Хлеб печали
Предисловие. Эрнст-Хайнрих
Предисловие. Эрнст-Хайнрих
В таверне было шумно и пахло пригоревшим гороховым супом, поэтому они сразу приказали слуге подать пиво в маленькую каморку наверху. Никто не смел преграждать им путь, пусть они и не просили об этом – люди избегали привлекать к себе особое внимание тех, кто занимался делами опасными и тайными: одно неверное слово, один взгляд – и как знать, что решат о тебе добрые господа инквизиторы? Никому не хотелось оказаться перед святым судом, и хоть не было еще случая, чтобы охотники за нечистью хватали людей без доноса, все же лучше было не рисковать.
Их было двое: один из них, коренастый и крепко сбитый, уже начал седеть, второму же едва исполнилось двадцать, но он был так хмур и так серьезен, что это прибавляло ему добрый десяток лет. Когда мрачный слуга в засаленной куртке усадил их за повидавший виды стол и поставил перед ними кружки с пивом, коренастый дал ему свеженький талер с гербом императора и наказал не беспокоить лишний раз.
- Рассказывай с самого начала, друг мой Эрнст-Хайнрих, - обратился он к своему молодому товарищу, гулко хлопнув по столу, как только слуга оставил их. – Не каждый день я слышу, что в нашей Империи ловят оборотня, да еще и посреди города! Этот тоже из тех, кому дьявол смутил разум и заставлял подстерегать добрых христиан, чтобы пить их кровь?
- Не так громко, - попросил юноша. Он слегка покраснел, будто от смущения. – К чему будить нездоровое любопытство у тех, кто может нас услышать? Я еще не знаю толком, в чем он виновен. У меня есть только письмо, где перечислены его грехи. Хорошо написанное письмо, его писал не лавочник и не монах.
- А что говорит сам доносчик? – жадно спросил коренастый, крепко схватившись за кружку. Пиво Эрнста-Хайнриха осталось стоять на столе. Он не был охоч до выпивки.
- Пока не проявил себя, - ответил Эрнст-Хайнрих. – Меня это смущает. Барон фон Ринген – тот, кого мы поймали – довольно-таки богат, и его имущество стоит немало… Если доносчик хочет получить свою долю, самое время заявить о себе.
- Вероятно, он боится, что его тоже привлекут к суду. - Коренастый прикрыл глаза и отпил глоток. Кончик его носа, похожий на каплю, порозовел. – Или его пугает, что придется иметь дело с друзьями барона. Знаешь, мне удивительно, - вскричал коренастый и взмахнул кружкой, - что ты этого не боишься! На твоем месте я был бы осторожней и не рвался за еретиками, у которых есть имя и влияние.
- Я исполняю свой долг, - Эрнст-Хайнрих немедленно замкнулся в себе. – Мы ведь не продажные судьи, которые отпускают преступников за взятку. Или из страха.
Внутри себя юноша отнюдь не был так уверен в своих словах – он никогда не мечтал быть охотником за нечистью и стал им случайно. Отец готовил его совсем к другой стезе, и несколько лет Эрнст-Хайнрих провел в университете, усиленно штудируя юридические науки, чтобы стать доктором права и получить хорошее место в городском совете. Это помогло бы исправить бедственное положение в семье: у Эрнста-Хайнриха было три сестры, и ни одной из них отец не мог дать достойного приданого, хотя грезил увидеть их замужем за влиятельными людьми. Однако порядки в университете пришлись Эрнсту-Хайнриху не по нутру – среди студентов царили все грехи, которые только можно было представить: от пьянства до противоестественных сношений, и на каждый пункт уложения о преступных деяниях можно было подобрать один-два живых примера из студентов. Так и случилось, что закону обычному он предпочел закон Божий, искренне уверовав, что таким путем можно исправить греховную натуру человека; в конце концов, если человек создан по подобию Божьему, но упорно не желает покаяться, значит, Сатана не оставляет попыток заполучить его душу. В дьяволов, которые ходят по улицам в человеческом обличье, оборотней и ведьм Эрнст-Хайнрих не верил, но зато знал, какими демонами бывают одержимы люди, и порой ему казалось, что все уголовное уложение можно передать в ведение церкви…
Ему вдруг вспомнился отец в их последнюю встречу: тот собственноручно латал прореху на своей смешной старомодной одежде из ткани, которая еще помнила герцога Вильгельма Благочестивого, и Эрнст-Хайнрих видел только его лысину, пока говорил о том, что оставил университет и нашел себе новое поприще, которое, возможно, принесет не меньше денег, чем жалованье господина советника. С каждым словом отец опускал голову все больше, а стежки становились все аккуратней. Он долго молчал, прежде чем заговорить, а потом с плохо скрытым презрением заметил:
- Не ждал, что мой сын станет питаться падалью и шляться с отбросами.
Эрнста-Хайнриха будто обожгло кипятком, и в тот же день он почувствовал, что стал чужаком в собственном доме. Сестры теперь обращались к нему дружелюбно-отстраненно, а отец весь обед просидел молча, едва попробовав пресный и водянистый суп. «Конечно, я буду посылать им деньги, - решил про себя Эрнст-Хайнрих на обратном пути в город, сбежав от этой семейной пытки. – Для моей новой жизни они не столь важны…». Он чувствовал, что отец обрадовался бы больше, если б сын объявил, что решил стать гвардейцем герцога, и расстраивался от этого все больше.
Впрочем, часто он об этом не думал.
- Мне бы твою самоуверенность, - его товарищ поболтал кружкой, взбивая осадок со дна, и бездумно заглянул в нее. – Я бы не рискнул так обращаться с сильными мира сего.
- Но грехов среди них не меньше, чем среди бедняков.
- Ну нет! Сам подумай, бедняки, по греховности своей натуры, не могут скопить денег, и потому просят милостыню, грабят и воруют, вместо того, чтобы зарабатывать своим трудом. Сейчас не темные времена, и в нашей просвещенной империи никто не может быть рабом вечно… Ну да ладно, это ты сам потом поймешь, когда столкнешься с ними поближе. Лучше скажи мне, правда, что тебе пришлось взять десятерых, чтобы справиться с бароном? У него было так много слуг?
- Он был один, - неохотно ответил Эрнст-Хайнрих.
- Так что же вы не скрутили его сразу?
- Не так-то просто с ним справиться. Когда он понял, чего я от него хочу, он разбросал тех, кто стоял рядом с ним, как щепки. Я вынул пистолет, который получил от итальянского мастера в прошлом году,.. Помнишь, от того, которого обвинили в том, что он получает золото от дьявола? Но барона это не остановило. Он шел прямиком на меня, будто я угрожал ему тонким сучком, и только, когда на него навалились пятеро, они смогли сбить его с ног и связать руки и ноги. Веришь или нет, но обратно нам пришлось его нести. Порой казалось, он просто разорвет свои путы, как паутину, однако на середине пути он успокоился и только говорил, что мы ошиблись и скоро поймем насколько. Его голос звучал так мирно, что я почти успокоился. Он даже позволил себя заковать и шутил, что цепь слишком слабовата для того, чтобы его удержать.
- Странно, что такая сила дана человеку!
- Почему же? – вопросом на вопрос ответил Эрнст-Хайнрих. – Я видел многих, кто способен унести быка на плечах.
Его друг залпом допил свое пиво и похлопал себя по животу.
- Хорошее пиво, - озабоченно сказал он. – Мы мало заказали, надо было брать кувшин. Больше всего ненавижу разбавленное. Я б отправлял на костер тех, кто доливает в него воду и мочу, - он грузно поднялся и доверительно сообщил: – Мне надо отлить, приятель. Я возьму еще пива, а ты подожди меня здесь. Только не вздумай уйти! Я хочу послушать о том, как ты собираешься его допрашивать.
«И как я собираюсь оправдываться, когда за меня возьмутся его друзья», - мысленно добавил Эрнст-Хайнрих.
Охотники на нечисть вовсе не были святыми – многие из них были обычными наемниками, привлеченными легкой возможностью заработать. В последнее время церковь преследовала всех, кто подпадал под подозрение. Неосторожное слово, подозрительное поведение, знакомые-протестанты или евреи, не говоря уже о том, что только Господь мог сохранить твою жизнь, если ты исповедовал лютерову ересь. Минувшая война между католиками и протестантами, разорившая половину Европы, не научила людей ничему, и церковь с удовольствием забирала имущество казненных. Эрнст-Хайнрих любил своих наставников, но, как неопытному и младшему, ему приходилось проводить немало времени с обычными охотниками. Их разговоры вертелись вокруг баб, выпивки, денег, и только у дома еретика они преображались: выпускали когти и скалили клыки, становились сосредоточенно серьезными и опасными. Это был лучший миг в их жизни, который Эрнст-Хайнрих так ненавидел, - они так упивались властью, что чуть не лопались от важности, будто вши, напившиеся крови, и всякий раз, когда они объявляли, что этот человек, эта женщина, этот ребенок, этот зверь – вне закона, и именем Церкви и Святейшего Папы теперь будет препровожден на дознание – эти люди вселяли ужас. Немногие из арестованных возвращались домой, даже если они были невиновны, и Эрнст-Хайнрих мечтал когда-нибудь стать не охотником, но судьей, чтобы устанавливать вину еретиков справедливо и беспристрастно.
«Чем мы отличаемся от стражников, которые наводят порядок огнем и мечом, чтобы их князь жирел и богател? - спрашивал он у своего друга, который никогда не был охотником и уже принял постриг. – Разве Господу нужно, чтобы люди – пусть даже еретики – погибали без раскаяния, и те, кто грешит не меньше их, получали их деньги и имущество?» «Не думай об этом, - советовал ему друг, который до сих пор не чурался мирских утех. – Когда ты примешь постриг, то сможешь проводить все время за книжной работой, а Господь сам разберется, кого пускать в Рай, а кого наказать за жадность». Этот ответ Эрнсту-Хайнриху не нравился вовсе, но он не продолжал спор, чтобы не прослыть вольнодумцем.
Почти все свои деньги, полученные от охоты, он жертвовал церкви, будто это каким-то образом могло помочь ему очиститься. Монеты будто укоряли его, пахли пожаром и несчастьем, и потому Эрнст-Хайнрих, ведомый непонятным чувством, не осмеливался послать их отцу, чтобы поддержать его и сестер. Сам он часто жил при монастыре с благословения духовного наставника и потому не тратил денег ни на еду, ни на жилье.
Он совсем ушел в воспоминания и размышления об отце и о тех жалких крохах, которые ему удавалось раздобыть более привычным для обычного человека путем – например, деловыми письмами для купцов, которые были не сильны в грамматике и орфографии; когда дверь отворилась. Эрнст-Хайнрих поднял голову, но он не успел даже удивиться, когда увидел перед собой немолодую даму, хорошо одетую и искусно накрашенную. За ней маячили двое слуг в черном.
- Вы, должно быть, ошиблись, госпожа, - заметил он, приподнимаясь со стула. – Эта комната уже занята.
Госпожа посмотрела на него долгим и испытующим взглядом, от чего Эрнст-Хайнрих слегка обеспокоился.
- Ничуть, - звонким и молодым голосом ответила она, хмуря брови. – Мне нужны вы.
- Зачем?
- Вы, - она сделала паузу и, будто маленькая буря, ворвалась в комнату, опершись кулачками на стол, - это вы арестовали моего мужа! Я хочу… Нет, я требую, чтобы вы его немедленно отпустили! Я – баронесса Анна фон Ринген, и я не желаю, чтобы мой муж, как какой-нибудь вор - или еще того хуже, еретик! - сидел в подвале. К тому же, - угрожающе добавила она, - ваши стены и ваши замки его не удержат, и вам – вам! – придется несладко, когда об его аресте узнают там, - и худенькая женщина ткнула пальцем в потолок.
Эрнст-Хайнрих слегка опешил. Обычно никто не осмеливался говорить с ним таким тоном: люди либо лебезили, либо умоляли – но уж никак не требовали. Угрожали – такое бывало, но церковь далеко не всегда подчинялась светским законам, чтобы прислушиваться к угрозам мирян. Рассказывали, что один сиятельный владетель как-то осмелился выкрасть одного из приговоренных, и его слуги убили немало охотников и наемников церкви. Отлучили ли его от церкви, Эрнст-Хайнрих не знал, но он слышал, будто приговоренного каким-то образом заполучили обратно и заставили отречься от еретических воззрений. Во время этой процедуры несчастный помер, но помер он добрым христианином, что, в целом, для него оказалось наилучшим исходом.
- Существуют донесения, в которых фон Ринген обвиняется в нечестивых делах, - спокойно возразил он. – Мы должны тщательно все про…
- Донесения? – перебила его баронесса и помахала пальцем у него перед носом. Ее рыжие волосы выбились из уложеннной прически. – Вам не хватит утверждений от меня и сотни других людей, которые знают моего мужа с самой лучшей стороны? Он многим помогал, он воевал за императора, он вырастил двоих чудесных детей! Неужели вы можете хватать любого честного человека из-за клеветы каких-то мерзавцев?
- Вы и сотня других людей можете лгать.
- Как и те, кто пишут доносы!
- Да, но мы должны проверить, правду ли в них пишут. Таков закон. Если фон Ринген невиновен, то его отпустят.
- Барон фон Ринген, - поправила она запальчиво. – Я знаю ваши кровавые методы. Я не допущу, чтобы с головы моего мужа упал хоть волос, слышите, вы? Поверьте моему слову, вас заставят его отпустить, и вам еще придется извиниться за то, что вы сделали.
