Хлеб печали

Глава пятнадцатая. Руди. Почетный гость

- Удивительно, что вам, милостивый государь, так быстро удалось отойти от ваших ранений, - говорил доктор всякий раз, после того, как пускал Руди кровь и пичкал его пилюлями то из толченых червей, то из измельченного камня из кабаньего желудка. – Вам очень повезло, что вы попали в мои руки, - добавлял он и выписывал очередное дикое лечение, вроде намазывания горчицей пораженных мест, которая якобы должна была впитываться в кровь и разжижать ее. От его методов Руди то рвало, то знобило, то бросало в жар, и ему казалось, что даже смерть от раны предпочтительней долгих пыток веселого доктора. Слуга, которого ему любезно дали хозяева, ворчал после этих визитов, что с помощью доктора куда как легче отправиться на тот свет, пока выносил таз с кровью и рвотой.

Но боль тела казалась ничем, по сравнению с той, которая мучила его душу. Барон никогда не был ему другом, и, казалось бы, они ничем не связаны, кроме общих воспоминаний и общего дела. Тем не менее, по ночам, когда дневные заботы уходили, и Руди становилось легче, он то и дело вспоминал ту ночь и то утро, когда видел его в последний раз. Ему удалось узнать от священника, что дом барона сгорел дотла, и никто больше не видел и не слышал имени Рейнеке фон Рингена. Тела его тоже не нашли, зато солдаты обнаружили несколько убитых чуть выше в горах, судя по виду – чьих-то наемников, которым хорошо платили. У одного из них была сломана шея, остальные умерли от ранений, а их капитан был повешен над расщелиной. Жители покинули свою деревню, посчитав ее проклятой, и священник с грустью говорил, что теперь ему некому больше проповедовать и некого больше хоронить. Он на полном серьезе попытался дать Руди взятку, чтобы тот написал епископу о том, что деревню нельзя отлучать из лона католической церкви – значит, дела шли серьезней некуда.

Руди хотел повидать Магду, которая до сих пор ждала в тюрьме, пока соберется заседание суда; однако доктор не позволял ему выходить за пределы дома, ссылаясь на то, что в его состоянии это может быть опасным. На счастье Магды, один из уважаемых судей так перепугался произошедших событий, что уехал за добрую сотню лиг и слал оттуда гневные письма, в которых описывал свое недомогание и возмущение. Увы, горожане не переставали волноваться, требуя наказать ведьму и остановить наплыв бродяг в город, потому-то магистрат ежедневно заседал в ратуше, пытаясь собрать трибунал не в полном составе. Как ни странно, но протестовал против суда лишь настоятель местного монастыря, пытаясь доказать, что ведьма – совсем не ведьма, но его никто не слушал.

К Руди часто приходили гости, принимая его за важную шишку. Почему-то ходили слухи, что его прислало сюда некое могущественное лицо, чуть ли не сам император или Папа, и каждый из гостей приносил ему подарки и пытался заверить его в своей верности католической вере и императору лично. Деньги, провизия, цветочные клубни, серебряные безделушки – про себя он шутил, что зря не родился лавочником: впору было бы открывать лавку и начинать торговать, иначе вещи грозили бы заполнить кладовую. Спасался он лишь тем, что пересылал их священнику и настоятелю, чтобы тратили вырученные за них деньги на свое усмотрение.

Когда он сочинял очередное письмо для священника, слуга, деликатно кашлянув, объявил о приходе очередной посетительницы: на этот раз это была графиня с непроизносимой южной фамилией, Анна Дитценроде фон Хайлигенфельд, и он встал, чтобы встретить ее достойно.

Руди ждал появления очередной матроны, которая первым делом либо снисходительно, либо раболепно осведомится о его здоровье, но в комнату вплыла молодая женщина, моложе его лет на десять. Она была одета богато и со вкусом, словно явилась с визитом к королевскому двору, а не к больничному одру человека в заштатном маленьком городке.

- У вас мухи, - сказала она первым делом, словно они были старыми знакомыми, и развернула веер. – Дайте подзатыльник вашему слуге, чтобы проветрил комнату.

