Грехи в наследство

Глава 20

Возвращаться в Москву с пустыми руками было невыносимо. Весь день я каталась по городу из одного места в другое, а не продвинулась ни на шаг. Результаты если и появлялись, так исключительно отрицательные. Лучше б их и не было, таких-то результатов! Так и руки недолго опустить! Рассудив, что терять мне уже нечего, я вырулила на шоссе и рванула в сторону, совершенно противоположную Москве.

Направлялась я в деревню Васькино, и гнало меня упрямое желание испробовать свой последний шанс. Я намеревалась показать фото «женщины в черном» основательнице краеведческого музея в Васькине. Больших надежд на это предприятие я не возлагала, поступала так от полной безысходности и еще чтоб совесть не мучила. Правило отрабатывать каждую версию до мелочей, ничего не оставляя без внимания, вбил в меня мой учитель Павел Иванович в самом начале нашего с ним пути, и с тех пор я это правило соблюдаю неукоснительно.

В этот раз мне уже не пришлось плутать по селу, расспрашивая местных жителей о местонахождении музея. Оставив машину за воротами школы, я вихрем пронеслась по коридорам и рванула на себя дверь классной комнаты. Окажись она в тот момент запертой, я бы точно этого не выдержала. После всех потерь мне до зарезу нужна была удача. Хоть небольшая, хоть совсем крошечная! Любая, лишь бы только не лишиться уверенности в себе и в своем везении.

Василиса, на мое счастье, оказалась на месте. Разложив на столе лист ватмана, она старательно рисовала затейливые виньетки вокруг уже приклеенных фотографий.

— Новые поступления? — спросила я от порога.

Василиса подняла голову и улыбнулась:

— Точно. Все тащат и тащат, не знаю уже, куда и складывать. Совсем завалили!

— Счастливая, мне бы так! — с искренней завистью вздохнула я.

— Не нашли свою женщину?

Я огорченно покачала головой:

— Ничего не получается. Потому и к вам снова приехала.

Вытащив снимок из сумки, подала его Василисе:

— На тех фотографиях, что вам приносят, не встречали никого похожего?

Пауза длилась долго. Василиса к просьбе отнеслась серьезно и фото рассматривала внимательно.

— Знаете, что-то такое было... — неуверенно проговорила она и задумалась.

Не ожидавшая ничего подобного, я вздрогнула, а Василиса вдруг сорвалась с места и кинулась к шкафу. Присев на корточки, она принялась энергично вытаскивать из него одну за другой картонные коробки из-под обуви, не забывая при этом давать пояснения.

— Тут хранится то, что не вошло в экспозицию, — рассеянно бормотала она, тасуя коробки в разные стороны. — Они же все несут и несут, спасу нет. И половина всего не имеет никакого отношения к истории нашего села. Складывать некуда, а не брать нельзя: обижаются.

Найдя нужную, с ее точки зрения, коробку, Василиса, недолго думая, вытряхнула ее содержимое прямо на пол.

— Здесь они должны быть. Больше негде, — сказала она, быстро перебирая фотографии.

Не зная, куда деться от нетерпения, я присела на корточки рядом с ней.

— Да где же они? Их тут несколько было, я помню, — шептала Василиса, откидывая в сторону одну карточку за другой.

Помочь ей я ничем не могла, поэтому мне не оставалось ничего другого, как только молча переживать.

— Вот! Я же помнила, что приносили что-то похожее, — вдруг закричала Василиса, торжествующе потрясая передо мной найденным снимком.

Забыв все приличия, я выхватила фото у нее из рук. Точно, она! Моя девочка с фотографии! Те же светлые волосы, закрепленные на затылке огромным бантом. Те же непокорные кудряшки вокруг светящегося весельем лица, те же бровки домиком. Даже платье то самое. Белое, с кружевным шитьем.

— В один день снимали, — пробормотала я.

— Что?

— Девочка одета в то же платье, что и на моей фотографии. Наверное, в один день снимали.

— А может, у нее только одно нарядное платье и имелось, — практично возразила Василиса, не прекращая работы.

— И такое вполне могло быть, только и там и здесь она снята в одном месте. На фоне дома.

— А рядом с ней кто? Не знаете? — поинтересовалась Василиса, заглядывая мне через плечо.

— Знаю, — еле слышно прошептала я.

Еще бы мне не знать! Я сразу его узнала, потому что не так давно видела на другом снимке. В музее Вуславля. Правда, на той фотографии он показался мне надменным и важным в своем торжественном темном костюме, а тут, в светлом пиджаке, да к тому же еще улыбающийся, выглядел почти демократично. Совсем другой человек, но спутать я не могла. Это точно был он!

— Денисов-Долин, — пробормотала я.

— Кто такой?

— Я мало что о нем знаю. Родовитый дворянин, состоятельный человек, меценат.

— А эта девочка... Его дочь?

— Хорошо бы!

— Так это ее вы разыскиваете?

— Да.

Василиса с жалостью посмотрела на меня:

— У нас таких точно не было. Я и фамилии такой не слыхала.

— Фамилия не главное в этом деле. Тут сами люди важны. Фамилии вы не слышали, а снимок в музее имеется, — усмехнулась я, но вышло у меня не слишком весело.

Василиса уловила мое настроение и, стараясь утешить, бодро подхватила:

— Имеются! И не один! Вот глядите, что я еще нашла.

Найденных фотографий оказалось две. На первой сняты были трое. Судя по тому, что сидели они на скамейке в окружении деревьев, фотографировались в парке или в саду. И снова там был Денисов-Долин все в том же светлом костюме и рядом с ним уже знакомая мне девочка. Третьего я видела впервые, и его внешность меня поразила. Огромного роста был мужчина, просто гигант. Даже сидя, он на голову возвышался над далеко не малорослым Денисовым-Долиным. Мощный, с широкими плечами и очень крупными кистями рук. Несмотря на расслабленную позу и спокойно лежащие на коленях руки, в нем чувствовалось присутствие недюжинной силы. На вид ему было значительно больше сорока, но такое впечатление вполне могло быть ошибочным. Кого угодно могут состарить лет на десять густая борода до середины груди и кустистые брови. Одет мужчина был под стать своей внешности: в свободную белую рубаху навыпуск и широкие холщовые штаны.

На другом снимке тот же самый человек стоял рядом с Денисовым-Долиным на фоне непонятного строения, здорово смахивающего то ли на сарай, то ли на амбар, но с окнами. А перед ними на траве стояла миниатюрная пагода с сидящим на ступенях задумчивым китайцем.

— Не знаете, кто это? — ткнула я пальцем в незнакомца. — Странный тип. Похож и на Льва Толстого, и на извозчика одновременно.

Василиса недоуменно пожала плечами:

— Понятия не имею. Все эти снимки принесла одна наша старушка, но, когда выяснилось, что к нашей деревне все эти люди отношения не имели, я отправила их в коробку.

— Поговорить с этой старушкой можно? Она еще жива? Василиса расхохоталась:

— Да она нас с вами переживет. Железная старуха. Только сейчас ее в Васькине нет. У внучки гостит. Дней через десять приезжайте.

Поскучнев от перспективы очередного ожидания и связанной с ним неизвестности, я тем не менее покорно согласилась:

— Что ж, придется приехать.

— Приезжайте, рады будем, — улыбнулась Василиса, собирая разбросанные по полу фотографии.

— Эй, подождите! — встрепенулась я и почти выхватила из коробки только что уложенную в нее фотографию.

Это был снимок, сделанный в парке. Тот самый, на котором вся троица сидела на лавке. Однако мое внимание привлекло не изображение, а оборотная сторона. Округлым детским почерком на ней было аккуратно выведено: «Самый веселый день моего рождения».

Я как раз прощалась с Василисой, когда в кармане вдруг затрещал мобильник.

— Слушаю.

— Это кто? Аня? — неуверенно спросил незнакомый мужской голос.

— Да, я. Слушаю.

Стоило мне это произнести, как неизвестный жалобно запричитал:

— Что ж ты уехала? Разве так делают? Я поговорить с тобой собирался, а ты взяла и уехала.

— Послушайте, вы кто?

— Это Аня? — тут же испугался неизвестный.

— Да Аня я, Аня! Сам-то ты кто? — теряя терпение, взвилась я.

— Так Григорий! — заволновался звонивший. — Ты что, меня не узнала?

— Нет, конечно! Откуда? Мы с тобой по телефону никогда не разговаривали, и звонка твоего я не ждала, — раздраженно отозвалась я.

И сам ответ и тон, каким он был дан, Гришке не понравились, и он не на шутку обиделся:

— Ты ж сама мне записку с телефоном на столе оставила. Забыла?

— Почему? Помню, — остывая, миролюбиво признала я. — Оставила на всякий случай. Подумала, вдруг у тебя что стрясется, так хоть будет кому позвонить.

Гришкино ухо чутко уловило смену моего настроения, и он тут же этим воспользовался.

— Просыпаюсь, записка лежит, а тебя нет, — жалобно заскулил он. — А я и задремал-то всего на минутку. Сморило меня. Ну все, думаю, не дождалась Аня, свинтила, а я ей еще самого главного не рассказал.

— Гриш, ты о чем толкуешь? О Зинаиде? Вспомнил что интересное?

Мое предположение Гришку здорово удивило.

— Что я мог вспомнить, если ничего не знаю? — с искренним недоумением возмутился он. — Я про себя хотел посоветоваться.

Кляня себя за легкомыслие и излишнюю мягкотелость, я раздраженно вздохнула. Ну вот, сделала доброе дело! Дала свой телефон алкоголику, теперь будем расплачиваться. Он от нечего делать повадится звонить каждый день, а мне хоть номер меняй. Достанет ведь своими звонками!

— Послушай, Григорий, — сурово проговорила я. — Телефон тебе на крайний случай дан. Звонить по нему, чтобы просто потрепаться, не следует. Я человек занятой, и на пустую болтовню у меня времени нет.

— Ань, да ты что? — всполошился Гришка. — Разве ж я не понимаю? Только это не пустой звонок, мне и правда посоветоваться нужно. Приезжай, а?

— Гриша, ты в своем уме? — ласково поинтересовалась я. — Я сейчас нахожусь далеко, даже не в Вуславле. Представляешь, сколько мне до тебя ехать?

— Ань, будь человеком, приезжай. Пожалуйста! Боюсь я!

Он почти плакал, и, хотя я хорошо знала, чего стоят слезы алкоголиков, сердце у меня дрогнуло.

— Ладно, жди. Через часок буду, — сердито буркнула я.

— Ты только не обмани. Обязательно сегодня приезжай, — заныл Григорий, а потом вдруг затих и упавшим голосом прошептал: — Потом, может, уже и не свидимся. Убьют меня.

— Ну что у тебя стряслось? — спросила я с порога, стоило Григорию открыть мне дверь.

Странно, но он был почти трезв. Учитывая то количество водки, что он при мне оприходовал, это было просто удивительно.

«Наверно, водка была «паленая», — нашла я единственно разумное объяснение такому удивительному явлению, следуя за Григорием по коридору.

Едва мы вошли в комнату, как он тут же принялся жаловаться:

— Я, Ань, последнее время спать не могу. Выпью, засну и через час просыпаюсь.

— Может, пить не нужно? — внесла я конструктивное, с моей точки зрения, предложение.

Однако таковым оно казалось только мне, Григория же повергло в шок.

— Ты что? — возмутился он. — Тогда вообще не засну! Так и буду всю ночь сидеть и в угол таращиться.

Все эти доводы и рассуждения мне были не в новинку, от мамаши в юности наслушалась. Если б дело было только в лекарстве от бессонницы, тут же развернулась бы и уехала. Но я помнила его последние слова в нашем телефонном разговоре. Это его потерянное «Убьют» никак не шло из головы, и я решила набраться терпения и разобраться.

— С чего это ты так занемог? Из-за Зинаиды переживаешь?

Гришка маетно вздохнул:

— Зинку, конечно, жалко. Неплохая баба она была. Только спать я перестал, когда про окно узнал.

— Что за окно?

— В Зинкиной комнате. Понимаешь, как Зинку-то нашли да опознали, милиционеры сюда сразу и приехали. Комнату осмотрели и опечатали.

— Всегда так делают, — заметила я.

— А то я не знаю, — нетерпеливо отмахнулся он. — Только на следующий день соседка на кухне и говорит...

Гришка призадумался и затих. Подождав немного, я решила его поторопить:

— Что она сказала, Гриша?

Гришка очнулся, моргнул и потерянно пробормотал:

— У Зинки в комнате окно открыто.

— И что? Может, она сама его и открыла, а потом забыла закрыть.

Григорий выразительно постучал себя пальцем по лбу:

— Думай, что несешь! Зинка хоть и с придурью была, но по жизни лучше нас с тобой соображала. Чтоб она, из дому уходя, окно оставила открытым? Да никогда! Обнесут же вмиг. Тут ушлых малолеток знаешь сколько вокруг слоняется? У нее, конечно, брать было нечего, и это вся округа знала, но Зинка порядок понимала. Дом есть дом! Нет, не могла она окно не запереть!

Вспомнив затхлый запах в Зинкиной конуре, я неуверенно предположила:

— Может, кто из милиционеров открыл?

— Нет, — энергично замотал лохматой головой Григорий. — Они бы штору отдернули, когда открывали. А тут занавески сдвинуты.

Он заговорщицки понизил голос и, таинственно сверкая глазами, сообщил:

— А створка-то аккуратно притворена. Издали и не разглядишь, что она не на шпингалете.

— А соседка как разглядела? — спросила я, начиная сомневаться в Гришкином рассказе.

На собственном горьком опыте знала, какое богатое воображение у алкоголиков, особенно если конечной целью повествования является выклянчивание денег на бутылку.

Гришку мое недоверие прямо-таки изумило.

— Так она ж шла по-над домом. Мимо окна, понимаешь? Ну из любопытства глаза и подняла. Вблизи ведь видно, что створка только прикрыта, — глядя на меня, как на неразумного ребенка, терпеливо втолковывал он мне.

— А другие ходили и не видели?

— Да кто там особо ходит? — возмутился Гришка моей глупости. — Ты погляди, где мы живем! На самом же краю живем! Дальше нас только свалка, кусты далее. Не веришь, давай сходим, сама посмотришь.

— Потом, — отмахнулась я. — Ты мне лучше объясни, чего это ты так разволновался из-за окна? Ну открыто и открыто, тебе что за дело?

— Если не Зинка, так кто его открыл? Чужой! А зачем он туда полез?

— Местные решили поживиться.

— Местные не полезут. Они ж не дураки, знают, что у нее ничего не было.

— Тогда кто?

— Этого я не знаю, — сердито набычился Григорий. — А вот за чем лезли — догадываюсь.

Гришкина загадочность мне уже порядком надоела, и я не выдержала, прикрикнула на него:

— Слушай, не тяни! Если что путное знаешь, говори. Мне еще в Москву возвращаться.

Григорий препираться не стал. Надувшись, подошел к кровати, откинул матрас и извлек из-под него цветастый целлофановый пакет.

— Вот! — объявил он, торжествующе потрясая им в воздухе.

— И что это?

— Документы.

— Что за документы?

— Старые. Еще царских времен.

Я подозрительно прищурилась:

— Откуда они у тебя? Искали ж у Зинки! Не сам ли ты и лазил в то окно?

— Скажешь, — не на шутку обиделся Григорий. — Сдались они мне. Да если б я знал, чем все обернется, духу б их тут не было.

— Так откуда они все же у тебя взялись?

— Зинка притаранила, — проворчал он. — В тот день, когда на свиданку собиралась. Ну ты понимаешь, о чем я...

— Да понимаю я, понимаю. Ты не тяни, рассказывай.

— Сама знаешь, поругались мы с ней, — обстоятельно начал излагать Гришка. — Она меня отшила, я обиделся и к себе ушел. Сижу тут, злюсь. Вдруг дверь открывается, и нате вам! Зинка на пороге вот с этим пакетом в руках. «Злишься?» — спрашивает. Я ее, конечно, послал. Только с нее как с гуся. Стоит довольная, хохочет. Нравилось ей меня злить, всегда стервой была. А потом смеяться перестала и серьезно так говорит: «Гриша, пусть у тебя это полежит. Мне спокойнее будет». Пока я соображал, что бы ей этакое ответить, она сама пакет под матрас и сунула. И к двери пошла, будто и не было ничего. А на пороге вдруг задержалась и тихо сказала: «Ты только никому про него не рассказывай. Просто забудь. Целее будешь». Стыдно сказать, но я испугался. «Что там у тебя? Бомба?» А она, зараза, опять лыбится: «Можно и так посмотреть. Бумаги там, только для некоторых они похуже бомбы будут».

— О ком она говорила? — спросила я.

— Так не сказала! Просто повернулась и ушла.

Я ткнула пальцем в пакет, который он крепко прижимал к груди, и строго спросила:

— Ты хоть понимаешь, что произошло? Если Зинаида говорила правду, так ее, скорей всего, из-за этих документов и убили!

— Не дурак, понимаю, — вздохнул Григорий. — Потому и не сплю ночами. Тот ведь может додуматься, что документы у меня. Раз в Зинкиной комнате нет, так где они? У Гришки! Больше не у кого!

— Правильно мыслишь, — согласилась я. — Что думаешь делать?

И тут Гришка взмолился. Выкатив глаза и подавшись всем телом вперед, он жалобно заканючил:

— Слушай, забери их у меня. Пожалуйста! Ну не могу я спокойно жить, пока они лежат в моей комнате.

— Взять я, конечно, могу. Ноты пойми простую вещь...

Я замолкла, прикидывая, как бы это половчее донести до него горькую правду о почти неизбежной кончине.

— Ну чего? Говори!

— Если что, этот финт тебе не поможет. Убийце, если Зинку действительно убили из-за них, до зарезу нужны эти документы. И он твоим клятвам не поверит.

— Поверит! Еще как поверит! Я всем растрезвоню, что ты их у меня забрала. Все ж видели, как ты сегодня два раза сюда приезжала. Вот и скажу, что за документами. Продал я их! Если скажу, что продал, обязательно поверят! Берешь?

— Уговорил, беру. Только мне ведь тоже подставляться не хочется, поэтому сделаем так...

Гришка вытянул тощую шею, ожидая моего решения.

— Скажешь, купила я их для Голубкина. Запомнишь?

— А это кто?

— Серьезный человек. К нему убийца точно не сунется.

— Лады. Мне без разницы. Голубкин так Голубкин. Лишь бы избавиться от этой папки.

— Кстати, что в ней?

— Дело. Я не читал, но на обложке написано: «Дело. Департамент полиции».

— Значит, давай, Григорий, мы с тобой так договоримся, — произнесла я и задумалась, как бы подоходчивее изложить ему суть того, что от него требовалось.

Гришка смотрел на меня настороженно, даже, казалось, дышать перестал от напряжения.

— От папки я тебя избавлю! — сказала я, и Григорий облегченно перевел дух. — Но ты, Гриша, мне эту услугу должен будешь отработать.

— Как? — не на шутку испугался Гришка.

— Не бойся! Ничего непосильного не попрошу! Ты тут в округе каждую собаку знаешь, так?

Гришка согласно мотнул лохматой головой:

— Ну!

— Тебя тоже каждый знает. Вот тебе и карты в руки! Займешься частным сыском!

— Чего?!

— Про Зинку расспрашивать будешь! — рассердилась я.

— Что спрашивать?

Гришка смотрел на меня круглыми глазами, и видно было, искренне не понимал, чего я от него добиваюсь.

— Нужно подробно разузнать, что с Зинаидой происходило в день убийства. Что делала, с кем разговаривала, куда она ходила, кто к ней приходил. Мне все интересно, а твои вопросы у местного населения настороженности не вызовут. Зинка тебе не чужая была... Так что, будь уверен, расскажут все без утайки.

— Зачем тебе?

Своими мыслями и подозрениями о причине Зинкиной смерти делиться с Гришкой я не собиралась. Это могла быть папка, а могли быть и мои расспросы об Ольге Петровне, матери Ефимова. К чему голову мужику забивать? Она у него и так не больно крепкая, а от обилия информации вообще может кругом пойти, и тогда проку от Гриши не будет никакого. Поэтому я скроила скорбную мину и задушевно произнесла:

— Правду о ее гибели желаю узнать. Мы с Зинаидой подружились в прошлый раз, и она мне здорово помогла. Не хочу, чтоб ее убийца безнаказанным остался. А милиция, сам знаешь, усердствовать не станет.

Гришка согласно кивнул:

— Это точно. Зинка им как кость в горле была.

— С чего это?

— Так скандалила ж без конца, — изумился он моему непониманию. — Нрав у нее чересчур горячий был. Чуть что не по ней — сразу в драку лезла. И вот что характерно: что под руку подвернется, тем и лупит. Так заводилась, что в запале и пришибить могла. Соседи, естественно, тут же милицию вызывали, ну а милиция ее в участок...

Я задумалась. Об этой черте характера покойной мне известно не было, а ведь подобная скандальность могла кому-то и не понравиться...

— Так, может, ее кто из местных? — поделилась я с Григорием внезапно пришедшим на ум предположением. — По старой обиде? И папка здесь тогда ни при чем, а ты только зря перепугался.

— Может, и так... Зинка та еще штучка была! И покуражиться любила, и поскандалить, и туману напустить. Вот тут на днях в Москву моталась...

— Когда? — встрепенулась я.

Григорий одарил меня задумчивым взглядом и неуверенно произнес:

— Ну точно день я тебе не скажу...

— А ты вспомни! Когда это было? К примеру, после моего появления или до него?

Гришка задумался, с трудом вспоминая недавнее прошлое, и наконец изрек:

— После тебя! Точно! Ты днем приезжала и журнал с Пашкиной физиономией Зинке оставила, а вечером она ко мне вместе с тем журналом и заявилась.

Григорий сморщился и с отвращением сплюнул на пол. Я насторожилась и спросила:

— Гриша, ты чего? Что-то случилось в тот вечер?

— Да ничего не случилось! Просто она мне все настроение тогда испоганила. У нее ведь еще половина той бутылки, что ты покупала, оставалась! Могли бы посидеть, как люди, поговорить... Так нет! Вместо этого она весь вечер держала в руках тот журнал, разглядывала фотки и нудила.

— Ее расстроило, что бывшие одноклассники стали такими успешными?

— Ну! Прямо за живое ее зацепило Пашкино богатство! Заколебала она меня своими воспоминаниями да жалобами на погубленную жизнь.

— А что именно вспоминала?

— Глупости всякие. Как росли, как в школу вместе ходили... Слюни пускала. Ты пойми, я и сам не прочь юность вспомнить, только чего зря нудить? А она как завелась! И несчастная она, и невезучая! Могла бы быть такой, как Пашка... Тоже как сыр в масле кататься. У нее оснований для того побольше, чем у некоторых, имелось, а вот не пофартило... А все потому, что судьба-злодейка обошла ее...

— У меня создалось впечатление, что недолюбливала она Павла, — осторожно обронила я. — Считала, что он Степана использовал.

— Это тебе Зинка наплела? — взвился Григорий. — Плюнь и забудь! Соврала, подлая! Лучше дружбана, чем Пашка, у Степки не было. Крепко они дружили, хоть и разные были. Пашка Степку вечно за собой тащил. И в школе, и потом, когда выросли. Думаешь, почему Степан в Москву подался? Пашка уговорил! И в институт он его пристроил! Уж я-то знаю! Степка мне лично рассказывал. Степан в столицу поначалу и перебираться не хотел! Ему и здесь неплохо было. Днем на фабрике трудился, а вечерами с ребятами у ларька ошивался. Кабы не Пашка, таким, как мы все тут, стал бы! Это Пашка его на ум наставил. В столицу перетянул, к экзаменам подготовил, с нужными людьми переговорил. Иначе, считаешь, Степан поступил бы в московский институт? Да ни в жизнь! С нашими-то знаниями! Это все Пашка! Точно тебе говорю! А Зинку ты не слушай! Заполошная она была и злопамятная жутко. Оттого наболтала тебе всю эту чушь, что обида в ней кипела. Бросил нашу красавицу Пашка и в Москву укатил! И оно б все ничего, у Зинки после него много ухажеров перебывало, из-за всех не напечалишься, так, видишь, Пашка там в люди выбился! А это Зинке уже обидно! Считай, мимо носа счастье пролетело. Потому она и к Пашкиной жене прицепилась.

— А от нее ей что нужно было?

— А ничего! Бабская зависть! Мол, она, Зинка, в молодости куда лучше этой крашеной выдры была, только жизнь к ней спиной повернулась. Надоело мне все это слушать, ну мы и поругались.

— Так до ее смерти и не помирились?

— Скажешь! Весь следующий день она, конечно, дулась, а вечером снова явилась. Чистый конверт пришла просить.

— Кому писать собиралась?

— Да никому! Повод придумала, чтоб помириться. Сама прикинь, откуда у меня конверт? Кто его покупал?

Признав справедливость Гришкиного заявления, я спорить не стала.

— Дальше что было?

— А уже на другое утро я ее в коридоре встретил при всем параде и с сумкой в руках. Спросил, куда собралась. А она мне с гонором: «В Москву! По делам!» Представляешь?

Представить, что у Зинаиды могли быть какие-то дела в столице, было сложно, в чем я Гришке честно и призналась. Он меня понял и от всей души поддержал:

— Да врала она все! Какие дела?

— Зачем же тогда ездила?

— А бес ее знает.

— Может, родственников навестить?

— С ума сошла? Какие родственники? Вся ее родня тут жила, тут их и похоронили. И папашу запойного, и старшего брата. Тот тоже пил не просыхая, пока зимой под забором не замерз.

— Мать тоже пила?

— Нет... Работала она как лошадь. Всю семью одна кормила.

— На фабрике трудилась?

— Это папаша с Зинкиным братом на фабрику, когда трезвые были, заглядывали. А мать у них по чужим домам горбатилась. Наталья была женщина ловкая и аккуратная... Ну и Зинка, когда подросла, ей помогала.

— Как ты Зинкину мать назвал? Наталья?

— Ну... Звали ее так. Наталья! Чего ты удивляешься?

— Да ничего... Продолжай!

— Так вот! Наталья была такая чистюля, аж странно. И заметь, все по хозяйству делать умела! Потому и нанималась к людям. Где квартиру уберет, где белье постирает. Еще у нее старуха одна была. Так она за ней несколько лет ухаживала. Каждый день как на службу ходила. А еще она девочку нянчила. Только это все не у нас, а в городе. В бараках таких бар нет, сами все делают.

— В общем, жили, как все, — подвела я итог. — Только все это, Гриша, не мешает иметь родственников в столице. Отец с матерью у Зинаиды местные были?

— Спрашиваешь, из Вуславля они или нет?

— Да.

— Понятия не имею. В бараки они приехали, когда у них уже двое детей народилось. А откуда взялись и где раньше жили, я никогда не интересовался.

— А родня в этом городе у них была?

— Вот это знаю точно! Ни души! Зинка не раз плакалась, что помрет и похоронить некому будет.

— Ладно, с этим выяснили. Вернемся к поездке. Значит, утром Зинаида отбыла в Москву на весь день. Что говорила, когда вернулась?

— Ничего особенного не говорила, но выглядела очень довольной. Сказала только, что все уладила, как хотела. Давно, мол, ей в Москву съездить следовало.

— Думаешь, правду говорила?

— Похоже, что так. С деньгами вернулась и с обновками. Я, честно говоря, как увидел, на что она гроши потратила, не выдержал, высказался.

— Что за обновки?

— Побрякушки бабские! Сережки да кольцо с этой... с брошкой.

— Неужели?

— Не веришь?

Возмущенный до предела Григорий шустро кинулся к батарее парового отопления и извлек из-за нее небольшой полиэтиленовый мешочек. Вытряхнув его содержимое на стол, запальчиво выкрикнул:

— Сама гляди! — и пока я внимательно разглядывала вещицы, топтался рядом, нетерпеливо вытягивая шею. В конце концов не выдержал и раздраженно спросил: — Они Зинке нужны были? С ее-то помятой рожей да золото на себя цеплять!

— Это не золото. Бижутерия, но очень хорошего качества.

— А утверждала, что золотые! Вот врушка!

— Эти украшения не так мало стоят, — задумчиво прошептала я. — У тебя они, кстати, как оказались?

— Так Зинка оставила! Я еще удивился, а она сказала, пусть лежат. Потом, мол, заберу.

— Не побоялась, что пропьешь?

Григорий с изумлением воззрился на меня:

— Ты что? Себе ж дороже обойдется! Зинка за собственное добро глотку готова была перегрызть. Точно тебе говорю!

Я с сомнением покосилась на Григория, он ответил мне полным обиды взглядом.

— Не веришь! — хмыкнул он, шустро собирая украшения со стола.

В ответ я дипломатично промолчала. Григорию это не понравилось, и он раздраженно забубнил:

— Как хочешь! Мне все равно, что ты там думаешь! Только ответь мне вот на такой вопрос: на хрена нужно было все это покупать? Да лучше б она эти деньги на что путевое потратила. Я, между прочим, так ей и сказал! И знаешь, что она мне ответила? Захохотала, как припадочная, и говорит: зря, мол, нервничаешь. Дескать, это все ничего ей не стоило. Даром, мол, досталось. Врала, конечно! Кто теперь чего даром дает?

— Всякое бывает, — протянула я, думая о своем. — Во сколько она вернулась? Поздно?

— Так Зинка в тот день назад и не приехала. Она только на следующее утро явилась.

— Точно? Может, ты выпивши был и не заметил?

— Скажешь! У меня в тот день денег не осталось ни копья, потому и Зинку ждал. Думал, приедет, поесть даст. А она только следующим утром явилась.

— Рассказала, почему задержалась?

— На последнюю электричку опоздала. Пришлось заночевать в Москве.

— Видишь! Значит, было у кого! А ты говоришь, что в столице у нее родни нет!

— Могла и на вокзале передремать. Я тут сначала другое удумал... Что она могла к Степке по старой дружбе в гости рвануть!

— Неужели могла?

— С Зинкиным-то характером? Вполне! Только не было ее у него. Я Степку специально спросил, когда он тут объявился.

— Можейко был здесь? Когда?

— На второй день после Зинкиной смерти. Сказал, что приехал в город по делам, ну и решил по пути сюда заглянуть. С Зинкой повидаться хотел, а ее уже и в живых не было.

— Зачем ему вдруг понадобилась Зинаида?

— Сказал, денег хотел ей дать. Мол, жалко Зинку стало, бедствует. Старые друзья должны помогать друг другу.

— Ты ему про папку сказал?

— Нет.

— Правильно! Чем меньше людей будут о ней знать, тем спокойнее спать будешь. Да, вот еще что! Тебе эти побрякушки без надобности, а мне пригодиться могут. Может, продашь?

Гришка задумался. Я его не торопила. Понимала, в конто веки у мужика появились вещи, которые продать можно! Тут все тщательно обмозговать нужно, чтобы, не приведи господь, не продешевить.

— Говоришь, не золотые они? — маетно пробормотал Григорий.

— Нет, имитация.

Гришка кивнул и снова впал в прострацию. Некоторое время я еще ждала, потом мне это надоело, и я сердито спросила:

— Ну что надумал? Будешь продавать — называй цену! А нет, так не тяни время!

Гришка ответил, как в ледяную воду рухнул:

— Пятьсот рубликов давай и разойдемся полюбовно!

— Не горячишься? — ласково поинтересовалась я. — Забыл, что не золото с брильянтами продаешь?

На самом деле названная сумма выглядела смешной, украшения были качественные и далеко не из дешевых. Я это отлично знала, но с Гришкой все равно торговалась. Не из жадности, а из чистой предусмотрительности, потому что с такими, как он, иначе нельзя. Стоит им только почувствовать твою слабину, как сразу ломят такую цену, что плохо становится.

— Сама ж говорила, нужны они тебе. Вот за нужность и плати! — уперся Гришка, сердито зыркая на меня хитрыми глазками.

Спорить с Гришкой я не стала. Во-первых, он бы мне все равно ни рубля не уступил, а главное, я была с ним полностью согласна: за все нужно платить. Повздыхав для видимости, я с сокрушенным видом выложила требуемую сумму на стол, в обмен получила бижутерию и, сославшись на дела, быстренько покинула Гришкино жилище. Выйдя на улицу, немного отдышалась и тут же взялась за телефон. Сначала к нему в бывшей квартире Гаршиной долго никто не подходил, а потом, когда я уже начала терять терпение, отозвался энергичный мужской голос. На просьбу позвать хозяйку квартиры он бодро сообщил, что таковой нет в природе, поскольку он пока не женат. А если мне нужна бывшая владелица, то она уже выехала и своих координат не оставила. Не став дальше слушать треп этого балагура, я отключила телефон и подумала: «Выходит, выполнила компаньонка Ирины Ильиничны свое обещание, не стала тянуть с продажей квартиры. Жаль, некому теперь предъявить привезенные Зинаидой из Москвы украшения».