- Уж не собираетесь ли вы… - Эрнст-Хайнрих исподлобья взглянул на двух мрачных слуг, размышляя, есть ли смысл хватать шпагу или придется драться на кулаках.
- Нет, - отрезала баронесса. – В отличие от вас, я не вламываюсь в дома с вооруженными людьми и не избиваю хозяев до полусмерти! Я лишь даю вам шанс отпустить его самому, а не ждать, когда вас хорошенько потреплют, когда я расскажу о ваших проступках людям, имеющим власть над вами.
- Это ваше право, - сквозь зубы ответил Эрнст-Хайнрих. Он не привык спорить с женщинами. Обычно он просто отодвигал кликушествую или плачущую жену или же велел ей собирать вещи, которые могли пригодиться ее мужу, отцу или брату в застенках, и они замолкали. – Но от меня вы ничего не добьетесь.
- Что ж, ладно, - неожиданно легко согласилась баронесса. – Но я вас предупредила. Прошу, не говорите потом, что вы не слышали моих слов.
Она сделала жест слугам, и они посторонились, пропуская ее. На прощание госпожа не удостоила Эрнста-Хайнриха ни взглядом, ни словом, будто он перестал для нее существовать, и он неожиданно почувствовал себя уязвленным.
Он опустился назад на стул и потер уже слегка колючий подбородок. Нутром он чуял недоброе, и больше не хотелось ни пить, ни праздно болтать. Эту женщину надо было опередить, а барона - тайно вывезти из города, чтобы допросить его так, как нужно. Эрнст-Хайнрих на миг заколебался, рассуждая, что же важней: установить окончательную истину - виновен ли тот, на кого пало подозрение, - и ради этого пойти на компромисс с совестью, или же встретить любую опасность лицом к лицу, подвергнув риску себя и все дело.
Он резко поднялся, схватил плащ и шляпу и бросился вниз по лестнице, расталкивая посетителей и постояльцев. Вслед ему неслись возмущенные возгласы, но он не обращал на них внимания. Чтобы избежать проклятий, Эрнст-Хайнрих перемахнул через перила и столкнулся со своим другом, который бережно нес кувшин, доверху наполненный пивом; кувшин выскользнул у того из рук, и в попытках поймать его, коренастый товарищ щедро полил пенным напитком все вокруг.
- Совсем сказился? – и грозно, и растерянно спросил он, брезгливо отряхивая от пива руку. – Какая муха тебя укусила?!
- Потом, - обронил Эрнст-Хайнрих, морщась от того, как все неудачно получилось. Он потрепал товарища по плечу и бросился к выходу; баронессы здесь уже не было, и оставалось надеяться, что ее слуги были не столь расторопны, чтобы помочь ей быстро сесть в карету.
- Э, а пиво-то? – отчаянный возглас отсекла тяжелая дверь, и Эрнст-Хайнрих огляделся, как только оказался снаружи, остановившись, чтобы перевести дух. Карета здесь была только одна, но на ней не было ни вензеля, ни украшений – должно быть ее наняли на время. Ему показалось, что рядом с ней мелькнул один из слуг, которых он заметил за спиной баронессы, и он поймал за ухо мальчишку, болтавшегося рядом без дела.
- Видишь эту карету? – спросил Эрнст-Хайнрих у своей добычи, нашарив какую-то монету в кошельке. – Задержи ее так надолго, как сможешь.
- Мало, - заявил перепачканный наглец, бледный от страха и собственной дерзости, как только серебряная монета оказалась у него в руках. – Добавьте еще, щедрый господин!
- Позже сочтемся, если сейчас не хочешь оказаться в застенках, - Эрнст-Хайнрих внимательно на него взглянул, запоминая царапину на скуле, веснушки и серые, широко посаженные глаза. Его взгляд подействовал, и мальчишка, как только получил свободу, послушно метнулся к карете, смешно вскидывая худые ноги. Серебряного талера для него было слишком много, но что сделано – то сделано.
Он шагнул в сторону, скрывшись за толстой опорой навеса из потемневшего от времени дерева. Мальчишка, спотыкаясь, отчаянно приплясывал у кареты; один из слуг замахнулся на него палкой, но из экипажа выглянула баронесса и коротко приказала оставить его в покое. Эрнст-Хайнрих не стал ждать, что ей наплетет мальчишка, и быстрым шагом направился к тюрьме, придерживая оружие и кошелек под плащом.
У тюрьмы сточная канава воняла особенно сильно, и зловонная жижа переполняла узкий желоб посреди улицы – господа, проходя мимо, прикрывали нос платком, смоченным духами, чтобы не осквернять свой нюх. Совсем рядом находился городской арсенал и казармы стражи – тамошний повар и местная прачка вольно обращались с отходами и выплескивали их в канаву, устраивая на улице маленький потоп. Эрнст-Хайнрих поскользнулся на скользкой от слизи брусчатке, едва удержавшись на ногах, и пожалел, что Господь наказал Адама и Еву еще и проклятьем испражнений. Про себя он крепко выругался, но немедленно устыдился: в последнее время эта позорная привычка преследовала его и никак не хотела отлипать, как он с ней ни боролся.
В еще худшем настроении он вошел внутрь, миновав тюремщиков, которые тут же приняли озабоченный и деятельный вид. Эрнст-Хайрих приказал им немедленно готовить экипаж и пленника к переезду и, заметив их замешательство, вопросительно приподнял бровь.
- Нам никто не говорил, что с ним опять придется иметь дело, - промямлил наконец тот, что был посмелей. - Даже если вы вдвое заплатите, господин, ей-богу, лучше самому в клетку залезть и месяцок посидеть, чем с ним возиться.
Драгоценные минуты ушли на расспросы, и выяснилось, что ради шутки узник предложил тюремщикам померяться с ним силой: кто сильней пожмет другому руку, и едва ли не раздавил одному пальцы. «Будто в тиски попал, - тюремщик даже раскраснелся, будто раздавил в одиночку бутылку вина. – Вынул пальцы, а там следы от пальцев… Да не белые, а синие! Мы его перевязали, напоили, положили отлеживаться - у него слезы градом льются, а барон этот все насмехается. Другому бы по зубам съездили, а этому как? Если он из камеры руки давит, так на свободе небось голову расколет, да и кто ж себе враг, чтобы с баронами ссориться… Зовите, господин, своих людей, чтобы его из камеры вытаскивали и везли, куда вашей душе угодно. Я еще жить хочу».
Эрнст-Хайнрих крепко сцепил зубы. Искать охотников посреди дня? Да когда они только соблаговолят явиться, если даже отправить к ним гонца? А денег потребуют наверняка больше, чем эти тюремщики получают жалованья за месяц.
- Ладно, - процедил он. – Барона не трогайте, сам разберусь. Но будьте готовы.
- К чему, господин?
«Ко всему», - подумал Эрнст-Хайнрих и мрачно смерил тюремщика взглядом. Тот немедленно ретировался с извинениями, забрав с собой друга, и юноша поднялся наверх, подавив желание заглянуть к пленнику.
Увиделись они чуть позже, два часа и два письма спустя, и барон фон Ринген, к удивлению Эрнста-Хайнриха, казался совершенно довольным и даже умиротворенным, несмотря на то, что сидел в каменной клетушке, которая едва-едва его вмещала, на подстилке из прелого сена, с мышами и крысами, которые сновали по своим делам, бесстрашно приближаясь к заключенному, будто он был не интересней каменной стены.
- А! Это вы! – оживленно воскликнул барон, когда увидел Эрнста-Хайнриха, и даже слегка приподнялся. Звякнула цепь. – Как ваша рука? Не сломал ли я вам ее? Или вы предусмотрительно держались позади своих людей, пока они пытались меня скрутить?
Эрнст-Хайнрих окинул его отстраненным взглядом, которому научился от своих наставников, но на барона это не произвело никакого впечатления.
- Ох уж эти молодые люди, - по-отечески пожурил он юношу, щурясь против света фонаря. – Лезут в самое пекло, не думая о последствиях, хватают людей по доносам, очертя голову… И даже не пытаются разобраться, кого хватают и почему, уверенные в своей правоте.
- Не надо заговаривать мне зубы, - спокойно ответил Эрнст-Хайнрих. – Я пришел предупредить, что должен перевезти вас в другое место. Сегодня. Сейчас. Хочу заручиться вашим словом, что вы не будете пытаться сопротивляться.
- Поразительная наивность! – воскликнул барон. Было непонятно, шутит он или нет. – Неужели вы полагаете, что я с удовольствием соглашусь? Поблагодарю за честь, облобызаю вам сапоги… Или что там делают те несчастные, которые попадают к вам в руки? Обещают отдать вам все имущество, чтобы их не пытали?
Эрнст-Хайнрих покраснел от возмущения, не найдя, что ответить.
- Ай-ай-ай, мой любезный друг, - от барона не укрылось его замешательство. – И как с такой тонкой кожей можно охотиться за еретиками? Быть может, вы еще падаете в обморок на допросах?
- Быть может, - сухо подтвердил Эрнст-Хайнрих; ему хотелось, чтобы барон замолчал. – Но мне нужен ваш ответ. Не тяните время.
- Мне скучно, - невпопад заявил барон. – Я не любитель предаваться созерцательной философии и наблюдать за крысиными трюками. Может быть, ваша увеселительная поездка в подвалы и развеселит меня. А, может, и нет. Может, веселей будет шугануть ваших людей.
Он будто играючи повел широкими плечами, и Эрнст-Хайнрих бросил взгляд на цепь, которая шла от ноги барона к стене. Барон фон Ринген заметил, куда он смотрит, и усмехнулся. Надо было отдать ему должное, держался он хорошо. Эрнст-Хайнрих на его месте вряд ли был способен на шутки.
- Я помолюсь за то, чтобы Господь просветил вас, - наконец промолвил он, поднимая фонарь выше. – Видит Бог, если бы вы согласились пойти мне навстречу, для всех было бы лучше.
- Я не бык, который покорно идет на бойню, - на этот раз фон Ринген говорил серьезно. Он встал, и ему пришлось пригнуться, чтобы не задевать за низкий потолок. Барон нежно взялся за прутья решетки, словно прикасался к женщине, а затем резко и крепко сжал их. Ладони у него были большие, костистые. –Если б я захотел, меня бы здесь уже не было. Но мне любопытно посмотреть, куда вас заведет самоуверенность и доверчивость.
Он был похож на неожиданно ожившую гору, на дикого зверя, который вдруг почуял свою силу, но Эрнст-Хайнрих не отступил назад.
- Не стоит угрожать, - сказал он. – Мне хотелось облегчить нам обоим жизнь и обойтись без лишних забот.
Барон усмехнулся, прижавшись к решетке щекой, и на его коже неожиданно проступил след от старого шрама.
- Что ж, почему бы и не продлить представление? Когда вы проиграете, я потребую с вас… - барон задумчиво взглянул на Эрнста-Хайнриха, будто решал, что ему нужней: его голова или кошелек, - …пару бутылок хорошего французского вина по моему вкусу. Вы ведь вряд ли пьете вино, юноша? Воздержание, трезвость, смирение, не так ли? Хотя со смирением у вас, похоже, не так уж хорошо.
- С чего вы взяли? – спросил Эрнст-Хайнрих, оторопевший от такой перемены разговора.
- На лице написано, - совершенно серьезно отозвался барон. – Ладно, к черту светские беседы. Вы будете меня связывать или как? Учтите, я терпеть не могу, когда у меня затекают руки, и меня злит, когда всякая чернь начинает пытаться показать свое превосходство.
Эрнст-Хайнрих сморгнул. Барон фон Ринген, хозяин усадьбы в горах, человек, прошедший через войну протестантов и католиков, известный по слухам своей угрюмостью и нелюдимостью, о котором в доносе было написано, что он еретик, оборотень и убийца, явно подшучивал над ним. Это было столь неожиданно, что он окончательно растерялся.
- Благодарю за ваше решение, - наконец сказал он. Не хватало только расшаркиваний и поклонов. – Даю слово, я подойду к вашему делу беспристрастно и справедливо.
- Там будет видно, - загадочно ответил барон и отстранился.
Его покорность настораживала, но Эрнст-Хайнрих решил поменьше об этом думать, чтобы не отвлекаться от более важных дел. Он поручил заключенного своим помощникам, наказав присматривать за ним в оба, но при этом не злить его и обращаться повежливей. Они уже были наслышаны про необыкновенную силу фон Рингена, поэтому приказание их не обрадовало, однако возражать никто не посмел: потерять хорошие деньги было страшней, чем потерять здоровье. Эрнст-Хайнрих, проследив, как барон с кротким видом позволяет связать себя, вновь отправился наверх, чтобы забрать оружие и плащ. Кто знает, с кем придется встретиться по пути?
***
Он как раз пересчитывал деньги, которые у него были с собой, когда в узкую и высокую дверь недовольно и резко постучали кулаком. Быстрым движением Эрнст-Хайнрих смахнул деньги в кожаный мешочек и спрятал его за поясом.
- Не заперто, - отозвался он, исподлобья глядя на дверь.
Та отворилась, когда он еще не успел договорить, и в комнату деревянным шагом вошел человек с вытянутым и темным лицом; левая щека у него была испещрена следами от дроби. Левый глаз у него заметно подрагивал, и время от времени вся левая часть его лица непроизвольно передергивалась, отчего казалось, будто он вечно чем-то недоволен. Это был капитан местной стражи, и он уставился на Эрнста-Хайнриха с такой неприязнью, словно хотел заживо замуровать его в ближайшей стене.
