Хлеб печали

Глава двадцать девятая. Руди. За здоровье госпожи Магдалены Флайберг!

После той ночи Руди слег с лихорадкой, и несколько недель он провел между жизнью и смертью. Когда он наконец смог встать и взглянуть на себя в зеркало, оттуда на него смотрел совсем незнакомый ему человек – глаза его окончательно потеряли блеск, став будто каменными; а запавшие щеки невольно напоминали гравюры, на которых скелеты плясали вокруг могил.

- Ничего-ничего, - торопливо утешил его доктор, старавшийся сохранять серьезность. – Мясо на костях нарастет.

Руди потер щетину, и внимательный доктор тут же велел слуге привести цирюльника и принести куриного бульона, чтобы господин мог подкрепиться. Окружающий мир казался на удивление блеклым и грязным, словно кто-то постирал белое белье в илистой реке, и в груди у Руди точно появилась какая-то дыра, сквозь которую задувал холодный ветер.

- Пока вы болели, - услужливо заметил доктор, - приехал ваш друг, епископ.

- Друг?

- Нет-нет, не здешний, - поторопился заметить доктор, - хотя они замечательно поладили и каждый вечер устраивают ужины в честь друг друга. Он привез вам из Тосканы апельсинов и копченую свиную ногу. Каково же было его расстройство, когда я сказал ему, что вам следует пока воздержаться от тяжелой пищи. К счастью, нога точно не испортится.

- А где барон фон Ринген?

- Он уехал еще месяц назад со своей внучкой. Бедная девочка! Попасть под влияние этой гнусной женщины! Она так испортила ее, что однажды, когда я выражал свое сочувствие барону из-за всей этой истории, юная Матильда нарочно наступила мне на ногу, и мне даже послышалась, что она обругала меня старым ослом, - доктор вздохнул, хотя Руди про себя согласился с баронессой фон Нидерхоф.

- А что ведьма?

- Какая ведьма? – искренне удивился доктор. – А-а, вы имеете в виду ту старуху! Ей повезло, что казнь прервалась. Хотя говорили, что ее сожрал оборотень – тоже незавидная участь, как ни крути… Впрочем, я заболтал вас, - спохватился он и отступил на шажок назад.

Руди слабо махнул рукой.

Куриный бульон ему подали в супнице, словно он был князем или на худой конец графом, и слуга заботливо ухаживал за ним, осведомляясь, не нужно ли ему чего. Он не выглядел голодным, и точно, - когда Руди спросил, закончился ли в городе голод, - ответил, что все весьма обеднели, но эту зиму, дай Бог, переживут, а там время переменится. Государь император прислал людей и помощь, соблаговолив оторваться от важных военных забот. «Сами знаете, - самодовольно сказал слуга в заключение, держа половник в руке, как трубку, - турок надо бы проучить. Вот как соберем силы, так и стар, и млад запишутся в имперскую армию, чтобы освободить венгров от их самозванца и влахов от турок!»

Слуга бредил грядущими военными победами, цирюльник, пока брил Руди, мечтал о том, как научит своих сыновей своему ремеслу, и одновременно жаловался на то, какими они растут остолопами. У них было будущее, которого они боялись и ждали. Сам же Руди застрял в прошлом и больше всего хотел повернуть время вспять, всего-то на пару месяцев – и все пошло бы иначе. Жаль, что Господь не идет на такие сделки.

После бритья доктор осмотрел его и с неохотой разрешил спускаться вниз и даже совершать небольшие прогулки, но обязательно под присмотром. Впрочем, он категорически не желал слышать о встречах с друзьями и об их визитах. «Это только взволнует вас, - пояснил он, - и лихорадка может опять охватить ваш мозг, что, несомненно, приведет к ужасным, если не сказать хуже, к трагическим последствиям». Увидев, что Руди хмурится, он предложил ему заняться разбором писем, которые скопились за время его болезни, и Руди саркастически хмыкнул, но, тем не менее, от предложения не отказался.

Письма мало его волновали, но все же они отвлекали его от мыслей о том, что делать дальше. Он лениво перебирал стопку, разделяя их на три неравные кучки: в самой большой лежали неважные и не требующие ответа, в той, что была поменьше, - те, что могли подождать, и, наконец, в самой худой – послания, которые надо было просмотреть немедленно. Чем ближе Руди подходил к концу разбора, тем отчетливей ему чудился знакомый запах духов, словно Анна невидимкой появилась его в комнате, и он даже поднял голову с безумной надеждой, ожидая увидеть ее. Однако свечи горели так же ровно, как и раньше, и в комнате не было никого, кроме него самого и паука, которого не смахнули ленивые слуги.

И все же предчувствие не обмануло Руди. Анна была здесь. Когда он почти разобрал письма, почти в самом низу оказалось еще одно, сложенное дважды. Оно пахло ее духами, и этот милый почерк на конверте… От одного его вида у Руди защемило сердце, и он малодушно спрятал его в шкатулку, не в силах выдержать груза собственной вины.

Руди развернул его лишь через несколько дней, когда зашел в трактир, чтобы скрыться от назойливой опеки доктора и друзей, которые слишком сильно желали его утешить и выходить от болезни. В трактире, среди незнакомцев и слуг, среди стеклодувов, которые отмечали день своего святого покровителя, среди запахов пряных колбас и пива, ему стало лучше: никто, кажется, не желал заговорить с ним и никто не интересовался его делами.

«Прости меня».

Так начиналось письмо, и Руди пролил на бумагу несколько капель пива, потому что его рука вновь ослабла, и ему не хватило сил, чтобы удержать тяжелую кружку.

«Мне не следовало оставлять тебя так внезапно, не сказав ни слова и не попрощавшись, но, думаю, ты сможешь понять меня.

Долгие годы мой брат был моим единственным родным… Да, здесь я хочу написать человеком, как бы это смешно ни звучало. Пусть будет так! Кто вообще скажет, что делает людей людьми? Он воспитывал меня и говорил, что мне делать в трудные дни; он содержал и кормил меня до моего замужества, не ставя мне в упрек, что я трачу его деньги. Когда я увидела его мертвым, я не знала, что мне делать дальше и как мне теперь жить. Не знаю этого и сейчас.

Мне не хочется, чтобы ты думал, будто я желала зла всей семье моего дяди. Нет. Если бы все зависело только от меня, я бы давным-давно отступилась от планов разрушить его семью и жизнь. Но я не могла предать своего брата. Итак, это правда, что на мои деньги (деньги моего мужа) были наняты люди, которые сожгли его дом и убили его слуг, когда искали маленькую Матильду. Это правда, что мой брат похитил заблудившихся детей, чтобы подозрения упали на барона (скоро они вернутся домой; я дала распоряжение отпустить этих девочек, а в память того несчастного, чей труп нашли на месте похищения я заказала три обедни). Правда и то, что я подтолкнула к смерти его сына. Какое-то время назад мы были с ним связаны любовными узами, и я нарочно подстроила ему встречу с одним иезуитом, который живо интересуется ведьмовством. Тот рассказал ему о всех ужасах, что творили проклятые, и бедняга слегка помешался. После кончины матери он совсем не ладил со старым бароном фон Рингеном (тот ругал его за то, что он тратит слишком много денег в столице) и решил немедленно скакать к нему домой, чтобы высказать отцу все, что он думает о нем и о его наследстве. При мне (и из-за меня!) он выпил две бутылки вина, но, несмотря на то, что был сильно пьян, все же отправился в путь. Ничего удивительного, что его нашли со сломанной шеей в овраге.

Мой брат же служил барону фон Нидерхофу, ныне покойному. Я не знаю, что он сделал и как он это сделал, но несомненно одно – он помог ему и его жене умереть. Это разбило старому барону сердце, поскольку к дочери он питал самые нежные чувства. Именно после этого он покинул свет и поселился в глуши, чтобы воспитывать внучку в одиночестве. Я думаю, он что-то заподозрил в этой череде смертей. Или просто устал скрывать зверя внутри себя. Ты знаешь, чем больше волнений или бед, тем сильнее он рвется наружу. Даже у меня.

Наверное, тебе интересно, что мы хотели сделать с Матильдой… Вначале мой брат хотел убить и ее, чтобы барон остался один-одинешенек с мыслью, что вся его семья стала жертвой его жадности, но потом он решил, что будет славно, если она будет считать его своим врагом и заставил меня настраивать девочку против него. Когда я не знала ее, то думала, что это будет заносчивая, глупая девица, к которой я не буду питать никаких добрых чувств. Но Матильда так непосредственна, так доверчива, что я полюбила ее и тянула время, лишь бы не исполнять того, для чего мы ее предназначали.

Друг мой, я была так слепа, что до встречи с тобой воспринимала все происходящее, как веселую игру, как схватку двух сил: белой и черной. Кто-то умирал, но не на моих глазах, и я могла уверить себя в том, что раз я не видела этого, то ничего и не было. Я не любила никого, кроме брата и самой себя, и была уверена, что это тоже одна из сторон нашего проклятья. Только людям дано любить беззаветно. Я не любила и не люблю мужа. Я равнодушна к своим любовникам: что они есть, что их нет – все едино! Но только твое прощение и твои мысли имеют значение для меня.

Я хочу, чтобы ты это знал.

Слишком часто я думаю о тебе, и мне страшно, что твоя рана окажется смертельной. Я посылаю доктору подарки, чтобы он заботился о тебе лучше, и каждое утро, и каждый вечер молюсь за твое здоровье. Смешно, мой старый граф сейчас собрался ехать воевать на венгерские земли, где ему грозит быть освежеванным заживо, если турки возьмут его в плен, но это меня почти не трогает! Я лишь чувствую усталость. Мне нужно попасть ко двору и быть там обаятельной и беззащитной, чтобы император смилостивился над моим мужем и разрешил тяжбу в его пользу, а еще пожаловал бы ему еще не завоеванные земли.

Не знаю, зачем я это пишу. Надеюсь, что однажды ты все-таки простишь меня, и мы вновь встретимся, и ты снова будешь хмурым и неприступным, и будешь смотреть на меня так, словно тебя совершенно не волнует, что я говорю, но потом... Ах, эти глупые женские мечтания прямиком из слезливых виршей скучающих дам!

Твоя Анна

PS Распоряжайся этим письмом и своими знаниями как хочешь. Я разрешаю тебе это»

- Простите, сударь, - раздался мужской голос, и Руди вынырнул из письма, что принесло ему еще большее смятение, и наконец поставил кружку на стол. К нему обращался человек лет тридцати пяти, одетый богато, как сын графа. – Вы – единственный здесь, к которому я могу обратиться… Если я, конечно, не помешал вам.

- Нет, отнюдь, - медленно ответил Руди. – Чего вам угодно?

- Я ищу свою мать, - охотно, но не без волнения начал незнакомец, без разрешения присев напротив него; скромностью он не отличался. – Вы выглядите как человек благородный, поэтому уверен, что сможете мне помочь.

- Да, конечно. Все, что в моих силах.

- Дело в том, что я лишь недавно получил собственное дворянское достоинство, после того, как десять лет прослужил в войсках Его Императорского Величества. У меня появился собственный клочок земли и даже несколько крестьянских дворов, и я наконец-то обзавелся деньгами, чтобы забрать свою мать и родственников к себе, из нужды и нищеты. Нет-нет, - быстро вставил он, - моя мать не нищенка. Она – из благородных. Беда в том, что в последний раз она писала мне едва ли не пятнадцать лет назад. Тогда она жила еще в нашем старом доме.

- Почему же вы не стали искать ее сразу после затянувшегося молчания? – спросил Руди.

- Я начал! Первым делом я вернулся домой, но никто не мог сказать мне, куда она уехала вместе с моим младшим братом. Моя мать, знаете ли, суровая женщина. Настоящий кремень. Если уж она что решила, так ее ничто не заставит свернуть с пути, и лишнего она болтать не будет.

- Тогда почему вы думаете, что она здесь?

- На то есть две причины, - охотно пояснил его собеседник. Но, прежде чем начать говорить, он подозвал слугу и потребовал себе пива. – Для начала, меня нашел мой брат. Он рассказал, что нашу мать и мою племянницу - его дочь - преследуют якобы за ведьмовство, но он отнюдь не силен в географии и оттого не смог мне толком объяснить, где и как их найти, перепутав название этого города. Я потерял больше месяца, плутая вокруг гор. А потом до меня дошли дикие слухи, будто в здешних окрестностях поселился оборотень-людоед! – он громко хлопнул по столу ладонью. – И будто местные судьи вели розыск ведьмы, которая якобы его вызвала и находилась с ним в дьявольском союзничестве! Так вот, как мне удалось узнать, они нашли мою мать. Пытали ее и приговорили к казни. Я слышал, что она должна была свершиться несколько недель назад, но в последний миг ее похитил зверь, и с тех пор она пропала. Так вот, я приехал удостоверить, что моя мать – честнейшая женщина, в жизни не касавшаяся никакого чернокнижья. Кстати, у меня достаточно денег, если этим судьям понадобится плата за содержание в тюрьме или что-то в этом роде. У меня есть грамоты от папы и от императора!

- Как зовут вашу мать? – спросил Руди, уже зная ответ.

- Госпожа Магдалена Флайберг, - ответил тот с готовностью. – Неужели вы ее знали?

- В некотором роде, - во рту у Руди стало кисло, будто он раскусил лимон. - Вам нужно найти барона фон Рингена. Правда, он не так давно уехал. Спросите у здешнего епископа, он должен знать куда. Я уверен, что барон фон Ринген позаботился о вашей матери и о вашей племяннице.

Он поглядел на письмо, лежавшее перед ним. Немой укор.

- Если вас немного утешит, то с нее сняты все обвинения. И страдания за перенесенные пытки будут оплачены.

- Вот это добрая весть! – воскликнул сын Магды, и его глаза заблестели. На радостях он принудил Руди выпить с ним за их здоровье и долголетие, а затем устроил настоящий пир, заставив слуг вынести на столы все, что было в трактире; пир не только для них двоих, но и для всех, кто в тот час оказался здесь. Сын Магды выставил бочку вина и бочку водки, и его поступок был встречен громогласными криками одобрения. «Каждый глоток должно пить за здоровье и процветание госпожи Магдалены Флайберг», - предупредил он, и люди с радостью прикладывались масляными губами к краю черпака, восхваляя Магду и до питья, и после: женщины и мужчины, старики и дети – в трактир набилось так много народу, что хозяин едва успевал их рассаживать и разнимать, если начиналась ссора.

Руди наблюдал за этим недолго. Воспользовавшись суматохой, пока сын Магды объяснял каким-то девицам, кто такая госпожа Магдалена Флайберг, он спрятал свое драгоценное письмо, поднялся, оставив недопитое пиво на столе, и пошел к выходу.

- Постойте же! - услышал он уже у самых дверей. Сын Магды догнал его, расталкивая гуляк. Он уже порвал кружева на своем камзоле. – Скажите мне, как вас зовут, господин! Когда я найду свою мать и отвезу ее домой, для меня будет честью пригласить вас, как доброго вестника, и отпраздновать наше воссоединение.

- Не думаю, что она будет рада, - ответил Руди.

- Но все же?

- Я тот судья, что приговорил ее к казни, - без улыбки сказал он и увидел, как лицо его нового знакомого переменилось и отвердело. Он посмотрел на Руди уже без всякой симпатии, оттолкнул навалившегося на него стеклодува, а затем без слов прощания развернулся и ушел к бочонку с вином, где раздавался смех и крики: «За госпожу Магдалену!». Руди помедлил, глядя ему вслед, глубоко вдохнул и вышел на свежий воздух.