луша девушку.

— Зачем же мы тогда в город идем? — не выдержала Лили. — Может, следует вернуться домой?

— Удумала, — вздохнула Луша. — Домой! Неужели не слыхала, что матушка сказала? Вас скоро по всей округе искать будут.

— Так что ты предлагаешь? — потеряв терпение, сердито выпалила Лили.

— У сродственницы моей жить станете. Варвара Федоровна, пока не поправится, из дома все равно выходить не сможет, а тебя в городе никто не знает. Даст бог, обойдется. Доживете до весны, а там видно будет.

Некоторое время шли молча, потом Луша горестно вздохнула:

— Ох, времена… Лихие. А у вас и документов-то путевых нет.

Лили встрепенулась:

— Почему нет? Есть!

— Те, старорежимные? Так с ними одна дорога — в тюрьму.

— У мамы справки должны быть. Ей знакомый выдал, когда она в город по поводу папы ездила.

— От новой власти справки? — насторожилась Луша.

— Да.

Луша все всегда делала быстро. Вот и в тот раз, только услышала про документ, тут же сошла с дороги на обочину, открыла саквояж и начала в нем рыться. Найдя кожаный бумажник, сунула его в руки Лили.

— Ищи справки. Ты грамотная.

Перебрав немногочисленные бумаги, Лили нашла нужные и показала Луше.

— Вот они. На меня и маму.

— Фамилия ваша?

— Нет, другая. И имена не наши.

— Кем по справке числитесь?

— Мама учительница сельской школы, а я ее дочь.

— А печать есть?

— Конечно, — снисходительно улыбнулась Лили. — Это ж документ.

— Документы раньше выдавали, а теперь так… бумажки, — машинально огрызнулась Луша, думая о чем-то своем.

— В чем дело? Что тебе не нравится? — насторожилась Лили.

— Хорошая бумага. Крепкая. Только не в нашем городе. Тут твою маменьку в лицо знают. А ну как встретится такой знакомый, да донесет куда следует?

Лили растерялась. Она так обрадовалась, что не нужно уезжать далеко, что у них есть надежная бумага, а тут… Мысль о подобной опасности ей и в голову не приходила.

— Ладно, — объявила Луша. — Как решили, так и будем делать. Теперь уж поздно перерешивать. Только ты меня, детка, послушай…

Остаток пути Луша наставляла Лили, как себя вести и что говорить.

— Одежду я тебе завтра другую принесу. Эта больно в глаза бросается. За версту видно, что господский дитенок.

Лили воздохнула, шустро орудуя иглой. Лучше удалось тогда договориться с родственницей, что они останутся у неё, пока мама не поправится. Думали, до весны, а вот уже и лето наступило.

Лили снова вздохнула. Маме сейчас, конечно, несравнимо лучше, чем было прошлой осенью или даже зимой. Теперь она пришла в себя, рассуждает разумно. Удивительно, но на нее благотворно повлияло сообщение Луши о том, что Сидельникова она не убила, а только ранила. Они долгое время боялись маме об этом сказать, а у той словно камень с сердца упал. Она перестала метаться и кричать по ночам. И днём, если не спала, то лежала тихо и не плакала. Лили кажется, что именно с того момента мама и пошла на поправку. Но все равно она еще очень слабенькая. Из комнаты не выходит.

Лили покосилась на окно. Теплынь, деревья зеленые стоят. Как же сейчас, наверное, дома хорошо. Она снова вздохнула. Про дом и про все, что было раньше, вспоминать нельзя. Тоска нападет. А Лили должна быть сильной, потому что она единственная мамина опора. Кормилица.

Помимо воли Лили улыбнулась. Смешно звучит. Кормилица! Но Луша всегда ее так величает, когда приезжает к ним. Она очень хвалит Лили, что та не растерялась и пошла работать. А что было делать? Кушать ведь нужно.