- Тут у вас есть заключенный, - с отвращением проговорил капитан, и его рот на секунду исказился. – Мне он нужен. Потрудитесь его освободить.
- В тюрьме много заключенных.
- Не притворяйтесь болваном. Вы знаете, о ком я говорю.
- Я не могу его отдать, - Эрнст-Хайнрих поднялся, чтобы не смотреть на гостя снизу вверх. За его спиной маячили хмурые солдаты. – Он принадлежит не мне.
- Разумеется. Он подданный кайзера.
Эрнст-Хайнрих смерил его взглядом, заложил руки за спину и подошел к приоткрытому окну, из которого тянуло явственным запахом нечистот. Внизу он увидел черную карету и нанятого им кучера, которого как раз в этот миг стаскивали с подножки солдаты. Кучер запрокинул бледное лицо, похожее на кусок сырого теста, не пытаясь отбиваться. Глаза у него расширились, как две больших монеты. Один из солдат поднял голову, и Эрнст-Хайнрих предусмотрительно отступил на шаг. Капитан следил за ним со своей неприятной полубольной усмешкой.
- И кайзер требует отпустить его, - закончил капитан, опять дернув щекой.
- Так-таки сам император? – рассеянно спросил Эрнст-Хайнрих, лихорадочно соображая, что делать. – Не хочу вас расстраивать, но каждый человек прежде всего принадлежит Господу.
- Наглый мальчишка, - процедил капитан и резко шагнул к нему, обнажая шпагу. – Ты сам напросился.
Эрнст-Хайнрих отпрыгнул в сторону, и капитан двинулся за ним. Один из солдат незамедлительно встал у окна, двое других – у двери, перекрыв всякий выход.
- Отдайте его добровольно, - велел капитан, неумолимо приближаясь. – Я не погнушаюсь свернуть вам шею.
- Ради оборотня? – спросил Эрнст-Хайнрих. Почему-то страха не было, но была досада, что он не успел закончить дело. Он знал, что капитан не шутил; этот человек был достаточно жесток и никогда не раскаивался ни в насилии, ни в убийстве, хоть и был верным прихожанином местной церкви, ярым в своей вере.
- Для вас любой несогласный - оборотень, - капитан перехватил его взгляд, обращенный на чернильницу, и они оба ринулись к ней, одновременно схватив тяжелый прибор. Капитан был сильней и вывернул ему руку так, что Эрнст-Хайнрих взвыл от боли. Ненужная шпага звякнула, ударившись о деревянный пол, и капитан опрокинул его спиной на стол, схватив за грудки. – Такие, как вы, только позорят истинную веру, - проговорил он с трудом, наливаясь краской.
- Неправда, - Эрнст-Хайнрих извернулся и сильно ударил капитана в глаз, получив в ответ зубодробительный удар в челюсть. – Такие, как вы, ничего не знают об истинной вере, - губа надувалась, теряя чувствительность, и рот наполнился соленой слюной.
Его схватили сразу шестеро рук, ставя на ноги, и капитан, красный как рак – при этом его шрамы побелели, - поднялся, с отвращением стянул перчатку с ладони и дотронулся до века. Там, угрожающе багровея, стремительно набухал синяк. Капитан коротко выругался и прицельно ударил Эрнста-Хайнриха под ребра. Перед глазами вспыхнул сноп белых искр, и юноше неожиданно стало легко – он перестал чувствовать тело, и боль на миг превратилась в свет, чтобы тут же вернуться назад и обрушиться на него с еще большей силой. Капитан деловито отстегнул широкие белые манжеты и сосредоточенно принялся его избивать, вымещая на нем накопившуюся злобу. В ухо Эрнсту-Хайнриху тяжело дышал луковой похлебкой солдат.
- Вы сошли с ума! – неожиданно воскликнул женский голос, тонкой иглой войдя в мозг. – Что вы творите? – Он уже где-то слышал эту женщину, но вместо образа перед глазами была одна чернота.
- Не мешайте мне делать дела, баронесса, - гавкнул капитан. – Вам здесь не место!
- А вы не смейте повышать голос на мою мать! – столь же яростно возразил ему другой женский голос. – И отпустите этого человека. Я не желаю видеть, как вы избиваете беззащитных.
Капитан так сжал зубы, что Эрнст-Хайнрих услышал явственный хруст.
- При всем моем к вам уважении, - капитан заговорил с усилием, едва разжимая челюсти, - я прошу вас и вашу мать удалиться. Я хочу знать, где ключ от камеры вашего отца и не подстроил ли этот молодчик какой-нибудь ловушки. У меня здесь всего пятнадцать людей. Я не хочу, чтобы они пострадали от этих церковных шавок, головорезов, которые заслуживают только того, чтобы болтаться на висельном дереве!
- Мне не показалось, что вы его о чем-то спрашиваете, - высокомерно парировала девушка. – И мне не нравится видеть кровь и все эти… конвульсии. Мне нужен мой отец, а моей матери – муж, господин капитан. Избивать своих недругов извольте в свободное время. Пока вам платит мой муж и моя мать, делайте то, что вам говорят.
- Ни одна баба… - капитан поперхнулся от злости, и его рот заходил ходуном. – Нет, я не собираюсь слушать нравоучений. Ты! – резко выкрикнул он, оглушив Эрнста-Хайнриха. - Препроводи баронессу и ее дочь в соседний кабинет. Запри их там, пока я не закончу.
- Что? – Эрнст-Хайнрих наконец увидел дочь барона: совершенно рыжая, с веснушками, в темно-зеленом платье, в легкой накидке на плечах, она смотрела на капитана с таким презрением, что ее темные глаза, казалось, сверкали, как серебряная застежка на ее груди. – Только попробуйте притронуться ко мне, и мой отец разорвет вас голыми руками!
Баронесса фон Ринген молчала, сминая пальцами край своей косынки. Она переводила умоляющий взгляд с капитана на дочь и обратно, стараясь не глядеть на Эрнста-Хайнриха.
- Ваш отец, благодаря вот этому молодчику, - капитан уже еле цедил слова, - почти отправился на костер. И он меня не осудит.
Он сделал шаг к младшей баронессе, и Анна фон Ринген испуганно и тоненько воскликнула:
- Йоханна-Амалия!
- С вашей дочерью ничего не случится, - успокоил ее капитан, крепко ухватив юную баронессу за локоть. – Ей только надо быть посговорчивей. Прошу вас, пройдемте, и я закончу то, что начал.
- Никогда! – выпалила та, безуспешно пытаясь вырвать руку. – Оставьте меня в покое, мужлан!
Эрнст-Хайнрих наблюдал за перепалкой отрешенно, проваливаясь в оцепенение, которое заглушало боль. Он подвел церковь. Подвел своих людей. Почему ему казалось, что у него еще есть время? Почему он не позаботился о бароне раньше, когда только арестовал его? Не надо было спать и пить, пока дело не доведено до конца.
Внизу раздался грохот, словно обрушился кусок стены, и из щелей между досками взметнулись облачка древесной пыли. От неожиданности капитан вздрогнул, но пленницу не отпустил, да и та настороженно застыла, забыв о перепалке. Капитан бросил короткий взгляд на солдат, стоявших у двери, и те, едва не столкнувшись лбами, бросились посмотреть, что происходит.
- Если это ваши шуточки… - процедил капитан, обращаясь к Эрнсту-Хайнриху. Он наконец отпустил девушку, и та негодующе-растерянно ощупывала свой рукав; баронесса прижала ее к себе, будто хотела защитить от внешнего мира. Дочь не противилась, но и не поддавалась на ласку, принимая ее как нечто должное и привычное. – Если вы приказали своим людям подорвать порох в подвале… Клянусь, я вздерну вас в ближайшем лесу без суда и следствия.
Эрнст-Хайнрих мотнул головой, но капитан уже потерял к нему интерес. Снизу слышался шум: невнятная ругань, удары, треск дерева; казалось, что тюрьму штурмует армия вооруженных до зубов бандитов.
- Заприте дверь, - велел капитан, оттаскивая женщин от входа. Он уже не церемонился с ними. – Черт побери, приприте ее столом!
Эрнста-Хайнриха отпустили, и он привалился к стене, из последних сил стараясь не стечь с нее на пол. Солдаты заперли дверь на засов, опрокинули стол, смахнув на пол книги, подсвечник и чернильницу, и подтащили его к двери. Один из них снял со спины короткий мушкетон и сосредоточенно принялся его заряжать. Капитан выглянул в окно, недовольно хмурясь.
- Отсюда есть еще какой-нибудь выход? – отрывисто спросил он у Эрнста-Хайнриха. – Ну же, отвечайте! – поторопил он, не видя, что Эрнст-Хайнрих опять еле мотнул головой.
- Оставьте его в покое, - опять вступилась за него Йоханна. Она демонстративно достала кружевной платок из-за рукава, опустилась на колени рядом с Эрнстом-Хайнрихом и промокнула кровь на его лице. Ее руки пахли будто медом и сливками, и прохладные пальцы, казалось, снимали боль. Он взглянул на нее с благодарностью, но дочь барона фон Рингена мгновенно приняла отстраненное выражение лица, словно для нее не было разницы: помогать раненному человеку или скотине.
- Выхода отсюда нет, - выговорил он еле-еле. – Или я о нем не знаю.
Кто-то из солдат выругался, а капитан нехорошо усмехнулся, дернув щекой.
- Ладно, - сказал он неожиданно мирно. – Будь что будет.
В дверь коротко и сильно ударили, и старые петли перекосило; засов чуть поддался в пазах, но выстоял. Солдат поднял короткий мушкетон и прицелился так, чтобы попасть прямо в грудь первому кто окажется за дверью, но раздался еще один удар, и Эрнст-Хайнрих увидел, как трескается толстое дерево, и тяжелый стол не выдерживает напора. Раздался выстрел, в левом ухе зазвенело, и комнату окутало плотным пороховым облаком, из которого послышался добродушный басок:
- Ну и ну! Кто же стреляет в доме? Так и убить можно!
Эрнст-Хайнрих поднялся, закрывая собой Йоханну-Амалию, но та неожиданно радостно воскликнула, подобрала юбки и бросилась к вошедшему. Она запнулась о ножку стола, но упасть не успела – ей подхватил барон фон Ринген, грязный и мрачный, как самое смерть и крепко прижал к себе. Капитан открыл рот, да так и замер, и солдаты, готовые к атаке, заколебались, не зная, что им делать.
- Рейнеке, Пресвятая Мария! – выдохнула Анна. – Почему ты не подал голос? Тебя могли убить!
- Ну, мой час еще не настал, - самодовольно заметил барон. Слова жены заметно ему польстили, и он невольно подбоченился. – Но что здесь происходит? Я сидел в камере и молился перед отъездом, когда ворвались какие-то люди с ружьями и порохом и принялись избивать моих тюремщиков. Я проучил их как следует за то, что они отрывают людей от важных дел, а потом увидел, что весь дом кишмя кишит, как парик блохами, какими-то солдатами, которые ведут себя как мародеры на поле боя, и мне это не понравилось! А потом мне послышалось, что я слышу твой голос, и я пошел сюда, отряхиваясь от этих невеж с оружием.
- Так, что, вас выпустили? – отмер капитан. Его лицо посерело. Он неотрывно глядел на ноги барона, которые все еще были скованы цепью.
- Меня? – барон будто бы удивился. – А, вы про это. Знаете, это такие мелочи, - легкомысленно добавил он, потрепав дочь по плечу. Они были очень похожи, будто их лепили по одной мерке, если не считать рыжих волос, но насколько Йоханна-Амалия напоминала Венеру, настолько и барон был воплощением Вулкана в человеческом обличье. Его жена скрестила руки на груди, неодобрительно рассматривая его. – Мне пришлось вынести решетку, но это было нетрудно. Здешние олухи надеются на замки, но совсем забывают, что железо тоже устает.
- Но вас же арестовали! – возопил капитан, и его лицо задергалось, как в припадке. – Ваша жена пришла ко мне вся взволнованная, в часы моего отдыха, вытащила меня из постели, заставила собрать моих людей, которых вы, видимо, только что покрошили на своем пути, я мчусь сюда, начинаю допрашивать здешнего молодчика, терплю оскорбления от вашей дочери, а вы, оказывается, могли преспокойно выйти?! Почему вы не сделали этого сразу и не пошли домой?!
- Вам заплатят, - успокоил его барон фон Ринген. – И вашим людям тоже. В конце концов, мне нужно было как-то развеяться, а этот юноша, - он указал на Эрнста-Хайнриха, и все посмотрели на него, - был достаточно забавен. Такая паника, которую ты устроила, моя дорогая, была несколько лишней, - виновато добавил он, но тут же заискивающе добавил под суровым взглядом Анны: - Я несколько закоснел дома от скуки… И прекрасно справился бы сам… С этими мелкими неприятностями…
- Закоснел, - неодобрительным эхом отозвалась она. – И поэтому считаешь своим долгом сводить меня с ума? Ладно, не отвечай, - добавила Анна со вздохом и мелкими шажками подошла к нему. – Мы поговорим об этом наедине. А пока подумай о том, что ты наделал! Даже твоя дочь, в своем положении, бросила мужа и поехала тебя спасать вместе со мной!
