Хлеб печали

Глава двадцатая. Матильда. Хороший урок

Матильда, высунув язык, черный от чернил (кляксы она слизывала), старательно выводила на бумаге буквы, но стоило ей отвлечься, как строчка виляла вверх или вниз. «Волк есть животное хищное и добывает себе пропитание, охотясь на мелких зверей». Она подчеркнула волнистой чертой слово «волк» как главного героя предложения и задумалась, что здесь есть действие, а что состояние. Учитель по грамматике был ловок на подобные задачи, и, как ни протестовала Матильда (она даже скормила несколько страниц из учительской книги с диктантами свиньям в хлеву и свалила вину на пса), как ни притворялась неспособной к учению, он всегда находил способ заставить ее заниматься, и переписывать плохие работы, и даже порол розгами за шалости. Графиня опять лишь смеялась над жалобами Матильды и говорила, что женщина должна уметь читать и писать хотя бы ради того, чтобы обмениваться записочками с любовниками. «Мне не нужны никакие любовники», - запальчиво отвечала Матильда. Она еле сдерживалась, чтобы не добавить: «особенно такие, как у вас», но не смела огорчать графиню. Иногда она мечтала о том, как графиня воссоединится с мужем, и тот восхитится умениями и способностями Матильды - силой, ловкостью и смекалкой, - и возьмет с собой на войну. Здесь, впрочем, ее мечты простирались не дальше фантазий о том, как она гарцует на собственной лошади в блестящей кирасе, алом плаще, широкополой шляпой из мягкого сукна, одно из полей которой приколото к тулье золотой пряжкой с собственным гербом (каждый раз Матильда придумывала себе новый, потому что не помнила отцовского), и белое страусовое перо, и сапоги из лучшей кожи, и собственный отряд из благородных дворян, которые врежутся с криком «Ура» в стан врагов, когда имперский маршал уже бледно хватается за свой жезл и думает о капитуляции, и они переломят ход битвы, погнав врага прочь, а затем про них сложат песни и будут распевать при дворе много-много лет.

Как же невыносимо скучно было возвращаться к учению после таких возвышенных мечтаний! «Волк» с отвращением написала Матильда на пергаменте и рассеянно засунула кончик пера в рот, забыв, что так делать нельзя.

…а потом, когда фельдмаршал будет говорить речь о том, как они спасли от турок столицу (пусть это будет столица, хотя всем понятно, что турки не могут дойти до Вены!) и что представит их императору для получения высшей награды, из толпы появится дедушка, строгий и величавый. «Матильда-Шарлотта-Анна-София фон Нидерхоф, - скажет он, держа руку на шпаге с искусно выкованной гардой, - я горжусь тобой. Ты достойна своих предков, и твои родители были бы довольны, если б видели тебя сейчас». Тогда она бросится ему на шею… То есть, нет, она сделает шаг назад и присядет в книксене… Хотя нет, юноши так не делают. Поэтому она просто низко поклонится, и перо от шляпы взметнет пыль с земли. «Это ваша заслуга, сударь, - скажет она. – Вы, мой дед, воспитывали меня так, как должно воспитывать людей благородных, и я счастлива, что оправдала ваши ожидания, пусть и так скромно!» И пока все будут ахать и шушукаться, что эта прекрасная девушка вела войска против страшных турок, вот тогда она бросится на шею деду и скажет ему…

- Что это вы там бормочете? Выньте перо изо рта, – недовольно спросил учитель, неслышно войдя в комнату. – Ваше время вышло. Давайте сюда лист.

- Я не успела закончить упражнение, - пробормотала Матильда, чувствуя, как ее лицо пылает. – Мне нужно еще время.

- Я уже дал вам достаточно времени. Более способный или усидчивый ребенок уже давно бы выполнил все, что от него требуют. Или это задание слишком сложно для вас?

- Нет! – воскликнула она обиженно. – Я могу его сделать с легкостью! Его и еще сотню таких же!

