Грехи в наследство

Глава 14

Когда я снова пришла в себя, все вокруг было залито солнечным светом. Лежала уже не на земле, а в собственной кровати, и рядом сидел небритый, с провалившимися глазами Голубкин и смотрел на меня волком.

— Ты мне снишься, — с робкой надеждой прошептала я.

— Если б я тебе снился по ночам, ты бы давно вышла за меня замуж. Как, между прочим, и обещала.

При одном только звуке его голоса я почувствовала такой прилив сил, что даже смогла возмутиться:

— Я не обещала! Просто сказала, что подумаю.

— Сколько можно думать? Эта волокита не один год уже тянется! Динамо крутишь, дорогая! Надоело!

Я, конечно, была слаба, и голова жутко болела, но то, что Голубкин меня только что оскорбил, поняла отлично.

— Если все так тягостно, тебя никто тут не держит! — с обидой прошептала я, и из уголка глаза на подушку скатилась одинокая слеза. Заплакала конечно же не из-за Голубкина, не стоил этот грубиян моих слез, а исключительно из жалости к себе.

«Лежу тут одинокая, слабая, и даже сил нет дать достойный отпор наглецу», — горько подумала я.

А наглец между тем вовсю пользовался своей безнаказанностью.

— Не можешь ты жить, как нормальный человек, Анна. Все женщины о чем мечтают? Выйти замуж, жить без забот в тепле и уюте, родить ребенка. Все, только не ты. Тебе это и на фиг не нужно! Тебя все на авантюры тянет. Картины, поиски, расследования... И чем все кончается? То в лес тебя завезут и там бросят, то по голове тюкнут, а она у тебя, между прочим, и так не сильно крепкая, — раздумчиво вещал Голубкин.

От того, что он говорил истинную правду, и возразить было нечего, обида стала еще острее. Изо всех сил стараясь не разреветься, я улыбнулась ему и с задушевной нежностью предложила:

— Слушай, катился бы ты в свою Испанию.

Странно, но Голубкин почему-то обиделся:

— Укачу, не переживай. У меня там еще куча дел, а я, как только мне позвонили, все бросил и первым же рейсом в Москву рванул.

— Кто позвонил? — заинтересовалась я, прикидывая, кого конкретно нужно винить за этот подарок.

— Твоя лучшая подруга, Дарья.

Услышав, что у Даши был номер телефона Голубкина, и она мне ни словом об этом не обмолвилась, я опешила:

— Ты ей дал свой номер?

— Конечно! Чтоб знала, куда сообщить, в случае чего... С тобой ведь всякое может приключиться.

— Выходит, ты поручил ей приглядывать за мной? Следить? Значит, ты мне не доверяешь?

Голубкин вытаращил на меня глаза, будто я сморозила величайшую глупость:

— Конечно, не доверяю! Тебе только полный кретин может доверять! Ты ведь из тех баб, с которых глаз спускать нельзя. Чуть зазевался, и все! Готово! Ты уже вляпалась в историю!

— Тиран! — убежденно заявила я.

— С такими, как ты, иначе нельзя, — с не меньшей убежденностью парировал Голубкин. — Распускаешься моментально. Вот ведь, уезжая, по-людски просил: не лезь в авантюры! И что в результате? Получила по голове и даже не знаешь от кого. Как тут прикажешь не зверствовать?

Пока я подыскивала нужные слова, Голубкин деловито пообещал:

— Я наведу здесь порядок! Сегодня же сюда въедет Глафира!

При этих словах я покрылась мелкими мурашками с головы до самых пяток. Вышеупомянутая особа служила у Голубкина домоправительницей, была его доверенным лицом и крайне неприятной, на мой взгляд, особой. Что касается Голубкина, то он в ней души не чаял и доверял, как самому себе.

— Не нужно Глафиру! — жалобно пискнула я.

— Еще как нужно! Она за тобой присмотрит, и я смогу спокойно уехать. Вот только загляну домой, побреюсь и сразу назад, в Испанию. А ты выкинь из головы свою затею с Ефимовыми, иначе я снова прилечу и тогда уже разберусь со всеми вами по-своему!

Оттого, что он вот так легко мог оставить меня, беспомощную и больную, на растерзание Глафире, сердце болезненно сжалось. Я даже стала подумывать о том, чтобы тихонько всплакнуть, но тут вдруг меня словно кольнуло.

— Леш, а меня ограбили?

— Понятия не имею... А что у тебя с собой было?

— Только сумка. Она пропала?

— Сейчас спрошу. Даша!

На крик в дверях моментально материализовалась Дарья.

— Чего кричишь, Алексей Антонович?

— Сумка ее на месте?

— Да. В прихожей на столике лежит.

— Даша, дай мне ее, пожалуйста, — жалобно попросила я.

Стоило Дарье протянуть мне сумку, как я перевернула ее кверху дном и без церемоний вытряхнула все содержимое прямо на одеяло. Многочисленные мелочи покатились во все стороны, образовав тем не менее довольно внушительную кучку. Я принялась лихорадочно ее разгребать, ища нужные мне вещи. Часы и запонки нашлись сразу, а вот кольца не было. Жалобно всхлипнув, я по новой перебрала каждую вещицу и в конце концов все-таки нашла злополучное кольцо в складках покрывала. Закатилось, будь оно неладно.

Голубкин, с интересом следивший за моими манипуляциями, спросил:

— Все на месте?

Я с облегченным вздохом ответила:

— Кажется, да. Главное, реликвии Ефимовых целы, а остальное все чепуха.

— Слушай, а зачем ты все это с собой таскаешь? — с любопытством поинтересовался Голубкин, кивая на разбросанное по покрывалу барахло.

— Как зачем? — искренне возмутилась я. — Это все нужно!

— Неужели? Вот в этой коробке, к примеру, что?

— Косметика.

— Зачем она тебе на улице? Ты же выходишь из дома уже накрашенная!

— А освежить лицо?

— А в этом футляре что? — не отставал настырный Голубкин.

— Маникюрный набор.

— Зачем он тебе, к примеру, за рулем?

— А вдруг ноготь сломаю? Так и ходить неряхой?

— А эта железка зачем?

Теряя последние капли терпения, я сердито выпалила:

— Это не железка, а шпилька для волос. Она осталась с тех пор, как у меня были длинные волосы. Помнишь?

— Отлично помню, это было несколько лет назад. Теперь у тебя стрижка, зачем же тогда эта штука лежит в твоей сумке?

— Ею очень удобно открывать замки. Случается, нужно. И вообще, чего ты привязался? Пойми, тут нет ничего случайного. Каждая вещь может пригодиться, — сказала я и осеклась.

— Что с тобой? — тревожно встрепенулась Дарья, глядя, как постепенно бледнеет мое лицо.

— Там фотография должна быть...

Дарья кинула взгляд на одеяло и уверенно сообщила:

— Нет здесь ничего.

— Ее украли, — горестно всхлипнула я.

— Что за фотография? — тут же вмешался Голубкин.

— Натальи Денисовой-Долиной. Мне ее на время дали, а я только сейчас про нее вспомнила. Ефимовские вещи искала, а про нее совсем забыла...

— Может, у тебя еще что пропало, а ты не заметила?

Я печально качнула головой:

— Все остальное на месте.

— Странный грабитель тебе попался. У тебя на руке кольцо с бриллиантом, дорогие часы, в кармане мобильник, деньги, а он забирает только фотографию, — задумчиво сказал Голубкин.

У меня оказалось сотрясение мозга. Легкое. Мной почти неощутимое. Однако приглашенное по требованию Голубкина медицинское светило упрямо настаивало на постельном режиме и абсолютном покое. Дарья и Голубкин это мнение поддерживали с небывалым единодушием, несмотря на то что одна находилась в Москве, а другой вояжировал по далекой Испании, Я, единственная из всей компании, была против, но меня никто не слушал. Чувствовала я себя, если не принимать во внимание головных болей и легких головокружений, вполне сносно и из-за таких пустяков откладывать на неопределенное время все дела считала непростительной глупостью. Будь я одна, уже дня через два стояла бы на ногах и напрочь забыла бы о всех болячках. К сожалению, рядом находилась Дарья и, что еще хуже, приставленная Голубкиным Глафира, которую он мне все же всучил в качестве сиделки и помощницы по дому. К счастью, только на время. Помощницей Глафира оказалась отличной, но вся беда заключалась в том, что она была чрезвычайно добросовестна и с маниакальной точностью выполняла все изуверские инструкции своего хозяина. Мало того что домоправительница не выпускала меня из квартиры, не позволяла читать и безжалостной рукой на вечные времена вырубила телевизор, так она еще полностью лишила меня связи с внешним миром. Мобильники прошлепала еще в первый день своего пребывания в постели. Его у меня, воспользовавшись немощью, самолично отобрал Голубкин. Признав, что для поражения имелись объективные причины, я смирилась и притихла. Любимый принял мое смирение за покорность, я же просто дожидалась его отъезда. Рассчитывала, что после исчезновения Голубкина из моей жизни обрету свободу и возможность безнаказанно пользоваться городским телефоном. И вот тут я здорово пролетела, потому что аппарат взяла под контроль новоявленная домоправительница. Всякого звонившего Глафира подробно расспрашивала о причинах звонка, терпеливо выслушивала даже самые длинные тирады и уже после этого категорично объявляла, что хозяйка болеет и к телефону подойти не может. Жизнь наполнилась беспросветной тоской. С утра еще было ничего, терпимо, а к вечеру она превращалась в пытку. Изнывая от безделья, я уже утром ждала вечера, чтобы принять снотворное и поскорее заснуть.

Унылые дни медленно тянулись один за другим, не отличаясь даже погодой. За окном, к которому мне также подходить запрещалось, стояли жаркие солнечные дни.

Вечерами, сразу после работы, приезжала Дарья, но ее визиты меня, к сожалению, больше не радовали. Бывшая подруга перекинулась на сторону врага и полностью разделяла политику, проводимую кликой Голубкина. Хуже того, она подружилась с моей мучительницей, и все только потому, что та оказалась прекрасной поварихой. Я молчала, терпела и готовилась к реваншу. Когда наконец план был готов, я объявила голодовку. Бессрочную. Поначалу тиранки не восприняли мое заявление всерьез, но, когда я за целый день не взяла в рот ни крошки, заволновались. На второй день нервы у них сдали и они пошли на переговоры. Тут я и объявила им свой ультиматум: или позволение читать, или моя голодная смерть. Прошел не один час, прежде чем мне удалось выклянчить себе послабление. После долгих и выматывающих торгов разрешение читать мне все-таки дали. Но только в постели и только два часа в день.

Уже на следующее утро я потребовала выполнения вчерашних договоренностей. Глафира, наивная женщина, думала, что дело обойдется уже имеющимися в доме книгами, но я их в руки брать категорически отказалась. Сурово нахмурившись, объявила, что раз уж я отвоевала себе право на развлечение, то вовсе не собираюсь перечитывать старье. Как ни сопротивлялась эта упрямица, но в конце концов ей все-таки пришлось отправиться в книжный магазин. В отместку за все свои мучения я заказала добыть мне литературу о масонах. Тема пришла на ум случайно, только потому, что накануне я от нечего делать вспоминала тот запон, что видела в лаборатории у Дарьи, однако ценности моей идеи это нисколько не преуменьшало. Литература была специфическая, и я очень надеялась, что голубкинская наймитка потратит немало времени, разыскивая ее.

Стоило моей тиранке выйти за дверь, как я бросилась к телефону. Первым делом позвонила Ирине Ильиничне.

Разговор предстоял не слишком приятный, но я должна была поставить ее в известность, что фотографии Лили у меня больше нет. Я держала трубку не меньше минуты, но в квартире Гаршиной к аппарату так никто и не подошел.

Следующий звонок был Алле Викторовне, и тут мне повезло больше. Она оказалась дома, но стоило мне назваться, как сразу же на мою голову посыпались упреки:

— Анна, разве так поступают? Куда вы пропали? Ни одного звонка за все время! А вы мне нужны, у нас тут сплошные неприятности!

— У меня тоже.

Сообщение Ефимову слегка озадачило, и она недоверчиво спросила:

— Вот как? Так вы и вправду больны?

— Вправду.

— Надо же... Дело в том, что я тут на днях вам звонила, но ваша прислуга... Кстати, имейте в виду, она ужасная хамка. Абсолютно не понимает, как и с кем нужно говорить. Я назвалась и попросила передать, что вам следует как можно быстрее приехать к нам. Но эта женщина нагло заявила, что вы никуда не поедете, потому что плохо себя чувствуете. Должна сказать, звучало очень вызывающе.

— Она такая, но сказала правду. Я действительно чувствую себя неважно и никуда не выхожу. У меня сотрясение мозга.

— У вас? Откуда?!

— По голове стукнули, — мрачно призналась я.

— Кто?

— Понятия не имею! Он не захотел представиться.

Я считала, что объяснила все достаточно ясно, но Алла Викторовна не унималась:

— И вы его не разглядели?

— Нет! Специально подошел сзади — так, чтобы я его не видела, — раздраженно фыркнула я.

— И никаких догадок? — продолжала нудить Алла Викторовна.

— О чем я могу догадываться, если никого не видела?

— Ну да... Конечно. И зачем он это сделал?

Если предыдущие вопросы я еще могла понять, то этот поставил меня в тупик. Она что, давно по улицам не ходила, не знает, зачем людей по голове бьют?

— Это было ограбление, — терпеливо объяснила я, изо всех сил стараясь, чтобы голос не сильно дрожал от ярости.

— У вас что-то пропало?

— К сожалению, да! Фотография Натали Денисовой-Долиной.

— Ужас! — ахнула она.

— Именно.

— Какая неприятность! — простонала Алла Викторовна. — Ну надо же! Все одно к одному! У нас опять проблемы с Максом, совсем от рук отбился. Диссертацию забросил, целыми днями где-то шляется, неожиданно исчезает, так же неожиданно возвращается... А спросишь — в ответ только грубит. И с Гаршиной мы не встретились...

Если сообщение об очередных выходках непутевого сына Ефимовых меня не сильно взволновало, то отмена свидания с Ириной Ильиничной здорово огорчила. Приватная беседа предполагаемых родственников могла приоткрыть те факты в биографии Натали, которые мне Гаршина сообщить не пожелала.

— Почему не встретились? Павел Юрьевич отказался?

— Нет, что вы! Павел был совсем не против! Он специально приехал домой пораньше. Ради этого визита он пропустил важное заседание. Представляете?

«Действительно прогресс, и на Павла Юрьевича совсем не похоже», — ехидно подумала я.

— И вдруг звонок, — обиженно продолжала делиться Ефимова. — Звонила женщина. Назвалась помощницей Ирины Ильиничны и объявила, что встреча отменяется.

— Объяснила, в чем причина?

— В том-то и дело, что нет. Выпалила две фразы и тут же бросила трубку.

— Странно... А вы не пытались больше с ними связаться?

Вопросу Алла Викторовна безмерно удивилась и немедля дала мне это удивление почувствовать:

— Нет, конечно! Я ждала вас. В конце концов, у каждого из нас свои обязанности!

Хоть меня и стукнули по голове, я прекрасно помнила, что в секретари к ней не нанималась, но вся беда заключалась в том, что таким людям, как Ефимова, объяснять прописные истины бесполезно. Если уж она забрала в голову, что я обязана заниматься всем, что мало-мальски касается ее затеи с семейными реликвиями, так убедить ее в обратном практически невозможно. Только время зря терять. Решив быть мудрой и не трепать себе попусту нервы, я предпочла оставить ее притязания без ответа.

Вволю насладившись глухой тишиной в трубке, Алла Викторовна в конце концов сообразила, что ее занесло куда-то не туда, и слегка сбавила тон.

— Анна, но вы же сами все понимаете! — не то капризно, не то виновато, с ходу и не поймешь, проворковала она. — Время-то идет. Потому я так и нервничаю.

Тут я Аллу Викторовну понимала. Сама нервничала. А как не нервничать, если время неумолимо бежит, а я на кровати без дела валяюсь? Не захочешь, а занервничаешь. Решив, что раз мы обе это прекрасно понимаем, так и говорить не о чем, я снова промолчала. Алла Викторовна подождала ответа, поняла, что его не предвидится, и сломалась окончательно.

— Анна, а у меня новость! — вдруг нормальным человеческим голосом поделилась она. — Настолько неожиданная, что я не выдержала и сама вам позвонила. Представляете, я порылась в бумагах Павла и обнаружила очень интересную фотографию. Никогда раньше ее не видела!

Услышав о находке, молчать я уже не смогла! Гонор гонором, принципы принципами, но дело превыше всего!

— Что за фотография? — выдохнула я, чувствуя, как голос вибрирует от возбуждения.

— Очень старая! Я спросила у Павла: откуда она у него? Сказал, нашел в вещах матери, когда просматривал их после ее кончины.

— Почему он выбрал именно эту фотографию?

Алла Викторовна слегка растерялась:

— Так никаких других не было! Понимаете, мы ведь сразу решили ничего не брать из ее дома. Я имею в виду вещи. Там, собственно, и брать было нечего. Так, хлам и рухлядь.

Я вспомнила обстановку в комнате Зинаиды и не могла не согласиться с Ефимовыми. Брать действительно было нечего.

— Ну так вот! — продолжала Алла Викторовна. — Павел решил вещи оставить соседям, а себе забрать только самое личное. Ну вы меня понимаете... Только там ничего не было. Ни писем, ни фотографий. Ничего! Даже старых справок и рецептов, которые в каждой семье копятся годами, потому что не доходят руки их выбросить. А у нее — пусто. Словно она перед смертью нарочно все уничтожала.

— Странно... Все уничтожила, а эту фотографию сохранила?

— Может, она ей так дорога была, что рука не поднялась? — неуверенно предположила Алла Викторовна.

— Все может быть, — вздохнула я. — Кто снят на той фотографии? Павел Юрьевич сказал?

— Он понятия не имеет! Незнакомые люди. Женщина с девочкой.

— Что за женщина? Возможно, его мать в молодости?

— Нет, точно не Ольга Петровна. Что касается девочки, то тут Павел ни в чем не уверен. Сказал, слишком маленькая, трудно определить, на кого похожа.

Заявлениям Павла Юрьевича я не слишком доверяла. При его негативном отношении к нашему расследованию было бы очень наивно надеяться, что он скажет правду. Но на фотографию взглянуть хотелось, и я жалобно простонала:

— Как жаль, что я не смогу ее увидеть прямо сейчас.

И тут Ефимова сказала такое, за что я моментально простила ей все. И вздорность, и заносчивость, и амбициозность, в общем, все грехи скопом.

— Если хотите, могу подвезти.

— Правда? — робко уточнила я, боясь, что просто ослышалась.

Алла Викторовна усмехнулась:

— Привезу, привезу, не волнуйтесь. Вы ведь еще долго не будете выходить, верно? Так зачем же вам все это время умирать от любопытства? Так еще сильнее можно заболеть. Ждите, приеду. Мне ведь и самой хочется поболтать с вами. Вдруг догадаетесь, что это за люди на фотографии.

Я покосилась на часы и приказала:

— Не теряйте времени и немедленно дуйте ко мне. Пока нет моей домоправительницы.

Дожидаясь приезда Аллы Викторовны, я, наплевав на все запреты, кружила по комнатам. Не находя себе места от нетерпения, я предвкушала, как возьму в руки фотографию, как почувствую кожей пальцев ее картонную шероховатость, как буду вглядываться в незнакомые лица, пытаясь разгадать, кто же они такие. И никто не будет мне мешать! Ни единая душа! После вынужденного безделья и утомительной поднадзорной жизни я буду упиваться предоставленной мне, пусть и ненадолго, свободой. Конечно, все могло испортить внезапное появление ненавистной мучительницы, но тут я рассчитывала на ее добросовестность. На мое счастье, Глафира отличалась необычайной исполнительностью и трепетным отношением к порученному дело, поэтому я могла надеяться, что она не вернется домой после посещения одного-единственного магазина с уверениями, что таких книг в продаже нет.

Алла Викторовна приехала быстрее, чем я даже рассчитывала. Похоже, ей, как и мне, не терпелось заняться делом. Не желая тратить драгоценные минуты на пустую болтовню, я бесцеремонно схватила немного ошалевшую от такой встречи гостью за руку и потащила в комнату.

— У нас мало времени. В любую минуту может явиться домоправительница и загнать меня в постель, — торопливо объясняла я на ходу, одновременно с этим вожделенно поглядывая на сумочку Аллы Викторовны.

— Но почему ваша прислуга так командует? — удивленно пискнула та, неловко семеня за мной на высоких каблуках.

Обсуждать домоправительницу я не собиралась, поэтому нетерпеливо отмахнулась:

— Она не моя — голубкинская. Он ее ко мне на время болезни приставил.

Алла Викторовна дернулась, притормозив свой бег, и в ужасе округлила глаза:

— Приставил?!

Раздраженная ее настойчивым интересом к таким пустякам, я с досадой выпалила:

— Ну сам-то он, конечно, называет это иначе. Говорит, одолжил ее мне на время, пока болею. Мол, Глафира отличная кухарка и незаменимая помощница. Но это Голубкин так утверждает, а я-то знаю, что подсунул он ее мне с одной-единственной целью...

— Шпионить за вами?

В первое мгновение я даже не поняла, о чем речь, потом разобралась и одним взмахом руки отмела столь мелкие и суетные причины:

— Что? Ах, вы в этом смысле? Нет, это не ревность, тут другое. Он намеренно отравляет мне жизнь.

Теперь не только глаза, но и тщательно накрашенный рот Аллы Викторовны приобрел форму буквы О. Наверно, благодаря этому она у нее так удачно и получилась, когда она смогла ее из себя выдавить.

— О-о-о! — простонала Ефимова и ошарашенно смолкла.

— Все, хватит о пустяках. Садитесь вот сюда и показывайте фотографию, — нетерпеливо потребовала я, буквально швыряя гостью на диван.

Растерянная и слегка заторможенная Алла Викторовна подчинилась без возражений. Открыла сумочку, покорно извлекла из нее фотографию и, не говоря ни слова, протянула мне.

Следующий час мы, по моему мнению, провели с огромной пользой. Устроившись рядком на диване, придвинув плечо к плечу и сведя головы, словно две закадычные подружки, мы с Аллой Викторовной с энтузиазмом обсуждали привезенную ею фотографию. На ней, как она и говорила по телефону, были сняты женщина и ребенок.

— Судя по тому, что за их спинами виднеется часть лужайки и угол дома, снимок сделан в частном владении, — пробормотала я, обращаясь не столько к Алле Викторовне, сколько к самой себе. Есть у меня такая привычка: в моменты напряженных размышлений высказывать собственные мысли вслух.

— Почему вы так решили? Это может быть и общественное место! Парк, например, — строптиво возразила моя соседка.

— Быть всякое может, но тут есть дом.

— И что? В парке не может быть строений? — не отступалась Ефимова.

Я сунула ей в руки лупу:

— Посмотрите внимательно на окна. Это точно жилой дом.

Пока она разглядывала фотографию, я попыталась объяснить ход своих рассуждений:

— В объектив фотографа попало два окна. На обоих кружевные занавески и цветы в горшках. И вот здесь, гляньте, — я ткнула пальцем в крайнее окно, — видите, занавеска слегка отодвинута и лицо женщины виднеется. Наблюдает за снимающимися и улыбается. Типичная бытовая сценка. Нет, уверена, это точно частный дом.

— Что ж, может быть и так, — поколебавшись, неохотно согласилась Ефимова.

Лупу, однако, не вернула и еще некоторое время продолжала дотошно изучать фотографию. Я не мешала, ожидая, что последует дальше. Пауза затянулась, но в конце концов Алла Викторовна опустила лупу и с сомнением сказала:

— Все выглядит как-то очень по-мещански... И эти кружевные занавески, и цветы в горшках. Только кошки на подоконнике не хватает. А ведь мы предполагаем, что моя свекровь принадлежала к графской семье...

— То есть вы допускаете, что эта девочка на фотографии и есть Натали?

— Конечно. Иначе какой смысл Ольге Петровне столько лет бережно хранить именно это фото?

— А кто тогда женщина рядом с ней? Ее мать?

Алла Викторовна покосилась на кусок картона у меня в руках.

— По логике вещей получается именно так, — с сомнением протянула она.

— Но вас что-то смущает, — закончила я ее мысль.

Алла Викторовна еще раз бросила взгляд на фотографию и решительно заявила:

— Не похожа она на дворянку. Лицо простоватое.

Теперь наступила моя очередь с сомнением разглядывать снимок. Мне и самой лицо женщины не слишком нравилось, но дело тут было вовсе не в аристократичности черт, а в выражении. Уж очень неулыбчивое оно было. Глубоко посаженые темные глаза сурово смотрели прямо в объектив, узкие губы были плотно сжаты, да и гладко зачесанные назад светло-русые волосы не делали снимавшуюся привлекательнее, чересчур открывая широкий лоб. Поза женщины тоже вызывала во мне ощущение внутреннего дискомфорта. Чувствовалась в ней некая напряженность. Незнакомка стояла вытянувшись в струнку, одной рукой прижимая к себе за плечи девочку, а другой, словно не зная, куда ее деть, придерживала юбку.

Симпатии и антипатии — вещи сугубо субъективные и в расследовании крайне вредные. Стоит им поддаться — и сам не заметишь, как они тебя заведут совсем в другую, очень далекую от истины сторону. Стараясь быть объективной, я осторожно заметила:

— Ну по лицу трудно судить. Всякие они были, и не каждый мог похвастаться тонкостью черт.

— Пусть так, но посмотрите, как она одета, — не уступала Алла Викторовна.

Ткнув мизинцем в платье незнакомки, она с непоколебимой категоричностью заявила:

— Слишком скромно.

Наряд действительно не блистал ни роскошью, ни кокетством. Прямая юбка, длинные рукава, глухой стоячий воротник. И никаких украшений. А очень темная, возможно, даже черная ткань только подчеркивала строгий аскетизм платья.

— Мне кажется, это гувернантка, — вынесла свой приговор Алла Викторовна и вопросительно посмотрела на меня.

— Не могу ничего сказать.

— Точно гувернантка или даже няня. Смотрите, ребенок совсем на нее не похож.

Девочка на фото и в самом деле казалась полной противоположностью обнимавшей ее женщине. На вид ей было не больше двенадцати. Светлые волосы тоже были забраны назад и закреплены бантом на затылке, но это ее совсем не портило. Выбившиеся из прически кудряшки непокорно вились, как им заблагорассудится, а открытое лицо светилось весельем. Светлые бровки вздернуты забавным домиком, и даже на снимке видно, что она еле сдерживается, стараясь не рассмеяться. Белое платье было сшито по моде того времени и щедро украшено кружевным шитьем.

— Хорошенькая, — заметила Алла Викторовна.

— Очень, — согласилась я.

Алла Викторовна откинулась на подушки дивана и раздраженно вздохнула:

— Ничего мы не добьемся, разглядывая это фото. Здесь все не сходится. И этот убогий дом, и эта угрюмая женщина, и даже девочка. Может быть, это вовсе и не Ольга Петровна на фотографии?

— Некоторое несоответствие есть, спорить не буду, но оно наверняка имеет свое объяснение. Просто мы его пока не знаем. А насчет дома я не согласна. Очень добротный дом. Кирпичный, с резными каменными наличниками. Посмотрите внимательно. Тонкая работа. Даже на фотографии видны виноградные лозы. Такое стоит дорого.

— Вы к чему клоните?

— Если дом не ее и на фотографии не она, почему Ольга Петровна столько лет бережно хранила этот снимок?