- Матушка! – воскликнула Йоханна-Амалия, раскрасневшись, несмотря на пудру. – Я поступила так, как считала нужным. Разве я могла вас отпустить?
- Об этом мы тоже поговорим дома, - отрезала та. – Я надеюсь, Рейнеке, ты не будешь возражать, если мы пригласим любезного капитана отобедать?
- Я и сам собирался это сделать, - проворчал барон, и Эрнсту-Хайнриху показалось, что он сходит с ума. Этот мирный разговор в разгромленной комнате был нелеп и чудовищен.
- Какой обед? О чем вы говорите? – спросил он. Теперь только злость не давала ему упасть. – Барон фон Ринген все еще находится под арестом! Именем Святой Церкви я приказываю вам всем подчиниться моим приказам.
Капитан посмотрел на него с пренебрежительной жалостью, а барон с интересом. Он поцеловал дочь в лоб и отстранил ее.
- Прикажете-ка лучше кузнецу меня расковать, - сказал барон весело. – Эти цепи меня утомили. А насчет того, что хочет святая Церковь… Уверен, вас ждет сюрприз.
- Вы уже показали на что способны, - угрюмо добавил капитан. Он все еще выглядел оскорбленным и сбитым с толку, будто его только что нахально ограбили, срезав кошелек с пояса. – Клянусь, я сделаю все, чтобы этого мальчишку выкинули из города, как последнего пса! Хватит с нас церковных прихвостней, которые мутят воду!
- Вам нужна свинцовая примочка, - тихо сказала Анна. И куда только делся весь утренний запал баронессы, когда она грозила ему всеми карами небесными и земными! – Иначе вы весь опухнете к вечеру.
«Мне нужно только правосудие!» - хотел было заявить Эрнст-Хайнрих, но голову вдруг резко пронзила боль, к горлу подступила тошнота, и, несмотря на то, что он пытался удержать ее в себе, его скрутило, и он, упав на четвереньки, вырвал прямо на каменный пол. Его рвало и рвало, пока рвота не стала прозрачной, с белой пеной, и тогда он устало привалился к стене, опустошенный и больной. Он еле отдышался, чувствуя в носу кислый запах рвоты, а во рту – горечь желчи, и запрокинул голову, чтобы давящая резь наконец покинула его. Ни капитана, ни его солдат, ни барона с семьей уже не было. Вероятно, они посчитали, что разговор окончен, и что не стоит принимать во внимание жалкий писк человека, который осмелился считать себя гневом Господним, валяясь перед ними в крови и рвоте, будто последний из отбросов. Эрнст-Хайнрих вытащил из-за пазухи крест и крепко сжал его в руке, до боли – но это была иная боль, очищающая, дающая силы. Он бессловесно воззвал к Всевышнему, толком не зная, чего хочет, и ему вдруг пригрезилось, что он снова дома, и Эрнст-Хайнрих неожиданно затосковал по родным местам.
И по отцу.
Он сильнее сжал крест, и миг слабости отступил. Надо было что-то решать с бароном.
***
К вечеру он почувствовал себя лучше, хотя выглядел и ощущал себя так, будто его катали в бочке, набитой гвоздями. Прачка взяла за стирку вдвое больше чем обычно, недовольная тем, что ей приходится отстирывать кровь. Барон фон Ринген прислал ему бутылку вина с издевательской запиской, в которой говорилось, будто это вино хорошо лечит любые раны. Эрнст-Хайнрих прочел ее дважды, не вставая с узкой постели, а затем смял и бросил на пол. Барон его раздражал своей жизнерадостностью и самоуверенностью; он не пытался доказывать, что невиновен, не умолял и не сулил за свое освобождение несметных богатств, как делали многие, желавшие избежать встречи с судом и со Всевышним.
Эрнст-Хайнрих благоухал как огород аптекаря в дождливый день, куда забрели курицы в поисках пищи: мазь, которой его обмазал от синяков один из охотников, воняла целой палитрой запахов; и он даже не желал знать, что туда намешали. Голубиный помет? Кашицу из листьев камнеломки? Огненную воду? Селитру и перец? К терпкому запаху никак нельзя было принюхаться, и, казалось, он пропитал весь дом. Эрнста-Хайнриха никто не трогал, и он почти бездумно глядел в темный потолок, не замечая, как из щелей выползают и нарастают тени. За окном пошел мелкий дождь, и где-то под крышей назойливо – громко и медленно – капали крупные капли.
Барон и его триумфальное явление никак не выходили у Эрнста-Хайнриха из головы. Решетка камеры, как его уверили, действительно была сломана, точнее, выломана вместе с куском стены. Эрнст-Хайнрих никак не мог взять в толк, как человек, пусть даже очень сильный, на такое способен, и он опять засомневался, не было ли пленение барона и его спасение какой-то многомудрой игрой, подстроенной нарочно, в которой он сам оказался бестолковой пешкой. Однако совершенно неясно было, зачем и кому такое могло бы понадобиться, и, поскольку он быстро устал от напряженных размышлений, то мысли перекинулись на нечто более определенное: как теперь арестовать барона? В городе наверняка поднялся переполох, и капитан теперь явно будет следить за Эрнстом-Хайнрихом и за его охотниками, как коршун за цыплятами. Кто бы мог подумать, что в этом человеке таится такая ненависть! Когда им доводилось встречаться раньше, капитан никогда не показывал своей неприязни и даже неохотно соглашался помогать при необходимости.
«На месте барона я бы уехал отсюда», - подумал Эрнст-Хайнрих в сумерках. Внизу кто-то затянул застольную, и сразу несколько голосов подхватили ее, сбились и захохотали. Темнота от этого показалась еще гуще, и Эрнст-Хайнрих почувствовал себя совсем одиноким.
Если бы тут был отец, он бы наверняка сказал, что так ему и надо, поделом, негоже лезть не в свое дело, если родился под иной звездой. Бог располагает, так ответил бы ему Эрнст-Хайнрих. Если бы была на то его воля, я бы остался с тобой и делал все, как ты говоришь. Отец взглянул на него, и глаза у него были яркими и серыми, будто грязный лед.
В дверь постучали, и Эрнст-Хайнрих вздрогнул всем телом, сбрасывая с себя морок. Конечно, отца тут не было и не могло быть. Очень хотелось пить, и размеренный стук капель наверху все так же не давал покоя, сбивая с мысли.
- Кто там? – хрипло спросил он.
За дверью зашуршали и откашлялись.
- Хозяин спрашивает, не надо ли чего, - сказал слуга, и Эрнст-Хайнрих услышал, как тот переступил с ноги на ногу. Он помнил этого слугу: тот заискивал перед всеми, кто обладал хоть какой-то властью; смуглый, диковатый парень с выпученными глазами, откуда-то с юга. – Да и тут такое дело... К вам важный гость имел честь пожаловать.
Эрнст-Хайнрих с досадой зажмурился, представив за дверью барона фон Рингена.
- Они приехали издалека, - добавил слуга, когда молчание стало слишком долгим. – Они очень желают вас видеть. Говорят, вы обрадуетесь.
- Издалека? – Эрнст-Хайнрих выдохнул, и в груди резко и сильно закололо. – Что ж, проведи его сюда. Но сначала принеси воды. И стул для гостя. И что-нибудь перекусить для него. Передай хозяину, я заплачу на следующей неделе.
Слуга кашлянул со всей деликатностью, на которую был способен, и Эрнст-Хайнрих добавил:
- Пусть не боится, хоронить ему меня не придется.
Он услышал, как слуга шмыгнул носом, а затем тихо удалился, чтобы явиться через десять минут с тазом холодной дождевой воды, в которой кружились бледные березовые семена с бурой сердцевиной, чем-то похожие на мелких, засушенных мотыльков. С трудом Эрнст-Хайнрих приподнялся и ополоснул лицо. Капитан здорово его отделал.
Еще десяти минут хватило, чтобы одеться и смыть с себя проклятую мазь, которая благоухала из горшочка из-под топленого жира. Когда слуга со словами: «Вот и ваш гость» пропустил вперед себя посетителя, Эрнст-Хайнрих уже сидел за накрытым наспех столом. О стычке напоминало только его опухшее лицо, которое местами приняло почти все цвета радуги: красный, желтый, зеленый и лиловый, да разбитые губы.
- Оставь нас, - непререкаемым тоном велел гость, и слуга, пятясь задом и кланяясь, удалился. Гость сел напротив Эрнста-Хайнриха, положив руки на стол.
- Итак, - спросил он без улыбки, - дела пошли не так хорошо, как хотелось? До меня дошли слухи, что ты будоражишь людей почем зря.
Эрнст-Хайнрих молча опустил взгляд. Он сразу узнал вошедшего – несмотря на мирские одежды, в которых этот человек был похож на богатого купца. Но, в отличие от купца, гость был изнурен и худ, и потому казался старше своих и без того немолодых лет. Это был его учитель – человек, которому Эрнст-Хайнрих поклялся доверять и отдать за него жизнь, если будет нужно. Тот, кто сумел направить его сердце и душу к деяниям, угодным Господу. Учитель, который показал ему, как радостно отрекаться от собственных прошлых слабостей и обретать новую силу. Учитель, которого здесь и сейчас Эрнст-Хайнрих никак не ждал увидеть.
- Я виноват, - неохотно сознался он. – Я сделал много ошибок…
Он искоса посмотрел на наставника, но тот не шевелился, крепко сжав руки в замок, и его темные глаза чуть-чуть сощурились. Он пристально глядел на Эрнста-Хайнриха, и тот еще острей почувствовал свою вину.
- Я получил донос на барона фон Рингена, - сказал Эрнст-Хайнрих, мучительно стараясь не скатиться в оправдания. – Я должен был арестовать его.
- Донос, - протянул наставник. – Любопытно. И кто же доносчик?
- …Не знаю.
- Даже так? – наставник вопросительно поднял бровь.
- Письмо было очень убедительным, - нет, все-таки от оправданий нынче никуда не деться. – О бароне там было написано слишком много, чтобы дать ему возможность улизнуть.
- А как же закон, по которому доносчик должен ответить за свои слова? – вкрадчиво спросил наставник. – Почему ты не начал искать его?
- Я собирался, но… Мне надо было готовиться к тому, чтобы арестовать барона, собирать людей и деньги, и я подумал, что потом у меня будет время, чтобы найти доносчика. Если бы барон фон Ринген признался сразу в том, что там было написано, нам бы даже не понадобилось искать его! Но он вначале сопротивлялся, а затем повел себя так странно, что я готов поверить: все, что было в письме, - чистая правда.
- И что же там было?
- Что он чернокнижник, знается с Сатаной и оборачивается в волка, - серьезно ответил Эрнст-Хайнрих. – Не уверен насчет последнего, но в нем есть кое-что… - он щелкнул пальцами, пытаясь найти слова, и сморщился от боли, которая отдалась в локоть. – Его самоуверенность. Эта громадная сила. Он выломал решетку в тюрьме голыми руками! А мои люди? Он разбросал их, как песчинки! И это сделал человек, которому уже за сорок!
- Не все, кому исполнилось сорок и даже пятьдесят, теряют здоровье и готовы вести жизнь тихую и кроткую, - заметил гость. Эрнст-Хайнрих заметил, что его пальцы наконец-то разжались. – Мне нравится твой пыл. И я ценю, что ты находишь силы сидеть здесь и отвечать на мои вопросы, в то время, как на твоем лице написано явственное желание лечь. Хотя если быть совсем откровенным, лица-то я особо и не вижу.
Эрнст-Хайнрих невольно потянулся к синяку на подбородке.
- Неужели это тоже сделал барон фон Ринген? – спросил наставник.
- Нет. Капитан стражи.
- А, - наставник глубокомысленно кивнул, будто это все объясняло. – Что ж, можно поблагодарить его за то, что какое-то время девушки не будут искушать тебя.
- Я не пойму, почему он так поступил, – Эрнст-Хайнрих благоразумно не стал развивать тему искушения. - Я был не столь уж вежлив, это правда. Но в него будто вселился бес… Я видел, что он готов был убить меня и прикопать где-нибудь за городской стеной.
- Значит, барон даже спас тебе жизнь… Впрочем, давай-ка лучше возблагодарим Господа за еду, которую он сегодня нам послал, - наставник тонко улыбнулся. Губы у него были сухи и обветрены с дороги. – А потом перекусим. Я видел, на кухне готовят чудесный крепкий бульон с кореньями. Судя по тому, как едва открывается твой рот, и что ты едва выговариваешь большую часть звуков, это единственная еда, которая будет тебе сейчас на пользу. Несмотря на то, что сегодня среда, постный день.
- Но…
Наставник остановил его одним взмахом ладони. Он взял дело в свои руки, и неуютная доселе комната преобразилась – очаг был растоплен, разворошенная постель прибрана, а на столе вместо куцей кривой свечи в деревянной плошке оказался бронзовый подсвечник. Даже дождь за окном стал звучать уютней, и Эрнст-Хайнрих наконец-то успокоился.
Бульон в дымящейся плошке оказался пряным и вкусным, и он даже не упрекнул себя за то, что ест мясо в постный день. Наставник почти не ел, и ломоть серого хлеба крошился в его руках, оставляя под столом обильную пищу для мышей и тараканов. Он ушел в себя, и Эрнст-Хайнрих опять, как много раз до этого, с легким благоговением подумал, что вряд ли когда-нибудь достигнет такой аскезы и святости, как его учитель.
- Не сотвори себе кумира, - неожиданно заметил наставник. Теперь он прямо смотрел на Эрнста-Хайнриха.
- Что? – растерянно спросил тот.
- Вспомнил твоего друга – того студента богословия, которого поймали, когда он уписывал за обе щеки десятую колбаску в университетском погребе во время Страстной Недели. Сейчас ты глядел точь-в-точь, как он, когда отрывался от чтения своей проповедь о воздержании, чтобы проверить, как к ней отнесутся его учителя… Жаль, что она не помешала ему проесть на следующий день все свои деньги в таверне.
- Да, жаль, - пробормотал Эрнст-Хайнрих. Он вспомнил своего румяного и громкоголосого приятеля, с которым они на удивление быстро сошлись, пока жили в одном городе. Тогда Эрнст-Хайнрих приехал, чтобы посмотреть на богословский университет, но вместо того, чтобы подобно человеку, не чурающемуся приличий, чинно расспросить лиц, облеченных властью, об обучении и о том, как юноша, у которого нет ни денег, ни единого рекомендательного письма от духовного лица, может стать одним из тех, кого воспитывают в лоне церкви, он неожиданно оказался секундантом в богословской дуэли. Румяный и громкоголосый юнец с волосами пшеничного цвета, бойкий и склонный к излишней риторике вначале ему совсем не понравился, и они даже успели насмерть поссориться в первые пять минут разговора; однако их быстро помирили, и Эрнст-Хайнрих не успел даже оглянуться, как они уже пили пиво в трактире. Да, тогда он еще пил пиво часто… Теперь его другу пророчили большое будущее, и он завоевывал сердца учителей и прекрасных дам своими вдохновенными проповедями.
- Он шлет тебе привет, - заметил наставник. – Надеется, что ты навестишь его, раз уж не пишешь.
Эрнст-Хайнрих вздохнул. В последнее время он был плохим корреспондентом. Тот внутренний огонь, который сжигал его, пожирал и его время.
Колокол на церкви пробил девять, и наставник подобрался. Он будто ждал, что с минуты на минуту что-то произойдет, и Эрнст-Хайнрих насторожился.
- Но как вы так быстро приехали? – спросил он. – Путь неблизкий…
- Я ехал не к тебе, - ответил наставник и наконец-то смахнул крошки со стола на деревянную тарелку. – Мне нужно навестить одного старого друга, чтобы поговорить с ним о делах. Впрочем, я взял на себя смелость и передал, чтобы он пришел сюда.
- Сюда?! Зачем?
- Тебе будет очень полезно с ним поговорить, поверь мне. Я давно знаю этого человека. Мы встретились сразу после войны, и он был из тех, чья помощь в нашем деле оказалась неоценима. Забавно, но после того, как кончаются большие сражения, и проходит первая эйфория от победы – ярко проявляется зло, которое существует бок-о-бок с нами. Зло, с которым не способны справиться мирские законы, ибо они несовершенны, – и я вовсе не имею в виду колдунов и ведьм, нет. Я помню, когда вернулся домой, еще не смыв сажи и грязи с лица, то первым, о чем я услышал, были грабежи в окрестностях… И никто не хотел и не мог ничего сделать с этими разбойниками, солдатами из императорской армии, которым некуда было возвращаться и незачем больше жить.
- И что вы сделали?
- Первым делом я хотел обратиться к герцогу, чтобы собрал свои войска и перевешал этих негодяев, но потом, одержимый мыслями о том, что даже в закоренелом мерзавце есть свет Божий, я решил действовать иначе…
Его перебил стук в дверь, и наставник прервался.
- А вот и мой гость.
Эрнст-Хайнрих почти не удивился, когда в дверь вошел барон фон Ринген, заняв собой добрую половину узкой и темной комнаты. За его спиной маячил слуга, который ждал указаний, но, получив несколько монет и указание сгинуть с глаз, немедленно скрылся. Теперь на лице барона не осталось и следа от былой насмешливости, он был мрачен, собран и хмур. Без лишних приветствий фон Ринген стянул с рук кожаные перчатки и уселся на табурет, который жалобно скрипнул под его весом.
- Как мне надоели ваши предосторожности, - с отвращением сказал он вместо приветствия. – Я еле улизнул из дома. Анна так перепугалась за меня, что теперь квохчет, как вспугнутая наседка, - здесь его голос изменился, и скрытая нежность, которую он питал к своей маленькой жене, стала очень осязаемой. – А славно капитан вас отделал, не хуже, чем вора на рынке, - он наклонился и заглянул в лицо Эрнсту-Хайнриху, щурясь, чтобы рассмотреть его побои. – Хорошо, что не успел убить. К счастью, я вовремя явился.
Эрнст-Хайнрих вопросительно взглянул на наставника.
- Без предосторожностей в нашем деле никак, - ответил наставник. – Я еще не успел рассказать о вас этому юноше. Дело в том, что многоуважаемый барон фон Ринген – один из моих давних друзей и один из вернейших помощников в нашем деле.
- Помощников! – барон проворчал это слово, будто недовольный пес, и уставился на дырку в перчатке.
- Если бы не он, - невозмутимо продолжил наставник, - мы бы не смогли сделать и половину наших дел.
- Это уже ближе к правде, - благосклонно согласился барон фон Ринген, все еще недовольно кривясь. – Я бы осмелился спросить, что бы вы вообще без меня делали, добрый господин!
- Слов «пропали бы» вы от меня не дождетесь, - церемонно ответил наставник, и они оба рассмеялись, словно продолжали шутку, начатую много лет назад.
- Что ж, славно, - сказал барон, вытерев пальцем выступившие от смеха слезы, и швырнул перчатки на стол. - И я, пожалуй, даже поверю, глядя на этого юношу, у которого на лице написано, сошли ли мы с ума или он сам уже находится по ту сторону рассудка. Он вцепился в меня, как охотничий пес, и до последнего не хотел отпускать, пылая праведной верой. Впрочем, кто не был таким в его возрасте? Я изо всех сил намекал ему, кто такой, но он благополучно пропустил все мои намеки мимо ушей. По-моему, в своей голове он меня уже осудил, сжег и отпустил грехи.
- Да, вроде того, - пробормотал Эрнст-Хайнрих. Он был отчаянно сконфужен и сбит с толку. – Прошу меня простить… Я получил донос на вас. И не мог поступить иначе.
- Как я уже говорил, это было забавно, - заметил барон. – В моих жилах вновь забурлила молодая кровь. А долг за то, что спас вашу жизнь от капитана, оставим на потом.
- Я думал, вы спасаете свою жизнь и свою жену.
- Ну, вздор! О себе я не беспокоился. А вот вы так неосторожны и так на виду, что легко лезете в любую ловушку. Бедная Анна так разволновалась, что подняла на ноги весь город, а вы добровольно засунули руку в муравейник.
- Почему было не сказать прямо, кто вы такой? Это облегчило бы мне жизнь. Вы могли бы назвать имена тех, кому я обязан подчиняться…
- Что бы это изменило? – перебил его барон. – Или вы бы отпустили еретика, если б он назвал пару важных для вас имен? И никто не взял бы эти имена на заметку? Спишу такую наивность на пыл юности и желание услужить тем, кому вы обязаны.
- Я попросил бы вас!
- Тихо-тихо, - вмешался наставник и накрыл ладонью руку Эрнста-Хайнриха. – Успокойтесь, друзья мои. Увы, таковы устои, и незачем ссориться тем, кто занимается одним делом. Разница между вами лишь в том, что барон слегка свободней в своих действиях. Его инкогнито помогает ему так же, как ваш официальный статус – вам.
- Вы еще не сказали ему? – внезапно спросил барон фон Ринген.
- Нет, не успел. У нас есть еще несколько дней, прежде чем этот эдикт будет издан, и около месяца, прежде чем он дойдет до самых отдаленных мест.
- Какой эдикт? – Эрнст-Хайнрих почувствовал недоброе. У него закружилась голова.
- Охотников при церкви больше не будет, - после короткой заминки ответил наставник. – Папу убедили в том, что от нас больше вреда, чем пользы.
- В чем-то он прав, - проворчал барон. – Эти мужланы, которых вы нанимаете! Они готовы потащить на церковный суд и родную мать, лишь бы за это заплатили! Ясное дело, добрым христианам такое не по вкусу.
- Но что мы можем сделать, если других людей нет? – спросил Эрнст-Хайнрих гневно. – Многие из них – солдаты, которые не умеют ничего другого, и если бы не награды за поимку ведунов, преступников и оборотней, они пошли бы на большую дорогу – грабить и убивать тех же добрых христиан! И они сделают это, как только окажутся никому не нужны! Это большая ошибка.
- Мне нравится этот юноша, - сказал барон фон Ринген, помолчав. – Он рассуждает так же, как и вы когда-то, - он быстро взглянул на наставника, и тот сконфуженно улыбнулся. – Ваш учитель, юноша, в свое время спас меня от падения на дно. После войны я оказался у разбитого корыта, потратив все свои деньги, и у меня на руках была молодая жена, которая ждала нашего первенца. Можете ли вы понять то бессилие, когда ты, дворянин, беден настолько, что тебе перестали давать в долг? А на просьбу взять на службу лицемерно отвечали, что не располагают такой возможностью, хотя на самом деле все это было из-за слухов… Таких же, которые вы прочли в письме доносчика. Я сменил несколько городов в поисках денег, написал кипы писем ко всем, кто мог взять меня на службу – но если ты хочешь быть офицером, то вначале должен заплатить владельцу полка и капитану определенную сумму, а мне уже нечего было закладывать, кроме собственной головы. Все было бы куда как проще, если б мой добрый капитан Лесли, с которым мы прошли немало дорог и сражений, не ушел в отставку, но он уже ничем не мог мне помочь, а остальные друзья за следующие несколько лет сгинули кто куда. Чтобы вы сделали на моем месте? – внезапно спросил он у Эрнста-Хайнриха.
Каково быть бедным, Эрнст-Хайнрих знал, но под тяжелым взглядом барона ему вдруг почудилось, что его беды и беды отца не стоят ни малейшего волнения. У отца оставался дом и земля, и он мог себе позволить одеваться зимой тепло, а летом – даже нарядно.
- Н-не знаю. Не может же быть так, чтобы человек остался один-одинешенек.
- Еще как может, - ощерился барон. – И я озлобился. И все, что я придумал, это заставить людей делиться деньгами насильно. Какого дьявола моя жена, думал я, должна ходить в простом темном платье и голодать, в то время, как равные ей едят деликатесы и примеряют изысканнейшие шелка? Какого дьявола я не могу нанять служанку ей в помощь, и моя Анна должна делать тяжелую работу? Какого дьявола мой ребенок должен родиться на матрасе из соломы, а не из гусиного пера и пуха?
Эрнст-Хайнрих взглянул на наставника, смутно догадываясь, что барон фон Ринген скажет дальше, и тот понимающе кивнул в ответ.
- Тогда-то мы и встретились, - неожиданно буднично закончил барон. – И тогда я увидел иной выход.
- Да, - подтвердил наставник. – Но сколько раз вы пытались убежать!
- Что ж, война звала меня! Что я мог поделать против этого зова! Я – солдат и потому не приучен сидеть у теплого очага зимой и тяжело работать летом. Перо тоже не для меня – много денег им не заработать, если язык плохо подвешен. Да и мой отец – упокой Господь его душу в аду, где он наверняка горит - всегда говорил, что это занятие пристало только слабосильным монахам. Мы редко соглашались друг с другом, но в те времена так и было – всякий, кто мог носить оружие, шел воевать. Но между войнами и походами есть перерывы – и потому я всегда возвращался.
- Для меня это тем более ценно, потому что я знаю, кто вы есть…
Барон фон Ринген раздраженно махнул рукой и почесал гладко выбритый подбородок.
- Это все хорошо, - сказал замороченный Эрнст-Хайнрих, вцепившись в плошку из-под супа, чтобы хоть как-то прийти в себя, - и история, которую вы рассказали, из тех, что так приятно слушать, но я не понимаю одного – почему вы, барон, навлекаете на себя упреки и обвинения?
- Разве ты сам только что не высказывал удивления силе барона? – серьезно спросил наставник. – Разве не ты спрашивал, как человек может обладать столь сатанинской силой?
- Да, но…
- Никогда я не молился никому иному, кроме как нашему Господу, и разрази меня гром на этом месте, если я лгу, - барон фон Ринген вытащил из-за воротника деревянный крест, сбив себе шейный платок, и прижал его к губам. – Увы, с рождения на мне лежит чужой грех, и я проклят передавать его по наследству. Скрыть его не так-то легко…
- Грех? – Эрнст-Хайнрих сразу подобрался.
- Нет, ну вы посмотрите на него! – воскликнул барон. – Как мгновенно ваш мальчик превращается в гончую, заслышав верное слово! Сдается мне, он все еще ищет повод отправить меня на костер.
- Нет, я… Просто пытаюсь понять. Если вы не знаетесь с Сатаной и не занимаетесь чернокнижием, то в чем вас обвиняют? И что за грех, который передается по наследству, кроме первородного?
- Слишком много узнаешь – быстро состаришься, - проворчал барон. – Пока я не хочу говорить об этом… Но, судя по всему, теперь нам придется немало времени провести вместе – потому рано или поздно ты поймешь, что мне приходится скрывать. Я сам не в восторге, - пояснил он в ответ на недоуменный взгляд Эрнста-Хайнриха, - уж больно привык полагаться на себя, но твой учитель считает, что для тебя это будет хорошей школой, раз уж все, что он с таким усердием строил, будет разрушено.
- Кто-то должен остаться, чтобы охранять людей от зла, и я не готов пустить дела на самотек, - задумчиво сказал наставник. – Но, по-моему, мы окончательно доконали Эрнста-Хайнриха разговорами, - он отряхнул с пальцев крошки и поднялся. - Я дам тебе пару дней на поправку, а потом мы поговорим о будущем в деталях. Не забудь главное – ты не один.
Барон тоже встал, и Эрнст-Хайнрих, глядя на них обоих, кое-как поднялся, опираясь на стол.
- О деньгах не беспокойся, - добавил наставник. – Я обо всем позабочусь.
Он слегка сжал плечо Эрнста-Хайнриха на прощание.
- Надеюсь, ты останешься со мной, несмотря на перемены. Мне бы этого очень хотелось.
Эрнст-Хайнрих наклонил голову в знак согласия, и наставник отпустил его.
- Одна вещь из тех, что написал доносчик, правдива, - внезапно подал голос барон. Набычившись, он держал руку на шпаге, словно чуял опасность. – Какая – не скажу, поломайте себе голову на досуге.
- Я понял, - медленно подтвердил Эрнст-Хайнрих. – Хорошо, я подумаю.
- Письмо я забрал себе, - добавил барон. – Полагаю, у меня оно будет в большей сохранности.
Второе «хорошо» Эрнста-Хайнриха прозвучало куда как мрачней, и наставник еще раз ободряюще сжал его плечо, прежде чем уйти. Когда он остался один, то немедленно лег, чувствуя, как темная комната с закопченным потолком вращается вокруг своей оси. Ему показалось, что его будто затягивает в водоворот, над которым он не властен. Папский эдикт означал то, что теперь ему нет места в церкви, если он не получит сан, и рушилась его давняя мечта. Нет, он мог быть телохранителем при кардинале или же исполнять поручения его святейшества, но все это было не то, слишком мирское, лишенное близости к Богу, и он перевернулся на живот, уткнувшись избитым лицом в прохладный край матраса.
***
Через несколько дней он уже окреп настолько, что мог есть твердую пищу. Капитан прислал ему любезное письмо (в котором, впрочем, явно читалось, что он писал его, скрежеща зубами), где извинялся за то небольшое недоразумение, которое между ними произошло. «Барон фон Ринген убедил меня в том, что ваши разногласия улажены, но больше всего я рад, что вы оставили свое занятие, которое мне, как человеку, привыкшему выполнять свой долг, всегда представлялось лишенным чести, и, я не побоюсь этого слова, даже несколько подлым. Я имел несчастье столкнуться с людьми, подобными вам, и потому несколько переусердствовал, когда требовал от вас отпустить барона». Слова «оставил свое занятие» Эрнст-Хайнрих прочитал несколько раз. Да, наставник действовал быстро и не колеблясь. Он уладил дела с охотниками, выплатив им долг и жалование, и каждый из тех, с кем Эрнсту-Хайнриху доводилось охотиться бок-о-бок, пригласил его выпить за здоровье Папы и Императора, а также за будущее. Многие из них собирались отправиться на границу, где нужны были солдаты; то и дело там происходили стычки с турками, и люди смутно говорили о новой войне. В мире, как повелось испокон веков, было беспокойно, но и внутри себя Эрнст-Хайнрих потерял то, что помогало ему держаться на плаву, стержень в душе, и его несло в никуда, в неизведанный океан на краю света, где солнце и луна делали круг, чтобы взойти на следующий день, а вода падала в Божьи пределы, чтобы вернуться дождем в море.
О будущем наставник с ним больше не заговаривал, заметив, что этот разговор подождет, и вместо того попросил составить ему компанию – он и его слуга направлялись в соседний городок Визеншталь, куда их пригласил барон фон Ринген.
- Будет ли мне удобно сопровождать вас? – спросил Эрнст-Хайнрих, слегка разочарованный этими попытками свести их вместе. – Мне не хочется произвести впечатление, что я напрашиваюсь на его гостеприимство.
- Не говори глупостей. Иной раз твоя щепетильность граничит с гордостью, а гордость – смертный грех, ибо она сеет раздор между людьми. И тебе, и барону нужно время, чтобы приглядеться друг к другу… До того, как дойдет до настоящего дела, - наставник испытующе взглянул на него и подал ему потрепанную шляпу. – Надевай и идем.
- Я решил, что тебе удобно будет считаться его телохранителем, чтобы никто не заподозрил, отчего вы всегда вместе, - сказал наставник уже в карете, где слуга не мог их слышать; впрочем, последний был надежным человеком, и за неделю, пока наставник был здесь, он не проронил и пяти слов. – Возможно, случится так, что тебе придется представляться другим именем, и ты должен быть готов быть тем, кем тебя хотят видеть… Но не охотником.
- Жаль, - искренне сознался Эрнст-Хайнрих. – Охотником быть проще.
- Именно поэтому я и не хочу, чтобы ты им был. Я видел не раз, как гасла Божья искра у людей, которые забывали о своем предназначении, и они позволяли своим слабостям взять над ними верх, потому что проще пойти у них на поводу. А потом, через много лет – к твоему счастью, ты еще достаточно юн, чтобы не испытать этого, - они обнаруживали, что находятся в кромешной тьме, и им нечего делать и некуда идти, и все, что оставалось делать – так это гадать, как так могло получиться. Страшное дело.
- Да, но… - Эрнст-Хайнрих не знал, как выразить свои сомнения. Он-то знал, чего он хочет и что должен исполнить, а переодевание и смена имен казались ему нелепыми и даже несколько оскорбляющими достоинство – и его самого, и Церкви. «Ты больше не имеешь отношения к Церкви, - одернул он самого себя. – Учителю лучше знать, где ты можешь пригодиться».
В окошко кареты падал свет, и неожиданно Эрнст-Хайнрих заметил, как плохо выглядит его наставник: пудра и краска для лица полустерлись, подчеркивая резкие морщины на лбу и в углах рта – теперь они не разглаживались, как раньше. Под глазами виднелись темные синяки, и время от времени наставник морщился и вздыхал, будто его сопровождала неприятная боль, от которой трудно избавиться.
- С бароном вы можете сделать многое, - сказал наставник. – Его сила и твоя целеустремленность – хорошее сочетание. Я провел с ним немало времени, и я знаю, на него можно положиться. Как и на тебя.
- Благодарю вас, - отозвался Эрнст-Хайнрих. Его все еще коробило при мысли, что ему придется изображать телохранителя барона, но он помнил, что гордыня – это грех, а смирение – добродетель, и в том, что мы делаем против воли, закаляется дух. Как было сказано: «если вы терпите наказание, то Бог поступает с вами, как с сынами». – Я сделаю все, что смогу.
- Я знал, что ты так ответишь.
Наставник отодвинулся в темноту, и в ней белел только его кружевной воротник, но Эрнсту-Хайнриху показалось, что на его лице появилась улыбка. Они больше не заговаривали, и наставник, кажется, задремал. Эрнста-Хайнриха тоже клонило в сон, но он упорно заставлял себя не спать, рассеянно глядя в мутное окошко кареты и размышляя о будущем.
Карета неожиданно остановилась, жалобно скрипнув тормозами, и Эрнст-Хайнрих отворил дверцу, чтобы спросить у кучера, что случилось. Свежий, влажный воздух ударил ему в лицо, и он увидел, как нелюдимый слуга его наставника выходит из-за кареты, зябко кутаясь в теплый серый плащ. Дорога здесь делала поворот и круто уходила вниз, в темную, топкую лесную марь. «Паршивая дорога, - с отвращением подумал Эрнст-Хайнрих. – Ничего нет хуже, как остановиться посреди леса».
- Что случилось? – хрипло спросил слуга у кучера. – Почему встал?
- Да вон, дерево на дорогу упало, - голос у кучера был озабоченным. – Не проехать нам и назад не повернуть, пока не оттащим его прочь. Видно, никто до нас еще сегодня здесь не был.
- Далеко еще до города? – спросил Эрнст-Хайнрих.
- Нет, господин, только из лесу выехать, да пару деревень миновать. Лес-то тут тоже одно название, два часа пешком по нему пройти во все стороны. Тут где-то углежоги живут – всегда по этой дороге уголь в город возят.
Эрнст-Хайнрих хмыкнул. Углежоги, разумеется, все меняли. И как можно было жить без этой новости? Он обернулся к наставнику, но тот уже не спал, широко раскрыв глаза и настороженно прислушиваясь. Через мгновение он уже опустился на пол, деловито выдвинул сундук со своим скарбом из-под сиденья и открыл крышку: наверху, замотанные в промасленные тряпки, лежали два пистолета. Один наставник взял себе, а второй протянул Эрнсту-Хайнриху, жестом показав, что его нужно зарядить.
- На всякий случай, - пояснил он. – Не нравятся мне эти деревья посреди дороги.
- Я выйду и посмотрю, что там, - отозвался Эрнст-Хайнрих.
Он насыпал порох из рожка в пистолет и отправил следом пулю. Пистолет был сделан рукой хорошего мастера, богато украшен резьбой и стоил, должно быть, немало. Однако Эрнст-Хайнрих не слишком-то доверял огнестрельному оружию, несмотря на то, что ему часто приходилось им пользоваться: один раз он был свидетелем того, как солдату оторвало пальцы при неудачном заряде, а во второй – как едва удалось избежать пожара, после того, как взорвался бочонок с порохом, покалечив быка, которого вели на продажу и перепугав местных жителей, которые решили, что начался Страшный Суд, и земля сейчас погрузится в тьму и пламень. К счастью, огонь не успел перекинуться ни на деревянные балки, ни на сено, и его быстро удалось погасить.
Он спрыгнул на землю, намереваясь проследить за тем, как убирают бревно. С этой стороны кареты Эрнст-Хайнрих видел только слугу, как тот повесил плащ на сук дерева, засучил рукава и поплевал на ладони, собираясь взяться за бревно. Внезапно раздался тихий щелк и свист, и слуга на миг неестественно замер, а затем повалился на бок. Кучер тоненько, визгливо закричал на одной ноте и побежал к карете, к фыркающим, встревожившимся лошадям, но добежать не успел. В двери мелькнуло сосредоточенное лицо наставника, и он махнул Эрнсту-Хайнриху рукой, повелевая вернуться назад.
Опять послышался свист, но на этот раз это был не тихий свист болта, но залихватский разбойничий клич. Кусты затряслись, и за ними показалась серая человеческая фигура, перепачканная в грязи. От нее до кареты было не более семидесяти шагов, и Эрнст-Хайнрих выстрелил, почти не целясь. Из-за клубов дыма послышался крик боли и проклятия, и он бросил пистолет наставнику для перезарядки, а сам схватил короткую шпагу, который преподнесли ему в подарок охотники.
- Глупец, иди в карету! – рыкнул на него наставник, перезаряжая его пистолет. – Отсюда лучше стрелять.
Карета качнулась – в ее противоположную дверцу воткнулись сразу три арбалетных болта, почти пройдя ее насквозь, и Эрнст-Хайнрих крепко сжал зубы.
- Что вам нужно? – крикнул он разбойникам. – Разойдемся по-хорошему, пока не пролилось больше крови.
- Деньги, драгоценности, одежда, оружие - глумливо перечислили ему на отвратительном швабском диалекте. – Нас тут дюжина, и каждый стоит двоих. А уж когда пожрем, так и десятерых! Так что свое мы возьмем, господа хорошие, и лучше подобру-поздорову, а то лишний грех нам тоже неохота на себя брать! – разбойники нестройно захохотали. – Мы же добрые христиане, ни одной мессы не пропускаем!
- Раз вы добрые христиане, то должны питать почтение к Слову Божию и к тому, кто несет вам этот свет, - наставник сунул Эрнсту-Хайнриху заряженный пистолет, пока тот говорил. – Иисус дал своим ученикам власть над нечистыми духом и наказал ученикам не брать в путь ничего, кроме посоха. Ничего: ни еды, ни вещей, ни денег. А преемниками его учеников стали епископы.
- Ну, враки! Епископы не ездят в простых каретах! Да будь тут даже сам Христов земной папаша, мы бы и у него деньги и драгоценности забрали – мы-то святым духом питаться не можем: и жрем, и срем, и грешим, чтобы потом отмолить грехи.
Кто-то нетерпеливый опять показался из-за кареты, и Эрнст-Хайнрих выстрелил вновь, но на этот раз, кажется, не попал. Они быстро поменялись пистолетами с наставником, и он с досадой подумал, что, если разбойники накинутся на них разом, он мало что успеет сделать.
Смешки закончились, и он услышал, как главарь отдал короткую и резкую команду, красочно присовокупив к этому длинное ругательство. «Господи, яви чудо!» - взмолился он про себя. Наставник озабоченно копался в своем сундуке, будто тронулся умом. Лицо у него было исступленное.
С ревом и воем, к которому примешивалось беспокойное ржание испуганных лошадей разбойники бросились на карету. От резкого толчка она накренилась, и лошади, напрягая все силы, потащили ее прямо на бревно; тормоза надежно держали колеса, и неловкая махина грозила упасть и раздавить Эрнста-Хайнриха. Он вытащил наставника изнутри в последний миг; разбойники еще раз с гиканьем навалились и опрокинули карету набок. С треском и жалобным кряхтением она упала прямо перед Эрнстом-Хайнрихом, превращаясь в месиво из лохмотьев сукна и кожи, обломков дерева и железа. Одно колесо соскочило с оси и покатилось прочь. Лошади, обезумевшие от выстрелов и переполоха, бросились прочь, волоча за собой кусок от кареты, на котором телепалась попона – кучер клал ее себе под зад.
Эрнст-Хайнрих выстрелил, ранив одного из нападающих, и швырнул в него бесполезный пистолет, закрывая собой учителя. Он успел заметить, что рассек бровь одному из них, и разбойник жалобно, по-женски взвизгнул, роняя дубину.
- Сами напросились, - угрожающе сказал вожак. Он зарос густой черной бородой по самые глаза, что придавало ему зловещий вид. – Проучим их, парни!
Он загоготал, широко раскрыв рот, в котором не хватало зубов, и разбойники медленно двинулись вперед, тесня Эрнста-Хайнриха к краю дороги. Раненый всхлипывал и обиженно бубнил себе под нос, как мальчишка, которому вспыли розог за чужой поступок. Никто не бросался первым, опасаясь наткнуться на шпагу, которую Эрнст-Хайнрих держал перед собой – они наступали молча и угрюмо, будто злые и голодные волки. Один шаг, второй – вот-вот нападут.
Совсем рядом раздался волчий вой – посреди дня, сильный и пронзительный. Эрнст-Хайнрих подумал, что кто-то из разбойников сошел с ума от бродячей жизни, и крепче сжал эфес, готовый ударить первого, кто нападет, но внезапно на дорогу из леса мягко выпрыгнул настоящий волк, огромный и свирепый.
Разбойники смешались, и на мгновение показалось, будто они превратились в стадо овец – так они отпрянули, сбившись в кучу. Эрнст-Хайнрих чуть не выронил шпагу из рук; он еще не встречал волков, которые добровольно выходили бы к людям, там, где пахло порохом и железом. Зверь не остановился и клубком бросился на ближайшего к нему человека. Мощные челюсти сомкнулись на горле несчастного, и Эрнст-Хайнрих с отвращением услышал, как в горле у того что-то булькает, а затем раздался неприятный звук ломающихся костей. «Пресвятая Мария, - суматошно подумал он, - а я и не слышал, чтобы здесь водился волк-людоед».
Для разбойников этого оказалось чересчур, они дрогнули, а затем ринулись прочь, не разбирая дороги, оставив умирающего на дороге. Первым бежал стенающий, стирая на ходу кровь с лица; она заливала ему глаза, и он спотыкался на каждой кочке. В конце концов он растянулся в пыли, получил пинок под зад и неловко побежал на четвереньках, слепо мотаясь из стороны в сторону.
Отступать было некуда. Они стояли на краю дороги, и позади была канава, в которой шныряли головастики. Эрнст-Хайнрих не двигался, глядя на зверя, который замер с окровавленной мордой, наступив лапой на грудь убитому.
- У вас есть что-нибудь, чем можно пугнуть его? –едва шевеля губами спросил Эрнст-Хайнрих у наставника. – Он один, может быть, уйдет.
Вместо ответа учитель ткнул ему в плечо табакеркой, и Эрнст-Хайнрих успел даже изумиться, почему тот носит при себе табак. Табакерка щелкнула, открываясь; не опуская оружия и не отводя взгляда от волка, Эрнст-Хайнрих запустил пальцы свободной руки внутрь.
- Пошел прочь отсюда! – гаркнул он, заулюлюкал и бросил в волка табаком, стараясь встать к ветру так, чтобы табак попал ему прямо в морду. Волк отпрянул, отряхнулся, чихнул и так презрительно поглядел на Эрнста-Хайнриха, что тот прямо опешил – столько человеческого чувства было в этом взгляде. Столь же презрительно он развернулся, нисколько не испугавшись и не убыстрив шагу, потрусил назад в лес.
- Господи помилуй, - пробормотал Эрнст-Хайнрих, опуская шпагу. – Это какое-то колдовство…
- Наставник, мы трудились всю ночь и ничего не поймали, но по слову Твоему закину сеть, - не к месту процитировал учитель. – Боюсь, это не колдовство.
Эрнст-Хайнрих растерянно поднес руку к лицу, чтобы пригладить волосы, и у него немедленно заслезились глаза – в табакерке был не табак, а какая-то гремучая смесь, от которой хотелось немедленно убежать подальше.
Они собрали пожитки из растерзанной кареты и оттащили тело разбойника на край дороги. Слуга и кучер были еще живы, хоть и тяжело ранены; кучер на свою беду оказался на пути у спасавших свою жизнь, поэтому на его лице краснел грязный след от сапога. Он едва ворочал глазами и пал духом, когда увидел разбитую карету – увещевания наставника, что ему заплатят, казалось, его отнюдь не утешили. Эрнст-Хайнрих перевязал слугу, обломив арбалетный болт – вынуть его он не решился, чтобы несчастный не отдал Богу душу раньше времени, - и взвалил его себе на спину, вместе с частью вещей учителя. Даст Господь, и они найдут убежавших лошадей, тогда будет легче.
Они оставили слугу и кучера в ближайшей деревне и коротко рассказали о том, что случилось и что на дороге лежит мертвец, которого надо похоронить. Известие о волке-людоеде отнюдь не встревожило сонного старосту, который то и дело чесал себе живот. Казалось, это занятие увлекает его куда как больше, чем слушать байки про волков.
- Волки-то у нас редко встречаются, всех перебили, - заметил он под конец рассказа. – Разве только забрел какой-нибудь с гор. А, может, это и не волк вовсе, нечисти там всякой тоже предостаточно, - староста перекрестился и, не меняя набожного выражения, опять полез под нечистую куртешку, чтобы почесаться.
Эрнст-Хайнрих взглянул на спокойное лицо наставника. Тот благосклонно и рассеянно улыбался.
- У нас тут всякое творится, - разошелся вдруг староста, поощренный молчанием. – Слыханное ли дело, живем в безбожные времена, аккурат почти перед концом света! Мы люди маленькие, нам бы кусочек земли и хороший урожай, а тут то разбойники орудуют, то какой-нибудь почтенный господин рыцарь вдруг в помрачение ума впадет и начнет с нас требовать налоги заплатить дважды, то вербовщики вдруг всех способных держать плуг к себе забирают… Вот теперь Бог на нас гневается, второй год уже дела идут плохо, верно, и в самом деле нечисть какая завелась. Знать бы где, да выкурить бы ее.
- Попроси совета у священника, - сказал Эрнст-Хайнрих. – Он успокоит твои печали.
- И возьми вот это, - добавил наставник, и на свет появились две золотые монеты. Староста замер с открытым ртом, а затем собрался было повалиться на колени, но наставник отрицательно помотал головой.
- Зачем вы дали ему деньги? – вполголоса спросил Эрнст-Хайнрих, как только они остались одни ждать обеда. – Ведь священное писание учит, что деньги – зло.
- Не деньги, а любовь к ним, - поправил учитель. – Нельзя пройти мимо голодного, не подав ему хлеба.
- Мхм, - протянул в нос Эрнст-Хайнрих, не готовый согласиться с таким сравнением, но наставник не стал его разубеждать.
Паук сплел паутинку в оконном переплете, и на ней дрожали капли недавнего дождя, в которых дробился солнечный свет. Он дрогнул; хлопнула дверь, и на пороге появился барон фон Ринген в темном плаще и широкополой шляпе со скромной застежкой сбоку. Он уже щеголял подвитыми усами и узкой, намасленной бородкой, и Эрнст-Хайнрих втайне позавидовал, что у некоторых людей волосы растут быстро. Чересчур быстро.
- Ну, я вас заждался и решил перехватить вас по дороге, - заметил барон вместо приветствия, сняв шляпу и отряхнув ее. – Что это тут говорят, будто вы попали в какую-то переделку? Какие-то волки, разбойники, мертвецы… - протянул он с какой-то самодовольной насмешкой, и Эрнсту-Хайнриху опять захотелось его ударить. И как, спрашивается, ему изображать из себя верного телохранителя и слугу? – Поистине, интереснейшая у вас жизнь, друзья мои!
- Ничего интересного, - холодно ответил он. Главное: оставаться спокойным. – Сплошная рутина.
- Действительно, - охотно согласился барон. – Я и не подумал, что человек, который ловит ведьм и сажает людей в подвалы, обречен на подобные события. Немало людей, вроде доброго капитана, жаждут вашей крови! Я представляю вас лет через десять – высокомерный мрачный тип, покрытый шрамами, который сжег людей больше, чем все пожары в столице! Да уж, невелика будет удача встретиться с вами лицом к лицу на узкой дорожке.
- Благодарю, - еще холодней ответил Эрнст-Хайнрих. Картина, нарисованная бароном, ему вовсе не понравилась, и он сам удивился отчего. Разве не этого он хотел, когда представлял свое будущее? Чего он вообще хотел, если не этого? Эта внезапная мысль вильнула хвостиком у него в голове и исчезла.
- Хватит, - оборвал их наставник. Он тоже смотрел на барона хмуро, и Эрнст-Хайнрих удивился этому.
- Разве вы не благодарны Господу за ваше чудесное спасение? – вкрадчиво спросил барон фон Ринген, но он уже больше не смеялся. Между ним и наставником происходила молчаливая борьба, где каждый не хотел уступать, зная о собственной правоте, но откуда она появилась и почему именно сейчас Эрнст-Хайнрих не знал.
- Я всегда возношу Ему хвалу. Но есть вещи, которых я принять не могу и не хочу.
- Даже если речь идет о вашей жизни? Не слишком ли это глупо?
- Мы уже говорили об этом однажды, - обронил наставник. – Но я не хочу ссориться сегодня. И не хочу, чтобы когда-нибудь нам пришлось выступить друг против друга. Вы знаете, как зыбко наше положение сегодня и как все меняется во мгновение ока. Поэтому будьте благоразумны.
«И придержите язык», - хотелось добавить Эрнсту-Хайнриху, но он промолчал из уважения к возрасту барона.
Тот насупился и покраснел, и по его лицу стало ясно, что у него явно было, чем и как возразить, но принесенный обед прервал спор, и Эрнст-Хайнрих с разочарованием понял, что сегодня у него вряд ли получится узнать, о чем идет речь. Есть они, однако, не стали, и барон велел положить еду с собой, на случай, если они все-таки проголодаются в дороге, пока будут улаживать дела.
В дом барона они попали лишь к вечеру, и добрая хозяйка, увидев, что они устали и измотались, сразу же приказала готовить постель для гостей. От нее не укрылась та натянутость, что сопровождала их весь день, но Анна фон Ринген не подала и виду, что что-то не так: она была мила и гостеприимна, и особенно была мила с Эрнстом-Хайнрихом, вероятно, желая загладить свою вину. Увы, от усталости ему сложно было ответить тем же, и он только молча принимал ее помощь. Ему бы хотелось еще раз увидеть дочь барона фон Рингена, но если та и была здесь, то не показывалась гостям на глаза. Впрочем, как только Эрнст-Хайнрих увидел постель – хорошую, чистую постель, без клопов и пауков, с бельем из тонкого льна, – все мысли выветрились из головы. Хотелось спать – тяжелым, непробудным сном без сновидений, суток трое, не меньше.
Разумеется, он проснулся через несколько часов, потому что уснул слишком рано, и организм, отвыкший от того, что его балуют, прогнал всякий сон. Какое-то время он бездумно лежал, глядя на отблески лунного света на балках потолка, но затем услышал какой-то шум за окном: кто-то напролом ломился сквозь кусты.
- Ч-черт, - явственно проговорил пьяный и молодой голос внизу. – Проклятая луна, несчастливая луна… Куда я уронил ключ?.. Вечно она исчезает в самые поганые ночи. Тсс, тихо, - сказал он сам себе. – А то услышат. Моя бы воля – я не вернулся бы сюда никогда. Проклятый дом. Несчастливый дом.
Эрнст-Хайнрих сел на кровати, заинтригованный словами незнакомца. Тот бормотал себе под нос дальше, разыскивая свой ключ, и его голос больше не казался таким уж пьяным.
- А, это ты, - неожиданно заговорил барон, и Эрнст-Хайнрих тихо подошел к окну и прислонился лбом к стеклу, чтобы лучше слышать их разговор. – Ходишь как вор вокруг дома. Где ты был? Твоя мать волновалась. Опять кутил в городе со всяким отребьем? Неужели нельзя приехать к ужину, уважить мать, а не миловаться с какой-нибудь шлюхой, пропивая свой крест? – Барон говорил устало и совсем не похоже на себя. Кажется, он задавал эти вопросы уже сотню раз, и сотню раз не получал ответа.
- Любое отребье лучше, чем вы, - огрызнулся юноша, немедленно ощетинившись. – Я люблю свою мать, но она сейчас в хлопотах о сестре, поэтому оставьте меня в покое и не указывайте, что мне делать.
- Молчать, щенок! – прогремел барон. – Я слишком мало тебя порол и теперь ты дерзишь мне направо и налево!
- Щенок! – воскликнул юноша и неожиданно захохотал. Нет, он все-таки был пьян. – Как вы точно определили мое благородное происхождение! Благодарствую за него, многоуважаемый отец! Я – никогда – не забываю - об этом.
- Прекрати, - с отвращением проговорил барон. – Если бы я мог, я никогда бы не… Я… - он смешался, явно не находя слов.
- Да-да, - с насмешливой болью поддержал его юноша. – Вы, конечно бы, не оставили мне такого наследства. Это я уже слышал. От вас, кто всегда говорил, что нет смысла сожалеть о содеянном. Вот и не сожалейте. Но и не пеняйте на то, что у других тоже есть свое мнение.
- Какое у тебя может быть мнение! – опять взвился барон. – Мальчишка и кутила! Я только и делаю, что плачу твои долги!
- А я вас об этом не прошу. Со своими долгами я разберусь сам. Но вот ваши – я предпочел бы, чтобы вы оставили их при себе.
Они замолчали, и Эрнст-Хайнрих ясно представил, как они стоят друг против друга – барон, весь в красных пятнах от злости, и его сын, не столь уж уверенный в своей правоте и оттого еще более нахальный.
- Если бы я мог, я б так и сделал, - неожиданно просто сказал барон фон Ринген. – Но послушай меня…
- Нет, нет, хватит! – поспешно оборвал его сын. - Я слышал это много раз, отец, и выше моих сил опять выслушивать ваши выдуманные оправдания. Избавьте меня от этого. Да, ни вы, ни я ничего не можем изменить, так зачем говорить об этом? Оставьте меня в покое и отпустите с миром.
Барон не ответил, и Эрнст-Хайнрих подумал, что он ушел. Юноша под окном еще несколько раз выругался, кляня несчастливую луну, и тоже замолк, по-видимому, так и не найдя свой ключ.
Сон окончательно ускользнул от Эрнста-Хайнриха, и он впервые слегка посочувствовал барону. Разговор о долгах, впрочем, заинтересовал его куда как больше, - скелет в шкафу, который фон Ринген, похоже хранил как зеницу ока, - чем бы это могло быть? «Если это не угрожает святой церкви, меня это не касается», - трижды произнес Эрнст-Хайнрих про себя, чтобы избавиться от греха любопытства, но искусителя трудно было изгнать.
Он помолился, встав на колени перед постелью, обращаясь к Христу с просьбой: «Пусть Твоя любовь царит в моем сердце, чтобы я думал, действовал и говорил только с щедростью и добротой к другим, не поддаваясь искушениям». После молитвы стало легче, но зато захотелось есть.
Эрнст-Хайнрих оделся и толкнул дверь. Она была незаперта, и его это порадовало: в некоторых домах хозяева из предосторожности запирали гостей в своих комнатах, не подозревая, насколько это выглядело странно для самих гостей. На лестнице он столкнулся с бароном, который поднимался со свечой наверх.
- Что это вы не спите? – недовольно спросил фон Ринген, рассматривая Эрнста-Хайнриха. Глаза у него были уставшими, но расстроенным он не выглядел.
- Готовлюсь к тому, чтобы стать вашим телохранителем, и охранять вас в любое время дня и ночи.
- До чего же дерзки нынешние мальчишки, - прогудел под нос барон, но вслух сказал другое: - Для этого не надо вскакивать на рассвете. Если же вы вдруг решили отслужить утреню, то на кухне есть вино – бочка стоит в углу, поодаль от очага, и хлеб. Его вы найдете в сундуке. Анна велит заворачивать его в полотенце, чтобы не зачерствел и не обветрился. Сундук не заперт – моим слугам можно доверять. Мяса же вы сейчас не едите?
- Воздерживаюсь, - согласился Эрнст-Хайнрих, которого покоробило высказывание про утреню.
- Воздерживаюсь, - передразнил его барон. – Не люблю людей, которые только и делают, что воздерживаются! Они тратят на это всю свою жизнь и так и не узнают ее. Ладно, ешьте что найдете, но не шумите. Я иду спать.
- Доброй ночи, - Эрнст-Хайнрих посторонился, чтобы пропустить его, и барон фон Ринген, фыркнув, величественно удалился наверх, забрав с собой свет.
Он прошел через темную гостиную и узкий коридор, растолкав слугу, который спал в каморке у дверей, завернувшись в плащ. Тот нехотя поднялся, потягиваясь и ворча, и раздул тлеющие в очаге угли, чтобы тут же завалиться спать назад. Эрнст-Хайнрих нашел хлеб в сундуке, о котором говорил барон, и срезал головку чеснока с косы, висевшей над дверями. Он подсолил ломоть ноздреватого серого хлеба, положил дольку чеснока в рот, чуть-чуть посмаковал острый вкус и быстро закусил его хлебом. К этому простому блюду все-таки не хватало сала или колбасы, но не успел Эрнст-Хайнрих упрекнуть себя за желание почревоугодничать, как в заднюю дверь постучали.
Дожевывая чеснок, он поднялся, на всякий случай прихватив кочергу, и отпер засов. За дверью стоял молодой человек примерно его лет, одетый ярко и дорого. Приподняв бровь, он изумленно взглянул на Эрнста-Хайнриха, на кочергу в его руках, а затем потеснил его и прошел внутрь, не снимая ладони с эфеса шпаги. От него сильно пахло вином и водкой.
Юноша сел на его место, не потрудившись объяснить, кто он такой и что делает. Вместо приветствия он жадно взял второй ломоть, который Эрнст-Хайнрих тоже приготовил для себя, разломил его на две части и тут же принялся поедать.
- Вина, - неразборчиво приказал он с набитым ртом.
- Я не знаю, где здесь вино, - возразил Эрнст-Хайнрих, и гость повернулся к нему, изумленно окидывая его взглядом с ног до головы. Он даже стал медленней жевать.
- Вот это да, - сказал он с пьяным восхищением, и Эрнст-Хайнрих тут же узнал его голос: это был сын барона. – Слыханное ли дело, слуга не знает, где вино! Вы все первым делом бежите к бочке, чтобы тайком полакомиться, пока хозяин не видит.
- Возможно, - согласился Эрнст-Хайнрих. – Но я гость, а не слуга. По крайней мере, пока.
- Гость? – сын барона опять высоко поднял бровь, словно Эрнст-Хайнрих сказал что-то крайне забавное. Похоже, это был его любимый жест. – Странный гость, который в одиночку полуночничает на кухне.
- Странный хозяин, который заходит в дом с черного хода, - парировал Эрнст-Хайнрих, сложив руки на груди.
- Уели, - засмеялся юноша. – Погодите-ка, мы что, знакомы, раз вы знаете, кто я? Память у меня в последнее время ни к черту, - Эрнст-Хайнрих слегка поморщился при упоминании черта, но сын барона этого не заметил. – Тогда приношу свои извинения. Я подумал было, что monpére опять сменил слуг. Он частенько это делает, чтобы никто не догадался, кто он такой.
- Такой?
- Угу. Я давно не заезжал в эту глушь. В большом городе жизнь бурлит, а здесь – стоячее болото, в которое как зайдешь, так вываляешься в грязи. Да вы садитесь, я сейчас растолкаю того бездельника, который должен был вам прислуживать, и он нальет нам вина, и мы выпьем за встречу. К счастью, на вино отец не скуп, не разбавляет.
Он снял перчатку и задумчиво потер костяшки пальцев, будто вспоминал о старой драке, и Эрнст-Хайнрих поспешил сказать ему:
- Я не пью неразбавленного.
- Нет? – бровь собеседника опять взлетела наверх. – Ну знаете ли, это никуда не годится.
Он решительно встал, слегка покачнувшись, снял с полки две большие деревянные кружки, в которые обычно наливали пиво, а не вино, и подошел к бочке, которая пряталась в полумраке. Неразборчиво бормоча под нос, юноша наполнил каждую кружку до краев и с гордостью поставил обе на стол.
- Извольте выпить, - сказал он холодно. – Из уважения ко мне! В конце концов, я сын хозяина этого дома, а вы находитесь под его крышей. Имею ли я право знать, с кем делю собственный кров?
- Разумеется, - согласился Эрнст-Хайнрих, все еще не садясь. – Меня зовут Эрнст-Хайнрих Лихте из Ашенбурга.
Он слегка изменил свою фамилию, чтобы не выдавать отца. Вряд ли тот бы обрадовался, если бы услышал, где и с кем коротает время его сын.
- Ашенбург? Это не там приковали какую-то девицу на цепь к кухонному столу и держали двадцать лет взаперти за то, что она крутила шашни с каким-то молодчиком?
- Боюсь, вы ошибаетесь, - вежливо возразил Эрнст-Хайнрих. Ашенбургом звалась их старая усадьба, и прадед когда-то присоединил это название к фамилии. Юноша фыркнул.
- Людвиг фон Ринген, - представился он и нетерпеливо указал на табурет рядом с собой. – Извольте сесть – теперь ваша честь нисколечко не пострадает от питья с незнакомцами.
Эрнст-Хайнрих помедлил, но послушался. Как только они сели, Людвиг фон Ринген первым делом присосался к кружке и залпом выпил половину.
- Хорошо! – воскликнул он, вытирая мокрые губы. – Итак, господин Лихте из Ашенбурга, какими же судьбами вы столкнулись с моим драгоценнейшим из драгоценных, как говорят у турок, предком?
- Все очень просто, - Эрнст-Хайнрих взял кружку, но тут же поставил ее назад. – Он попросил меня охранять его.
- Он? Охранять? Вас? – Людвиг фон Ринген недоверчиво заглянул ему в лицо. – Старый волк потерял зубы, раз начал нанимать телохранителей? Вот это новость! Он сказал вам, зачем ему понадобился телохранитель?
- Не имею ни малейшего понятия.
Сын барона вглядывался в него еще с полминуты, а затем отстранился.
- На вашем месте я бы отказался, - с некоторым пренебрежением сказал он. – Да и вообще не связывался бы с нашей семейкой. Бежал бы куда глаза глядят. Я вот все пытаюсь убежать, - внезапно сказал он и опрокинул остатки вина. – Да эту поганую кровь никуда не денешь.
Эрнст-Хайнрих промолчал, ожидая продолжения, и не ошибся.
- Из-за таких, как он, Господь когда-то стер с лица земли род человеческий, - с твердой убежденностью сказал Людвиг фон Ринген. – Из-за таких, как я. Он бесчестный убийца и грешник, и я не понимаю, почему моя мать осталась с ним, когда узнала о нем правду… Знаете, что я вам скажу? Если бы кто-нибудь убил моего отца, я бы не смог его осудить. Разве что предпочел, чтоб этот человек убил и меня, чтобы убрать даже память о нас.
- Молитесь, чтобы Господь вас вразумил, - ответил ему Эрнст-Хайнрих. – Вы не должны допускать подобных мыслей. Они ввергнут вас во грех.
- Не будьте святошей. Если б вы могли оказаться в моей шкуре!.. – Людвиг фон Ринген впал в пьяную тоску, и его взгляд заволокло винной дымкой. – Налейте мне кружечку, и я скажу вам кое-что еще.
Эрнст-Хайнрих послушался. Он нацедил вина – кран у бочки неожиданно оказался завернут так туго, что ему пришлось попотеть, чтобы открыть его. Когда Эрнст-Хайнрих поставил вино перед сыном барона, тот окунул туда указательный палец и лениво облизал его.
- Нас с ним надо бояться, господин Лихте, раз вы теперь в телохранителях у старого волка, - сказал Людвиг фон Ринген очень тихо, уткнувшись в свою кружку. – Одна ночь или один день, опять эта луна, жажда крови и безумие, и перед вами будет настоящий зверь, готовый убивать. Я видел его вчера, когда он смывал кровь со своего подбородка… И вчера же волк задрал неподалеку какого-то разбойника. Волк! Трусливейший из зверей! Если бы ваш отец был волком, господин Лихте? Как бы вы жили с тем, что однажды лишитесь разума и обратитесь в зверя, потому что произошли от его семени? Я не могу пойти на войну, не могу ухаживать за достойными девицами, потому что меня снедает страх. Пусть не сегодня и не завтра, но мне не избежать такой судьбы.
- Вам надо проспаться, - заметил Эрнст-Хайнрих. Внутри себя он кричал изо всех сил от изумления и отчаяния: все сложилось воедино, хотя он не мог – и не хотел – верить в это. Оборотней не существовало, не могло существовать, но он сам видел волка, который убил разбойника. Он видел, что наставник сердит на барона, и наставник знал секрет этого человека. Он собственными глазами читал донос, в котором говорилось, что барон фон Ринген – оборотень.
- Мне нужно не просыпаться никогда, - пьяно заметил Людвиг фон Ринген. Он допил свое вино и подвинул к себе кружку Эрнста-Хайнриха, но одолел только половину и теперь клевал носом. Эрнст-Хайнрих потряс его за плечо.
- Ну-ка, поднимайтесь, - сказал он. – Я отнесу вас наверх.
- Я сам, - запротестовал юноша, но он никак не мог подняться с табуретки, тяжело опускаясь назад. Наконец он уцепился за шею Эрнста-Хайнриха, обняв его, как давно потерянного брата, и, тяжело дыша на него вином, пробормотал:
- Запомните мои слова… Бегите отсюда.
- Потому что ваш отец оборотень?
Людвиг фон Ринген не ответил, тяжело повиснув на нем, и Эрнст-Хайнрих затащил его на второй этаж, потревожив по дороге слугу, чтобы открыл дверь и приготовил постель. Когда он стаскивал с баронского сына сапоги, чтобы выставить их за дверь, юноша приоткрыл глаза и сказал пьяным и сонным голосом:
- Да.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги