Грехи в наследство

Глава 17

Офис Рязанцева я покинула в приподнятом настроении и с копией гравюры, изображавшей знаменитую шкатулку. Возвращение к привычной деятельной жизни оказало на меня самое благотворное влияние. Напрочь забыв о всех своих болячках, я чувствовала себя такой полной сил, так жаждала деятельности, что сидение дома под надзором бдительной Глафиры казалось мне просто немыслимым. Представив себе на минуту, как снова буду томиться в четырех стенах и умирать от скуки, я зябко вздрогнула. Ну нет! Если уж на мою долю неожиданно выпала свобода, воспользуюсь ею на полную катушку. Прикинув, куда можно было бы еще съездить, пришла к выводу, что первым делом следует нанести визит Ирине Ильиничне Гаршиной. С ней следовало обязательно объясниться, какими бы неприятностями для меня это ни обернулось. Как ни крути, а доверенную мне на время фотографию я потеряла.

Стоящая в дверях женщина глядела на меня хмуро и приглашать в квартиру не торопилась.

— Вы меня не узнали? Меня зовут Анна, я не так давно приходила к Ирине Ильиничне по поводу ее родственницы.

— Я помню, — тусклым голосом произнесла та, попутно одаривая меня не слишком приветливым взглядом.

— Ирина Ильинична дома? Я могу ее видеть?

— Нет.

Голос был по-прежнему бесцветным, но категоричность короткого ответа так поразила меня, что я слегка растерялась.

— Нет? — переспросила я. — Почему?

— Ирина Ильинична умерла.

— Как — умерла?!

— Страшно. Ее задушили.

Голос компаньонки звучал так же ровно, как и прежде, но на глазах ее вдруг заблестели слезы. Быстро смахнув их ладонью, она сердито посмотрела на меня, явно ожидая, когда же наконец я оставлю ее в покое, развернусь и отбуду туда, откуда явилась. А я стояла и не могла сдвинуться с места. Известие было столь неожиданным и столь страшным, что у меня все поплыло перед глазами. Справившись с нахлынувшей дурнотой, я через силу произнесла:

— Как?

Несмотря на краткость вопроса, она меня поняла и с легким всхлипом ответила:

— Шнуром. Накинули на шею и задушили.

— А вы? Где вы были в этот момент?

— По делам отлучалась. Мне нужно было в магазин сходить и еще в одно место. — Горестно глядя на меня, женщина с надрывом простонала: — Я и отлучилась-то не надолго. Вернулась, а она лежит в комнате на полу.

Я мотнула головой в тщетной попытке стряхнуть молоточки, настырно долбившие в виски. Не помогло. Мерный стук продолжался, а вот бывшая помощница Гаршиной явно собралась закрыть дверь. Плюнув на собственные ощущения, я торопливо спросила:

— А разве Ирина Ильинична ходила самостоятельно?

— Конечно. Не очень уверенно, но ходила. Тут другое удивительно...

Она задумчиво посмотрела на меня, прикидывая, стоит ли откровенничать.

— Да? — пододвинулась я поближе.

Схватив за руку, женщина втянула меня в квартиру и плотно прикрыла за нами дверь.

— Как могла Ирина Ильинична открыть незнакомому человеку? — прошептала она. — На нее это совсем не похоже. Ирина Ильинична была очень осторожна. Несмотря на преклонный возраст, ум у нее был светлый.

— Значит, пришел кто-то свой?

— Получается, что так.

— Зачем? Грабить?

— Внешне все выглядело, как ограбление. Дверцы шкафов открыты, все выворочено. Только я в ограбление не верю. Знакомых у нее было немного, и все очень приличные люди.

— За чужих ручаться трудно, — заметила я.

— Это так, но всем было известно, что живем мы крайне скромно.

— Что-то пропало?

— Украшения. Они лежали в вазочке.

— Вот видите!

— Нет, из-за этого ее убить не могли. Хорошо выполненная бижутерия. Она ничего не стоила.

— Кто-то мог подумать иначе.