- Доктор запретил проветривание, ваше сиятельство, - ответил Руди от неожиданности.

- Подумаешь, доктор, - легко сказала она. – Если бы мой муж слушался докторов, я бы давным-давно стала вдовой. Вдохните свежего воздуха из сада, и вам станет легче, поверьте. И я разрешаю вам обращаться ко мне без титулов. Вы можете называть меня просто Анной. Разрешите присесть?

- Разумеется… Попроси в доме лучшего кресла для ее сиятельства, - приказал он слуге, - и принеси чего-нибудь закусить, да поживей. Я не заслуживаю такой чести, чтобы фамильярничать с вами.

- Ах, Господи, - сказала графиня весело, - я прихожу навестить человека, который видел оборотня лицом к лицу, выказал настоящую храбрость, а он считает себя ничтожным и мелким, чтобы обращаться ко мне по имени. Наоборот, это мне должно быть лестно, что вы соизволите говорить со мной, как с равной.

- Оборотня? - переспросил он.

- Разумеется, - она даже удивилась этому вопросу. – Неужели вы единственный человек, который не подозревает о своей славе? Или этот ваш доктор решил оградить вас от пагубного влияния слухов? На вас в городе готовы молиться, и крестьяне говорят, что вы спасли их деревню от злобного чудовища.

- Чудовища?

- От их хозяина. От старого барона.

Руди промолчал. Кем бы на самом деле барон ни был, так уж точно не чудовищем.

- Полагаю, что доктор запретил рассказывать вам и о потрясающей новости, которая тоже касается вас, - переменила она тему, заметив его недовольство.

- О какой же?

- Вы назначены одним из судей над ведьмой, - просто ответила графиня. – Это большая честь, и я смею вас поздравить с этим.

- Что? – он подавился собственным удивлением, но в этот момент вошла вереница слуг со стульями, столом, кушаньями, канделябром и большим опахалом. – Я просил принести всего лишь закуски, - прорычал он, глядя на то, как слуги суетятся в его комнате.

- Ах, бросьте, - Анна дотронулась до его руки. – Или вы хотите, чтобы я ушла и не тревожила ваш покой?

- Разумеется, нет, ваше сиятельство, - но она погрозила ему пальцем и сложила губы так, что Руди прочел на них ее имя: Анна.

- Тогда давайте выпьем по бокалу вина, - сказала она. – Ведь вам не повредит вино, правда?

Слуги быстро расставляли на столе кушанья, но у Руди пропал аппетит, как только он представил себе насмешливое и презрительное лицо Магды. Он сжал челюсти, чтобы прогнать его, но образ ушел куда-то глубже, внутрь его души. «Все люди одинаковые», - наверняка скажет она.

- Оставьте нас с ее сиятельством наедине, - проговорил он вслух, и слуги, кланяясь и пятясь, вышли из комнаты. Последний неловко поставил опахало в угол, и оно неожиданно упало на пол, стоило только Руди разлить вино по бокалам. И графиня, и сам Руди одновременно вздрогнули, и это будто протянуло между ними тонкую нить таинственной связи.

Она была очень красива, особенно в сумерках, и вино перекочевало вместе с ними в постель. Она пила и ела с таким удовольствием и так доверительно говорила с ним, что часть ее сил передались и ему; Руди не мог объяснить, как они оказались рядом, и как ее рука оказалась в его ладони, а потом ее поцелуи оказались горячи, как расплавленный воск, попавший на кожу, и они больше не обращали внимания на стол, переместившись в постель, не сняв толком одежды. Анна была нежной и страстной, и он не чувствовал боли от ран, которая преследовали его все эти дни, глядя ей в лицо. В ее объятьях он позабыл обо всем: о Магде, и о ее муже, и о том, что это грех, и в иных местах, Анну бы закидали камнями за то, что она так легко предает супружеские узы, и что сам он когда-то осуждал жен, которые так легкомысленно относились к брачной постели; не было ничего, что имело бы значение – слишком уж долго у него не было женщин и слишком уж она была хороша.

- Великолепная женщина, - с осуждением сказал ему доктор на следующее утро, пока пересчитывал пилюли, присланные аптекарем, и вздохнул; откуда-то все уже знали, что произошло вечером, и как они не могли расстаться до позднего часа. – Вам очень повезло. Ее муж обладает кое-каким влиянием, да и сама она отнюдь не из последних лиц при императорском дворе. Если вы вдруг попадете в столицу, - он с неописуемым страданием взглянул на Руди, и его пухлое лицо сморщилось, - замолвите за меня словечко.

- Это всего лишь временное помутнение, - заверил его Руди, хотя ему хотелось увидеть ее еще раз. – Вряд ли у меня будет еще одна возможность быть с графиней.

- Если вы не дурак, то изыщете ее!

- Правда ли, что меня избрали в судьи? – переменил он скорее тему; он не мог говорить об Анне без того, чтобы не вспоминать вчерашний вечер. Таких смешанных чувств он не испытывал давно, и в них была и неловкость, и стыд, и жгучее желание, но ему было хорошо, будто он утолил жажду после долгих дней в пустыне.

- Вы уже и это знаете? Пресвятая Дева, в этом городе невозможно ничего скрыть дольше двух часов! – в сердцах воскликнул доктор. Он выглядел совсем расстроенным, и Руди даже проникся к нему благодарностью: не всякий лекарь так переживает за своих больных. – Я просил их подождать, суд навредит вашему самочувствию, но они уперлись, будто бараны, увидевшие соперника. Я настоятельно рекомендую вам отказаться от этой чести. Очень, очень настоятельно!

- Я не могу, - ответил Руди, и это было правдой. Он знал, каково это могло быть в чужом городе: вот ты говоришь, что думаешь, поступаешь так, как считаешь нужным, и все знатные господа, которые только-только расплывались в улыбке, вдруг меняются в лице, появляются подозрительные взгляды, и вот ты уже стоишь на суде рядом с колдуном или ведьмой, поскольку даже промолчав, в глазах других ты становишься пособником Зла… Право же, чтоб говорить правду, то нужно быть бродячим комедиантом или сумасшедшим!

В церкви Анна удостоила его лишь благосклонным, кратким взглядом и поприветствовала так отстраненно и холодно, будто они встречались только мельком, на прогулке; зато девочка, что была с ней (Руди уже знал, что это была ее племянница), глядела на него неприязненно. Он удивился такой реакции, но решил не обращать на это внимания: кто разберет этих детей и что у них на уме! Однако вечером он получил приглашение к графине домой, и она, балуясь, кормила его незнакомым доселе лакомством - фруктовым мороженым - с узкой десертной ложечки и расспрашивала о прошлом. Руди рассказал ей несколько забавных случаев из своей юности: как они притворялись торговцами тепличных цветов в Париже, и как трижды взяли плату за проезд по мосту с жадного купца, который продал им испорченное вино, и думал, что ловко провел их. Анна смеялась там, где надо смеяться, но через несколько дней спросила его:

- Я никогда не могла бы даже подумать, что вы способны на такие проделки! Но ведь я знаю, что вы так серьезны и занимаетесь такими важными вещами, почему же вы не говорите о них? Я вышла из того возраста, когда меня можно напугать или смутить, но мой интерес по-прежнему гораздо шире, чем у обычных женщин, которые интересуются лишь домашним хозяйством. Я жажду услышать о ваших настоящих приключениях.

- Откуда вы знаете, что они были? Пустая слава разлетается быстро.

- Я знаю, что вы необычный человек, - серьезно ответила она. – Вы даже не укорили меня за то, что я пренебрегаю женскими обязанностями, чего я ожидаю всякий раз. Вы говорите со мной, забывая время от времени о моем титуле, и мне это нравится, потому что я устала от лизоблюдства. Я хочу знать о вас больше.

- Как и я о вас.

- О, во мне нет ничего необычного, - Анна постучала ложечкой о край бокала с чудным напитком из вина и специй. – Я родилась в не такой уж богатой семье. Мой отец – мир его праху – был незаконнорожденным сыном барона. Ему повезло отличиться на войне с турками, после чего он быстро поднялся при императорском дворе, женился на моей матери и попал в опалу. Он много пил в последние годы, - ее глаза потемнели, - бил мать и меня… К счастью, мне повезло встретить своего мужа, который осмелился жениться на мне, несмотря на такое позорное родство. Впрочем, я его вторая жена. Первая уже лежит в семейном склепе, - почти с улыбкой добавила она.

- Как он отпустил вас путешествовать одну?

- Только лишь благодаря моему дару убеждения…

- И хитрости?

- И хитрости, - подтвердила она весело. – Но хватит о моем муже, раз уж, слава Господу, его здесь нет. Если бы не он, я бы не встретила здесь вас. Как вы сюда попали, любовь моя?

Анна выжидательно на него взглянула. Все в ней было мило: и разрез глаз, и рисунок губ, и ее привычка щуриться, когда она начинала говорить с легкой усмешкой. Она была умна, но не отталкивала, как иные женщины, кичащиеся своей ученостью, и Руди это нравилось. Он открыл рот, чтобы рассказать ей о том, как охотился за оборотнями и ведьмами и как попал в немилость из-за этого, но в дверь постучали, и драгоценный миг был упущен.

- Ваша племянница хочет видеть вас, ваше сиятельство, - послышался глухой и почтительный голос слуги, затем он ойкнул, будто от боли, и детский голос требовательно заявил:

- Мне очень нужно ваше разрешение, потому что без него Штефан не желает заниматься со мной фехтованием! Это несправедливо!

Анна улыбнулась Руди, призывая его в сообщники.

- Поразительно невоспитанное дитя, - шепнула она ему, но громко сказала иное: - Я разрешаю тебе, Матильда. Передай ему, что ты можешь заниматься сегодня фехтованием, а не танцами.

- И не правописанием, - просительно добавил голос.

- Нет уж, от правописания тебе некуда деться. Баронессе не пристало быть неграмотной. Даже в этом маленьком городке дети разумеют больше тебя и в науках, и в манерах.

- Не все, - возразила Матильда, но спорить не стала. – Штефан не поверит мне на слово после случая с свиным окороком. Могу ли я попросить вас принять его?

- Ну что ж… - Анна сделала вид, что задумалась. Она улыбалась Руди. – Пожалуй, позови его. Воспользуйся моей добротой сегодня, но в следующий раз за такую дерзкую просьбу я прикажу тебя выпороть вновь!

- Эта маленькая дикарка без спросу утащила с кухни свиной окорок, - вполголоса сказала графиня Руди, когда племянница, пробормотав слова благодарности, удалилась. Анна все еще улыбалась, но на этот раз мечтательно. – И это несмотря на то, что при ней два учителя и две служанки! А знаете ради чего? Чтобы отдать окорок псарю! Мол, он обещал отдать ей хорошего щенка, который вырастет в бойцовскую собаку. Жаль, бедная девочка не умеет ладить с животными, и даже несмотря на то, что руки у нее были вымазаны свиным жиром, ни один пес не осмелился к ней подойти!

После Руди наблюдал, как его возлюбленная, совершенно изменив свой тон, приказывала слуге, что ему надлежит сделать и как себя вести с племянницей. Она была так царственна, так благожелательна и так умна, что даже император мог бы пожелать сделать ее своей женой, и он невольно порадовался, что никакой владыка мира не встал между ними. Сказать Анне, как он очарован ей, Руди не успел: стоило только им вновь сесть за стол, чтобы продолжить дружескую беседу, как к ней в гости явились дамы, горевшие желанием узнать о жизни в чужих краях, и Руди пришлось спасаться бегством через задний двор, чтобы не давать повода для лишних слухов.

Уже смеркалось, когда он вышел в сад и остановился под кованым фонариком, вокруг которого роились мошки, бессильно бившиеся о горячее стекло. Город засыпал, замирая в темноте, словно цепенел перед наступлением ночи. Появились первые звезды, и Руди с раздражением подумал, что бессилен против темноты, и ему придется искать дорогу домой вслепую.

- Не осветить ли вам дорогу, господин? – спросил его юный голос, и он вздрогнул от неожиданности, обернувшись на говорившего. Это была племянница Анны, однако девочка была одета в мужское охотничье платье с пышными обшлагами. У ее ног стоял круглый фонарь. Матильда скрестила руки на груди и на ее лице виднелся упрямый вызов.

- Почему вы не спите? – спросил Руди. – Ваше тетушка будет недовольна.

- Я знаю, - обронила Матильда и взглянула на него с непонятной неприязнью. – Я могу проводить вас. Я хочу проводить вас.

- Вряд ли это разумно, - возразил он. – Или вы что-то хотите сказать мне?

- Да! – воскликнула Матильда, но тут же настороженно оглянулась. – То есть, нет… Не знаю. Пойдемте.

Он усмехнулся, и девчонка тотчас же взъерепенилась, словно вздыбила шерсть на загривке. Она молча взяла фонарь и зажгла в нем свечу, яростно ударив огнивом о кремень. Взгляд она прятала под треуголкой с пером, а когда подняла фонарь, Руди уже не видел ничего, кроме ее подбородка, перчаток с раструбами и рубахи с кожаным жилетом; и сад, и тропинка к калитке, и здания вдалеке, и звезды исчезли, отгородившись темнотой от яркого света.

- Вы не замерзнете? – спросил ее Руди. Фонарь качнулся, словно говорил «нет».

- Пойдемте, пока меня не хватились, - вместо ответа сказала Матильда, и яркий круг от фонаря запрыгал по песчаной дорожке, выхватывая из темноты ветви, камни и траву.

Она пошла быстро, не заботясь о том, что Руди не мог за ней поспеть. Он злился на своенравную девчонку, стараясь дышать ровно и глубоко, как много лет назад велел ему наставник, считавший, что с помощью правильного дыхания и божьей помощи можно исцелить любой недуг. Тот прилив сил, который он ощущал рядом с Анной, пропал, и теперь ему вновь казалось, будто его медленно пытают запахами, звуками и светом – настолько невыносимо начала болеть голова. Руди показалось, что к нему вновь вернулась лихорадка, но, когда он, стянув перчатку, прикоснулся ко лбу, то с удивлением обнаружил, что тот неприятно мокр и холоден.

Матильда шла уверенно, словно ходила по этой дороге сотню раз. На поворотах она притормаживала, дожидаясь его, и он чувствовал, что девчонка чем-то недовольна и растеряна, только никак не мог взять в толк, чего она от него хочет. Уже почти у самого дома она остановилась и опять поставила фонарь на землю.

- Дальше я не пойду, - заявила своенравная девчонка, обернувшись к нему. – А теперь послушайте меня, добрый господин, - она сделала паузу и в волнении стянула перчатку с руки. - Не приходите больше в дом моей опекунши, слышите?

- Почему? – спокойно спросил Руди, слегка смущенный ее словами.

- Потому что вы убийца! - потеряв самообладание, воскликнула Матильда. – И по закону чести я должна предупредить вас о том, что у вас есть враги в этом доме!

- Уж не вы ли? – Руди улыбнулся. Племянница Анны, кажется, воображала себя рыцарем без страха и упрека.

- Я вас ненавижу! – воскликнула Матильда. Она хотела произнести эти слова весомо и тихо, однако вложила в них слишком много пыла. - И я вас предупредила, - она развернулась, чтобы уйти, но Руди окликнул этого несносного ребенка, возомнившего себя вершителем судеб:

- Возьми фонарь! Как ты найдешь дорогу назад?

- Не надо делать вид, что вас это волнует, господин, - огрызнулась та из темноты. – Я хорошо чую запахи, пусть даже не зги не видно!

Руди поднял фонарь, когда понял, что его спутница исчезла. Он досадовал на себя: невелика честь поставить на место несмышленого ребенка, которому не хватает ни опыта, ни сил противостоять тому, кто сильнее его. Он решил, что отошлет фонарь в дом Анны завтра, но быстро выбросил такие презренные мысли из головы. Гораздо больше его занимал вопрос, какая колдовская сила заставила этого ребенка говорить такие ужасные слова человеку, которого она не знала: на одержимую Матильда похожа не была, и это настораживало его больше всего.