- Непохоже. Но ловлю вас на слове. Откройте книгу по грамматике на странице сто двадцать пятой. Начните делать первое упражнение. Разбор, как я вас учил, и не забудьте про правописание. Ваш рукописный шрифт ужасен.

- Там целая страница предложений, - пробормотала Матильда. Буквы в книге напоминали толстых, извивающихся черных червяков, которые неожиданно изгибались под острыми углами.

- Их там две, - поправил учитель, поджав губы. – Девяносто одно, если быть точным. Я надеюсь, такие меры помогут вам сосредоточиться на учении, а не на собственных мечтаниях.

- Мне вообще не нужно учиться…

- Это я уже слышал, - непреклонно ответил он. – И не только от вас. Каждый ученик рано или поздно говорит мне об этом. Но есть один способ избавиться от учения.

- Какой же? – со внезапным любопытством воспрянула духом Матильда, заерзав на стуле.

- Выполнить все, что я прошу, и сдать мне экзамен.

- А-а, - Матильда разочарованно вздохнула. Сейчас у нее не было запала ссориться или бунтовать, и некуда было деваться от грамматики, составленной неким злонамеренным человеком, который дал каждому простому слову какую-то сложную цель, которое оно якобы выполняло в самом обыкновенном предложении. В глухом лесу в самую темную из ночей было трудней заблудиться, чем среди страниц этой книги.

Она кое-как доделала разбор предложения, втайне мечтая о грифельной доске, на которой училась писать алфавит, и угрюмо отдала учителю лист, когда чернила высохли. Матильда взглянула в окно, за которым стеной лил дождь, пока учитель читал ее работу, покашливая в кулак. Капли гулко барабанили по стеклу, и она вздохнула, представив, как вспухают и лопаются пузыри на луже, и как хорошо стоять в лесу под дедовым плащом, вдыхая сырой запах земли и грибов.

- Очень плохо, - вынес вердикт учитель, постукивая ногтем о край стола. – Я попрошу у графини, чтобы вам не давали ужина, пока вы не сделаете задание.

- Можно мне хотя бы присесть? – спросила Матильда угрюмо. – Я устала стоять за столом.

Она выслушала лекцию о том, что настоящие ученые всегда работали стоя и не жаловались, и что все взрослые стоят за конторкой, когда пишут письма или деловые бумаги, и что нынешнее юношество лениво и умом, и телом, и что женщинам, несмотря на их слабость разума, все равно нужно стараться, чтобы брать прилежностью… «Графине бы вы так сказать не посмели», - подумала Матильда, глядя ему в рот. Одновременно она теребила нитку, вылезшую из рукава, и ощущение ткани между пальцами успокаивало ее.

Когда учитель оставил ее, разобрав напоследок ошибки, ей не хотелось больше мечтать ни о военных подвигах, ни о свободе лесных прогулок под дождем. Матильда кинула книгу в дверь, как только снаружи повернулся ключ, заперший ее, и с наслаждением попрыгала на ней, раз за разом выбивая из щелей деревянного пола облачко пыли.

Однако никто не шел к ней, и она напрасно прислушивалась к шагам в других комнатах. Графини не было, а слуги не торопились на ее гнев, сколько бы она не сжимала кулаки.

Когда часы пробили три, Матильда все еще крепилась. Через полчаса она заскучала, ерзая на подушках, которые бросила на пол, а еще через пятнадцать минут, когда не успел затихнуть звук колокола на церкви, она уже поднимала растерзанную книгу, смирившись с тем, что никто не собирается проявлять к ней снисхождения. К шести Матильда с грехом пополам доделала задание, сломав два пера, и, когда она остервенело поставила точку, в замочной скважине заскреб ключ, а дверь отворилась.

- Ну, теперь можете спуститься, - сказал подобревший учитель, поглаживая нарумяненные щеки. – Надеюсь, заключение послужило вам уроком.

Матильда ничего ему не ответила и вихрем помчалась вниз. На кухне она потребовала вареного мяса и хлеба, не белого, а черного, который пекли слуги деда в неурожайный год. Ах эти года, когда они были вдвоем на всем белом свете, и играли в шахматы, и рассказывали истории! Матильда отдала бы все, чтобы вернуть их, все свои драгоценности: старую шахматную доску с поцарапанной черной королевой, бабушкины книги, шпагу и дедов пистолет. Она вспомнила, что эти вещи тоже сгинули в пожаре и закусила губу.

Со своей добычей Матильда вышла во двор, низко надвинув на лоб капюшон плаща. Она не обратила внимания на слуг, увещевавших ее остаться дома, в конце концов, разве в отсутствии графини – не она хозяйка? Во дворе никого не было, только одинокая, тощая и очень грязная курица расхаживала под дождем, как королева в изгнании.

Матильда обернулась к дому. В окнах первого этажа мелькал свет от свечи, прыгая из комнаты в комнату, выхватывая то рыжее пятно лица, то медь люстры, то белизну занавеси. Должно быть, слуги наябедничали учителю, и он теперь искал Матильду, чтобы задать ей трепку. Недолго думая, она подбежала к каменной ограде, взяла буханку под мышку, а мясо – в зубы, подтянулась и, пачкая юбки, залезла наверх, на осыпающиеся сырые камни, изъеденные временем. Матильда с отвращением вздрогнула, увидев на поверхности черных слизняков, выползших с наступлением темноты – она явственно представила, как их толстые тельца лопаются под ее ногами; не мешкая, она разбросала их в стороны, поддев кончиком туфли, и, удерживая равновесие, прошла подальше от ворот, туда, где росла раскидистая темная ива. Здесь Матильда, мокрая и упрямая, нахохлившаяся под плащом, как птенец, спряталась под ветвями, чтобы попировать всласть простой едой, которую наверняка обычно ели солдаты.

Она услышала, как отворилась дверь, и как ее звали слуги с учителем во главе: вначале сурово, а затем ласково, заманивая обещаниями не ругать, не наказывать и даже испечь пирожное к воскресному вечеру. Пф! Что ей, внучке барона фон Рингена, героя прошедшей войны, какие-то пирожные! Матильда героически жевала жесткий и кислый хлеб, который драл горло без воды и оказался вовсе не таким вкусным, как ей казалось, и хранила презрительное молчание, следя за тем, как по двору мечется фонарь. Под мелким дождем гордость оказалось хранить гораздо трудней, чем дома: было так холодно и сыро, что у нее замерзли руки, и Матильда пожалела, что решила показать свой норов, но тут же разозлилась на самое себя.

Она сердито закусила хлеб мясом, надеясь, что его вкус перебьет хлебный мякиш, но вдруг остановилась и положила остаток мяса на колени, прикрытые плащом. Матильда поерзала, чувствуя какое-то неудобство. Вначале ей показалось, что это из-за холодного камня, на котором она сидела, но нет, она знала, она чувствовала, что дело было что-то в другом. Морось, висевшая в воздухе, мешала ей принюхаться, и Матильда вытянула шею, как встревоженный зверек.

Кто-то глядел ей в спину.

Она обернулась на размокшую дорогу в город, на высокую траву на обочине, на темные шток-розы, росшие вдоль деревянной ограды аптекарского огорода из косых обтесанных ветвей, потемневших под дождем.

Ее опять позвали из дома, но на этот раз Матильда почти обрадовалась этому зову. Она облизнула губы, размышляя, не отозваться ли, но вспомнила о том, как дед рассказывал ей, что их род всегда шел на встречу опасности.

Матильда еще раз оглядела темнеющий пейзаж: города с этой стороны не было видно, и только лес темнел на холмах вдалеке. За дорогой и огородом был луг, по которому протекал узкий ручей, и ей показалось, что у воды кто-то стоит. Она прищурилась, но сумерки и дождь мешали ей вглядеться.

Она осторожно повернулась полностью, сбив щелчком очередного слизня, который оказался у нее на пути, и невнимательно вытерла руку о плащ, морщась от гадливости. Лес, вода, трава, изгородь. Лес, вода, трава, изгородь. Лес, вода…

Над травой выросла тень, и Матильда увидела яркие желтые глаза, глядевшие прямо на нее. Она замерла, не зная, что делать: у нее не было оружия, не было ничего, кроме обкусанной горбушки хлеба и вареного мяса. Это был волк, и он был зол; она чувствовала его ненависть так же ясно, как свой собственный страх; ненависть была почти человеческой, и это сбило ее с толку.

- Пошел вон, - тихо сказала она, нахмурив брови, будто зверь мог ее услышать. Страха не было; за ее спиной был дом, полный людей, но она не понимала, почему волк преследует ее. Сначала на прогулке, теперь здесь! Может быть, это любовник графини обращается в волка, чтобы отомстить ей за неосторожные слова?

Зверь медленно пересек дорогу, высунув язык. Ей показалось, что он улыбается, почти по-человечески, и тут на Матильду обрушился страх. Она вскочила на ноги, и волк немедленно бросился на нее. Он прыгнул так высоко, что Матильда видела светлую подпалину на его груди и шрам на морде. Сжав челюсть так крепко, что ей показалось, что зубы сейчас раскрошатся, она метнула в него мясом, целясь в морду, будто это могло остановить зверя. Он презрительно дернул головой и это спасло Матильде жизнь – волк, целившийся в нее, промахнулся. Ее обдало запахом зверя, и она сделала шаг назад, запуталась в юбке и с размаху упала на собственный зад. На ее счастье, волк тоже не удержался на мокрых камнях, его задние лапы соскользнули, и он лязгнул зубами, вцепившись в край ее плаща.

Матильда не догадалась сбросить его и лягнула волка туфлей в нос. Он выпустил плащ, рванувшись к ее лодыжке, но старые камни ограды не выдержали его веса, и зверь молча упал вниз вместе с ее туфлей.

Залаял цепной пес из аптекарского огорода, и Матильда перекрестилась дрожащей рукой. Она сжалась в комок, ожидая нового нападения, готовая сражаться дальше, но волк больше не показывался. Дождь усилился, и было непонятно, что шуршит там внизу – капли дождя или зверь.

Когда она наконец пошевелилась, и зад, и спина заныли, отозвались болью, и Матильда перевернулась на четвереньки, стараясь не поворачиваться спиной к дороге. Кое-как, хватаясь за ветви, она неловко спустилась, ожидая нападения. Ее кураж исчез, и Матильда почувствовала, как ее затрясло. Что она скажет графине? Не решит ли та, что Матильда тоже ведьма, раз ее преследует волк?

Она вышла из-за дерева, низко опустив голову, и едва не врезалась в учителя, который оглядывался по сторонам с недовольным лицом, высоко подняв фонарь.

- А, вот вы где, - сказал он, благоухая пудрой и потом. Его тонкие губы недовольно зазмеились. – Я доложу о вашей дерзости и самоуправстве ее сиятельству и потребую, чтобы вас высекли! Я было решил, что вы взялись за ум, а вы повели себя хуже последнего крестьянина. Кроме того, раз у вас остается время на то, чтобы убегать из дома, полагаю, что я даю вам недостаточно упражнений. Клянусь, следующие три дня вы будете заниматься двенадцать часов подряд.

- Да, сударь! – пылко воскликнула Матильда и поцеловала ему руку: уроки сейчас казались ей куда как лучше приключений под дождем. Учитель так удивился, что поскользнулся в грязи и звонко щелкнул зубами, чуть не упав; он ожидал, что его воспитанница будет протестовать и негодовать. Остаток вечера он приглядывал за ней, удивляясь тому, как тихо она себя вела. Что ж, видно все-таки угрозы, учеба и молитвы наставляют на путь истинный самых непоседливых детей!