— Свои не могли. Ирина Ильинична не стеснялась говорить, что это дешевка. Она была очень мудрая. Понимая, что ее громкая фамилия может привлечь к ней нежелательное внимание, всегда твердила, что ее семья лишилась всего в годы революции и по этой причине она теперь бедствует.

— Значит, кто-то ей не поверил.

— Как могли не поверить? С чего? Видели, какая у нас обстановка? И продукты я всегда покупаю самые простые. А раз следили — не могли не видеть, что деньгами у нас и не пахнет.

— С чего вы взяли, что следили?

— Конечно, следили... Я выхожу редко, а тут они так удачно подгадали. Стоило мне уйти, как появился убийца. Значит, готовились, следили.

— Зачем? Выслеживают тех, у кого есть чем поживиться. Попусту время на слежку тратить никто не станет.

Женщина хмуро посмотрела на меня:

— Уверена, это связано с вами.

— Меня обвиняете? — ахнула я. — Да вы с ума сошли! На меня саму напали в тот вечер, когда я возвращалась отсюда. По голове стукнули так, что я получила сотрясение мозга.

— Вот о том я и говорю. Все это связано с вашим приходом сюда. И нападение, и убийство, и непонятные звонки.

— Что за звонки?

— Обычно нам почти не звонят, а тут после вашего ухода и на следующий день раздалось сразу несколько звонков.

— Что говорили?

— Ничего. Молчали в трубку.

— Наверно, проверяли, есть кто в квартире кроме хозяйки.

— Я тоже так думаю, но делиться мыслями ни с кем не собираюсь. Срочно продаю квартиру и уезжаю. Москву я не люблю и всегда мечтала жить в маленьком тихом городке. Теперь моя мечта наконец сбудется.

— Я могу вам помочь?

— Чем? — усмехнулась она.

— Ну деньгами, например. Или просто побыть с вами, морально поддержать.

— Деньги у меня есть. Ирина Ильинична все свое имущество давно на меня оформила. А в поддержке я не нуждаюсь. Сама справлюсь.

Разговаривать больше было не о чем, и я протянула руку для прощания.

— Подождите! — вскрикнула женщина и бегом кинулась в глубь квартиры. Снова она появилась буквально через несколько минут и уже с небольшим газетным свертком, трогательно перевязанным поблекшей от времени ленточкой.

— Возьмите. Ирина Ильинична приготовила это для вас. Специально посылала меня забрать из банковской ячейки. Из-за этого я в тот день и задержалась.

Потрясение от внезапной смерти Гаршиной было сильнее, чем должно было бы быть от кончины едва знакомого человека. Причина крылась в том, что я, как и компаньонка Ирины Ильиничны, считала ее гибель напрямую связанной с моими расспросами. До моего прихода старуха жила тихо и без потрясений, но потом явилась я и начала ворошить прошлое. Кого-то это здорово напугало, и ее убили.

Совершенно потерянная, я вышла на улицу и у подъезда лицом к лицу столкнулась с Максом. Сын Ефремовых был, как всегда, улыбчив, ироничен и слегка пьян. Будь я в другом настроении, просто прошла бы мимо, а тут остановилась и яростно набросилась на него:

— Опять? Как вы тут оказались? Следите?

От моей вспышки Макс слегка опешил, но не обиделся.

— Слежу? Нет, конечно! Слежка требует усилий, а я этого не люблю. — Он глумливо усмехнулся.

— Чего ж тогда таскаетесь за мной? Шагу сделать нельзя, чтобы на вас не наткнуться!

Макс спокойно повел плечами:

— Поговорить хочу. Я у вашего дома несколько дней ждал, но вы не появлялись. А сегодня вдруг вышли, но не одна. Подходить было неудобно, и я поехал следом. Рассчитывал улучить момент и поговорить.

— Я уже не раз повторяла: не о чем нам разговаривать!

— А вдруг передумаете?

— С чего бы это? О делах своих клиентов я не распространяюсь. Это профессиональная тайна.

— А если в обмен? — ухмыльнулся Макс. — Давайте обменяемся информацией. Вы мне расскажете, что там маменька на самом деле затевает, а я вам ее маленькие тайны выдам. А? Не отказывайтесь, вдруг что интересное поведаю!