Первое время Луша привозила вещи из их бывшего дома, и Лили меняла все это на рынке на продукты. Но райская жизнь очень быстро кончилась, потому что большую часть имущества забрала больница, а то, что осталось, мгновенно растащили по избам окрестные крестьяне. Вот Лили и решила идти работать. Сначала отправилась на биржу. Там посмотрели ее справку, ни о чем не спросили и дали направление в мастерскую, что шила обмундирование для армии. Лили снова вздохнула. Не думала она, что так трудно будет.

Лилины размышления прервал высокий пронзительный голос:

— Ты чего сегодня развздыхалась, ровно больная корова?

«Ну вот. Опять эта Фимка. До всего ей есть дело», — сердито подумала Лили и пониже склонилась к шитью.

Отношения с противной Фимкой у нее были плохие, и отвечать ей она не собиралась. К сожалению, отвязаться от этой ехидны было не так-то просто.

— Чего вздыхаешь, спрашиваю? Работать лень или ручки свои беленькие жалко? — не унималась Фимка.

— Ну до чего ж ты вредная, Фимка. Тебе что за забота, почему она вздыхает? Сидит, тебя не трогает, а ты к ней вязнешь!

«Это уже Ксюша», — тепло подумала Лили.

Она помнила, как первый раз пришла в мастерскую. Не успела занять указанное ей место, как сидящая по соседству девчонка с крысиными косицами над ушами, бесцветными рыбьими глазами и конопатым носом сразу к ней прицепилась:

— Ты кто такая? На нашенских, фабричных, ты что-то не сильно похожа.

Лили спокойно пожала плечами:

— А я не ваша. Я со стороны.

Собираясь сюда, она отдавала себе отчет в том, что подобные вопросы неизбежны, и по мере сил подготовилась к ним. Стараясь не придумывать ничего лишнего, ничего такого, в чем можно было бы запутаться, Лили попросту взяла за основу жизнь учительницы из их собственной деревни. Девочке она была неплохо знакома, потому что мама опекала местную школу для крестьянских детей и, навещая ее, часто брала с собой дочь.

— Зовут тебя как? Что отмалчиваешься? Язык проглотила? — не унималась девица с крысиными хвостиками вместо косиц.

— Лили.

Сказала и тут же прикусила губу. Ну вот! Ляпнула! А ведь собиралась быть осторожной.

Конопатая насмешливо скривилась:

— Что это за имя такое? Ровно у кошки.

Лили понимала, что лучше бы промолчать, но характер взял свое.

— Нормальное имя. Мне нравится. А тебя как зовут? — с деланным спокойствием спросила она.

— Фимка.

— У нас во дворе так приблудную собачонку зовут, — насмешливо фыркнула Лили и по тому, как изменилось лицо конопатой, поняла, что нажила себе врага.

Сидящая с другой стороны от Лили девушка засмеялась, а Фимка пронзительно заверещала:

— Сама ты собачонка. Мне мое имя при крещении дали. Серафима, вот! А таких, как у тебя, и в святцах-то нету. Не людское у тебя имя. — Она вдруг замолкла, осененная внезапной мыслью, и подозрительно уставилась на Лили:

— А может ты из бывших? — Сердце Лили ухнуло и тревожно забилось, а Фимка продолжала с упоением развивать приглянувшуюся мысль:

— И лицо у тебя белое, и ручки вон какие нежные.

— Думаешь, только у бывших бывают такие лица? — через силу усмехнулась Лили.

Конопатая убежденно кивнула:

— А то! Если день-деньской у станка простоишь да пылью с потом с головы до ног пропитаешься, такого личика точно не будет.

— Умываться нужно чаще.

Фимка удовлетворенно ахнула:

— Ну точно бывшая!

— Не обращай на нее внимания. Она ко всем вязнет. Характер у нее такой… пакостный, — вмешалась в разговор другая девушка. Та, что недавно хохотала. Широко улыбнувшись Лили, она весело сообщила:

— А меня Ксюшей зовут.

Замечание Ксюши задело Фимку, и она обидчиво спросила:

— С чего это пакостный?

— С того! С тобой же водиться никто не хочет, — сердито отрезала Ксюша.

— Правды не любите! А я всегда правду в лицо говорю, потому что все про всех знаю. И про тебя разведаю, — пригрозила она Лили.

Почувствовав поддержку новой знакомой, Лили успокоилась и потому в ответ на Фимкину угрозу только плечами пожала:

— Не трать силы зря. Я сама тебе все расскажу.

Записи об Ольге Петровне Ивановой были аккуратно переписаны в блокнот, и больше ничего меня на фабрике не держало. Выйдя во двор, я огляделась и удовлетворенно подумала: «Здесь дело сделано, можно отправляться дальше».

Хотя поездка и не оправдала тех надежд, что я на нее возлагала, но польза от нее все же была: я узнала год и место рождения матери Ефимова! И это было совсем не мало! В моей практике случались моменты, когда я вообще ничего не могла обнаружить. Рыла землю носом с утра до вечера, а натыкалась на сплошную пустоту. А тут без особых усилий удалось выяснить основные ключевые моменты биографии главной фигурантки. Это ли не везение? То, что мать Ефимова на деле оказалась крестьянкой, родившейся в бедной семье в никому не известной деревне Васькино, меня ничуть не смущало. В конце концов, меня для чего наняли? Выяснить происхождение матери Ефимова! И если в результате расследования вдруг оказалось, что это самое происхождение никакого отношения к дворянству не имеет, это уже не моя забота. Я раскопаю всю подноготную о ее семье, составлю список всех ее ближайших родственников, и мой гонорар будет отработан! А о несбывшихся честолюбивых мечтаниях пусть уж печалится Алла Викторовна.

Мысль одним махом и порученную работу выполнить, и с неприятной особой мирно расстаться, здорово мне понравилась. И раз уж фарт сам идет в руки, решила я, не воспользоваться этим еще разок было бы с моей стороны непростительной глупостью. Везение — оно ведь какое? Обманчивое! Вот только что оно было — и уже его нет. В общем, ветер удачи нужно ловить, пока он дует в твои паруса, иначе…

Улыбнувшись собственному романтическому настрою, я завела мотор, вырулила с фабричного двора и рванула в сторону от Вуславля.

Время едва перевалило за полдень, а если верить карте, до деревни Васькино, где родилась мать депутата, было чуть больше тридцати километров. Ну разве это расстояние, если впереди маячила возможность разом положить конец всем своим мучениям?

Деревня Васькино мне понравилась с первого взгляда. Небольшая по размеру, она привольно раскинулась на пологих холмах и буквально утопала в зелени. Скатившись с горки, я плавно притормозила у колодца.

— Не подскажите, где у вас тут власть располагается? — спросила я через окно у местных жительниц, что толпились с ведрами у допотопного колодезного журавля.

Появление незнакомой машины посреди тихой деревенской улицы и так уже привлекло внимание, прервав неспешное течение беседы, а когда я вопрос задала, загалдели все разом:

— Тебе сельсовет? Так в центре он. Ехай сейчас прямо, а как свернешь вправо, так и увидишь его. Не боись, мимо не проедешь, на ем флаг висит! А зачем тебе сельсовет? Ищешь кого или дело у тебя к нашему начальству?

— Человека ищу. Родом из ваших мест, но уехал отсюда вскоре после революции.

Бабы ахнули и снова дружно затарахтели:

— Ну, милая… Чего захотела! После революции! Да наши мужики с перепоя не помнят, что с ними вчера было, а ты… — засмеялась одна.

— В сельсовете тебе ничегошеньки не скажут. У них и бумаг-то про былое житье не осталось, — поддержала ее другая.

— Ты лучше к Василисе сходи. Она в школе деревенский музей устроила. Если кто и знает, так только она, — рассудительно посоветовала третья.

— Зовут ее как?

— Так Василиса! Василиса Даниловна. Учительница. Да там тебе ее всяк покажет.

— Школу как найти?

— Ехай, как тебе сказали. У нас все на одной улице. И сельсовет, и магазин, и школа. Как увидишь флаг — это, значится, сельсовет, а прямехонько на другой стороне, за забором, школа.

Я действительно без труда нашла и здание с флагом на крыше, и местную школу. Припарковавшись у невысокого заборчика, выбралась из машины и бодро зашагала в направлении крыльца. Известие о деревенском музее меня здорово заинтриговало. Его существование могло порадовать неожиданными открытиями, потому что никто так самозабвенно не работает, как энтузиасты своего дела. Застать бы только эту Василису на месте.

Судя по тому, что школьный двор был абсолютно пуст, и из здания не доносилось детских голосов, уроки давно кончились.

Внутри школы тоже стояла тишина. Ни единого звука, кроме моих гулких шагов. Решив пройтись до учительской и если не найти учительницу со сказочным именем Василиса, то хотя бы выяснить, где она живет, я быстрым шагом двигалась по коридору мимо многочисленных дверей. Неожиданно одна из них распахнулась, и из класса вышла полная женщина с ведром в одной руке и шваброй в другой. Увидев меня, строго спросила:

— Вы к кому? Если к директору, так нет ее. Домой ушла.

— Мне нужна Василиса Даниловна.

— Вася? Эта здесь! В музее сидит. Прямо идите. Там написано.

На мой стук из-за двери с табличкой «Музей» отозвался девичий голос:

— Не заперто!

Хотя музеем гордо именовалась обычная классная комната, устроено в ней все было по-настоящему. Планшеты с фотографиями и диаграммами на стенах, древние прялки, ряды чугунных казанков в комплекте с ухватами. Дальний угол был декорирован под избу. Кровать с лоскутным одеялом, рядом детская колыбелька, образа, вышитые полотенца.

В комнате не было никого, кроме молоденькой женщины.

— Добрый день. Мне Василису Даниловну.

— Это я, — смущенно улыбнулась та.

— Очень приятно, — улыбнулась я в ответ. — А меня зовут Анна. Я из Москвы. Журналистка. Провожу журналистское расследование. Одна из моих героинь была родом из вашей деревни, потому и приехала сюда. Надеялась разузнать хоть что-то о ее юности, а женщины у колодца посоветовали обратиться к вам. Говорят, тут музей и вы все знаете.

От смущения Василиса пунцово зарделась:

— Скажут тоже! Музей! Что могу, то собираю, но это все крохи. Ничего ж не осталось, все пожгли и покрушили. А наши сразу… музей! Забыли, как сами поначалу смеялись надо мной. Мол, дурью маешься, Василиса. Зато теперь тащат все, что только найдут на чердаках да в клунях. И ребятам интересно. Школа-то у нас начальная.

Встретившись со мной взглядом, разгоряченная Василиса смутилась:

— Ох, извините. Напала на вас, а вам, может, все это и не интересно. Так кто конкретно нужен?

— Иванова Ольга Петровна. Она родилась в вашей деревне.

— Иванова? — с сомнением протянула Василиса.

— Что-то не так? — удивилась я.

— Понимаете, какое дело… Деревня у нас небольшая, и живут тут сплошь родственники. Испокон века кроме Васькиных да Спириных других фамилий и не было. Моя вот тоже… Васькина.

Василиса засмеялась, увидев мое вытянувшееся лицо.

— Из-за этой фамилии я и заинтересовалась историей села. Думаю, что ж это такое? Фамилия у меня Васькина, село зовется Васькино…

— Неужели ни одного Иванова так за все время и не было?

— Не верите? Давайте вместе посмотрим.

Василиса схватила со стола толстую тетрадь и принялась ее листать.

— Видите? Нет Ивановых.

— А может, просто списки не полные?

Василиса обиделась:

— За восемнадцатый век ручаться не стану. Там много неясностей. Но вас ведь интересует более поздний период?

— 1904 год.

— Вот видите! А тут неясностей нет. Я данные в архиве местного музея брала. Специально в город ездила.

Василиса была отходчивым человеком и долго сердиться не могла. Стоило ей вспомнить про архив, как глаза загорелись азартом:

— Представляете, так до сих пор хранятся переписи всех крестьянских дворов нашего уезда. Поименные, с указанием поголовья скота и планами наделов! Так что не сомневайтесь, не было у нас Ольги Ивановой.