— Это имеет непосредственное отношение к делу, которым я занимаюсь?

Макс на мгновение задумался, потом с сожалением качнул головой:

— Вряд ли...

— Тогда мне это без разницы! Прощайте, — оборвала его я и, обойдя, направилась к своей машине

— Эй! Подождите, — окликнул меня Макс.

Я остановилась и недовольно глянула на него.

— Что еще?

— У вас получается?

— Что именно?

— Доказать дворянское происхождение отца?

— Пока не очень, но я стараюсь.

— Не нужно!

— Что?

— Не нужно стараться.

— Почему?

Макс язвительно скривил губы:

— Маменьку и так от тщеславия распирает, а тут как бы не лопнула, титул-то обретя.

— Вы так ее не любите?

— Люблю, наверное, — задумчиво протянул он, — но чаще она меня жутко раздражает.

— Бывает! Дело житейское, — равнодушно обронила я и заспешила дальше.

— Эй! — крикнул Макс мне в спину. — Давайте все-таки расскажу!

Не замедляя шага, я насмешливо фыркнула:

— И не старайтесь!

— А вы все-таки послушайте!

В ответ я только отрицательно мотнула головой. Однако настырный Макс не отставал. В два шага догнав меня, он выкрикнул:

— Ее знаменитый отец, которым она так кичится, к ней отношения не имеет! Не отец он ей, понимаете? Дед женился на бабке, когда у той уже был ребенок! Он мою мать удочерил!

Тут я остановилась.

— Ну и что? Всякое в жизни случается. Вас-то почему это так волнует?

Макс снова язвительно скривился:

— Что ж тогда пальцы гнуть, изображая породу, если даже понятия не имеешь, кто был твоим реальным папашей? А вдруг это был работяга или, того хуже, алкаш? Бабуля, кстати, тоже происхождением не блистала и родом была из крошечного, забытого богом городишки. Какая уж тут порода!

Я глянула ему в глаза и очень серьезно спросила:

— Если даже и так? Мне-то вы зачем все это рассказываете?

Макс хитро прищурился:

— Ну мало ли... А вдруг сгодится?

Дрязги Ефимовых меня не взволновали. Вся эта семейка мне в принципе была несимпатична, и ломать голову над их личными, не имеющими отношения к порученному мне делу проблемами я не собиралась. Однако, отъехав на несколько кварталов от дома Гаршиной, я все же припарковалась в тихом переулке и взялась за мобильный телефон. Позвонила Алле Викторовне, но совсем по другому вопросу. Я считала, что о гибели Гаршиной она должна узнать.

— Убита? — растерялась Ефимова.

— Да, на следующий день после нашей с ней встречи.

— Ограбление?

— Не думаю. Компаньонка говорит, ценностей в доме не было. Хотя, когда она вернулась домой, в квартире царил беспорядок. Явно что-то искали.

— Но... что?

— Алла Викторовна, вы притворяетесь или действительно не понимаете? — вспылила я. — Сложите два и два! Я получила от Гаршиной фото Лили и в тот же вечер схлопотала по голове. Фото пропало! А на следующий день злоумышленник является уже к Гаршиной, убивает ее и перевертывает всю квартиру. Ясно же, что он искал документы и фотографии, имеющие отношение все к той же Лили.

— На что вы намекаете? — вскрикнула Алла Викторовна.

Она пыталась выглядеть грозной и возмущенной, но у нее это плохо получилось. Вышло жалко и до крайности неубедительно, потому что слишком явственно в голосе Аллы Викторовны слышался страх.

— Я не намекаю. Я прямо указываю. Я знаю только одного человека, который отчаянно не хочет, чтобы мы продолжали расследование! Это ваш супруг! — в сердцах проорала я и отключила телефон.

Потребовалось немало времени, чтобы успокоиться, но, как только руки перестали дрожать, я тут же достала заветный сверток. С того самого момента, как мне его вручила компаньонка Ирины Ильиничны, я мучилась любопытством. Меня не покидала уверенность, что в нем должно находиться нечто, имеющее отношение к моему расследованию. Иначе зачем бы Гаршиной передавать его мне? Я просто сгорала от нетерпения, но у меня все же хватило выдержки не пороть горячку и сначала внимательно оглядеть сверток со всех сторон. Ничего особенного он из себя не представлял. Небольшой по размеру, в половину тетрадного листа. Плоский и очень легкий. Создавалось впечатление, что внутри находятся некие документы, завернутые в обрывок пожелтевшей газеты. Пристроив сверток на коленях, я осторожно развязала узел стягивающей его ленточки. Как я и предполагала, это действительно оказались бумаги. Несколько листков, исписанных четким бисерным почерком.

«Дорогая Нина!

Из Москвы на два дня приехала Лили. Рассказывает, что ей удалось вас разыскать. После нескольких лет неизвестности удивительно узнать, что ты с дочерью продолжаешь жить на той же улице и в той же квартире, что и раньше. Согласись, за это время так все переменилось, что найти вас на прежнем месте кажется невероятным чудом. Милая Нина! Лили сказала мне о гибели Олега. Как все печально! Ты потеряла Олега, а я своего горячо любимого Андрея. За что? Мы не сделали им ничего дурного, а они забрали у нас самое дорогое, что мы имели! Поверишь ли, я постоянно размышляю над этим, а ответа не нахожу. Одно знаю твердо: все хорошее осталось в прошлом, впереди ничего уже не ждет. Ради чего тогда жить? Я знаю, что ты ответишь: ради детей. И ты конечно же права. Лили единственное, что держит меня на этой земле. Если бы не она, давно бы руки на себя наложила.

Нина, не подумай, что я жалуюсь. Я полна смирения. Если так сложилась судьба, значит, мы это заслужили и должны терпеть. О себе писать не стану. Нечего. Поцелуй за меня Ирочку. Варвара».

«Милая Нина!

Посылаю тебе с Лили маленькую записочку. Просто чтобы обозначиться, что я еще жива. Писать особо нечего. У меня все без изменений, и это уже хорошо. В нашей жизни уже случилось достаточно изменений, и ничего доброго они не принесли, а так — все нормально. Меня никто не беспокоит. Живу тихо и даже умудряюсь зарабатывать себе на жизнь. Шью дамские нижние сорочки, а моя хозяйка продает их на рынке. Как все-таки много хороших людей вокруг! Вот, например, моя квартирная хозяйка. Совсем не знает меня, а приютила и терпит. Или вот еще пример. После отъезда Лили меня разыскала дочь Сидельникова. Ты, конечно, знаешь, о ком я говорю. Признаюсь, встретила я ее не слишком приветливо, но потом стало жаль девочку. Она ни в чем не виновата, и живется ей не просто. Сидельников ведет себя в семье, как настоящий тиран. Сильно пьет, бьет жену и обижает дочь. Сейчас, слава Богу, уехал на другое место службы. И вот парадокс! Им с матерью живется не сладко, приходится немало терпеть от этого изверга, а девочка характером совсем не похожа на отца. Такая милая и опекает меня, как может. Моя же собственная дочь... Вот не хотела писать, а не удержалась. И все потому, что расстроена разговором с Лили. Вчера она приехала и застала у меня Ксюшу (это дочь Сидельникова). Не разобравшись, накинулась на меня с упреками, а бедную девочку просто вытолкала вон. И никакие доводы на нее не действовали. Лили так изменилась. Ты ведь помнишь ее? Была такая нежная, деликатная, а теперь стала непримиримой до жестокости... Меня это пугает. Она не верит ни словам, ни поступкам. А Ксюша между тем доказала свое расположение к нам. Она ведь рискует навлечь на себя гнев отца...»

В этом месте буквы расплылись, будто от капнувших слез или воды, и часть слов стала совершенно нечитаемой. Удалось разобрать только обрывок фразы: «...в нашем положении это просто бесценный подарок...» Оставив бесплодные попытки, я пропустила это предложение и двинулась дальше.

«...надеется таким образом обеспечить нам безопасность. Бедный, наивный ребенок, не понимает, что для таких, как мы, в этой стране не существует никаких гарантий. Мы тут лишние.

Ну вот! Собиралась написать несколько строк, а вышло целое послание. Надеюсь, ты меня корить не станешь. Это потому, что никому другому рассказать не могу, а выговориться хочется. Трудно все держать в себе.

Целую, Варвара».

«Здравствуй, Нина!

Извини, что так долго не давала о себе знать. Жизнь идет своим чередом, а писать нечего. Один день похож на другой, и хорошо, когда он уже прожит. Ближе желанный конец. Чувствую себя неплохо, даже выхожу во двор подышать воздухом. Это теперь мое единственное развлечение. Стою у ворот, смотрю по сторонам и размышляю. Знаешь, какая мысль пришла мне в голову? А ведь это символично, что после всего случившегося я оказалась именно здесь. Наверное, это теперь и есть мое законное место. Справа город и где-то там, за ним, в голубой дымке стоит Марьинка. Это мое счастливое прошлое. Там протекли мои самые лучшие годы. Прямо передо мной холмы и дорога. По ней меня и понесут в последний путь. Вон туда, на то кладбище, что я вижу вдалеке. Там меня и похоронят. Забавно, да? Справа прошлое, слева будущее, а я посредине...

Письмо вышло грустное, но ты, Нина, обо мне не печалься. Все не так плохо. Это настроение у меня такое... немного унылое. Да, чуть не забыла! Поздравляю всех с Новым годом! Счастья вам, мои дорогие. Пусть этот год будет счастливее прошедшего. Варвара».

«Здравствуй, Нина!

Лили обещала по возвращении в Москву навестить вас с Ириной, и я пользуюсь случаем передать весточку. У меня все по-прежнему. Живу все так же и там же. Теперь, когда Лили уехала, не имеет смысла что-либо менять в своей жизни. Она уже на излете, и я просто доживаю отпущенные мне дни. На улицу не выхожу, ноги не держат. Даст Бог, к следующей весне поправлюсь. Не думай, не о себе беспокоюсь. Моя жизнь кончилась со смертью Андрея. О Лили пекусь. Не хочу слечь и стать ей обузой.

Нежно целую тебя и Ирину. Варвара».

Я опустила последний листок на колени и задумалась. Это были письма Варвары Федоровны, жены Денисова-Долина, к матери Ирины Ильиничны Гаршиной. Очень грустные письма и, к сожалению, для меня совершенно бесполезные. О Лили в них упоминалось вскользь и ничего нового к тому, что я уже знала, не добавляло. Аккуратно собрав листки в стопку, я уже намеревалась снова завернуть их в газету, как мое внимание привлекла подчеркнутая газетная строка со знакомой фамилией. Сидельников! Отложив письма Варвары Федоровны на соседнее сиденье, я осторожно расправила хрупкую газету на коленях. Это была «Правда» за август 1936 года.

Статья называлась «Волки в овечьей шкуре» и была написана в обычном для того времени трескучем стиле. «Органами НКВД раскрыта банда предателей в количестве пяти человек. Сидельников 3. И., КозловА. П., Афанасьев К. У., Чубаров С. В., Боков Ф. Д., являясь сотрудниками НКВД, а на самом деле грязным антисоветским элементом, затесались в ряды честных чекистов и много лет делали свое черное дело, занимаясь злостным вредительством. Сколотив враждебно настроенную антисоветскую группировку, возглавляемую ренегатом Сидельниковым. И они всеми доступными им способами вредили нашей родной советской власти, повсеместно распространяя провокационные слухи о ее скорой гибели и проводя среди населения антисоветскую агитацию, направленную на дискредитацию мероприятий партии и правительства. Благодаря бдительности сотрудников НКВД группка грязных предателей, подручных продажного немецкого империализма, понесла неизбежное и заслуженное наказание. Проклятых гадов раздавили, как бешеных псов. Решением суда все пятеро были наказаны по всей строгости советского закона: приговорены к ВМН — расстрелу. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит».