Хлеб печали

Глава двенадцатая. Руди. Дорога на плаху

Монотонный скрип телеги и сильный запах дегтя разбудил Руди, и он моргнул, пытаясь разогнать туман в голове. Его мутило, хотелось пить, и соломинка, качавшаяся над его головой, невыносимо, до тошноты раздражала его. Выше нее было небо, голубое почти до прозрачности, но и оно мешало ему сосредоточиться и собраться с мыслями.

- Пришел в себя? – над ним склонилась Магда. Она сунула ему в рот тряпку, пропитанную чем-то кислым, и он заворочался, стараясь выплюнуть ее. В плече и груди жгло, словно приложили кочергу. От кислого жажда ослабла, и он успокоился. Над головой зажужжал толстый бычий слепень, но Магда отогнала его краем косынки.

«Куда мы едем?» - спросил ее Руди взглядом. В голове взорвалось еще одно ослепительное солнце, но теперь боль была меньше, чем раньше. Он смутно вспомнил, как сквозь забытье мучился от огня, который жег его тело, и любая мысль, любое движение заставляло огонь подниматься выше. Он хотел убежать от него, и ему казалось, что он видит перед собой Назарет, где было спасение, но огонь сменялся холодом, и ворота города, которого он никогда не видел, были заперты. «И он пошел с ними в Назарет, и повиновался им»

- Молчи уж, - посоветовала ему Магда, хотя Руди ничего не сказал, и забрала у него тряпку. Он кое-как повернул голову. Она сидела рядом, сгорбленная и хмурая – в руках у нее был только плохо замотанный узелок, из которого торчало горлышко глиняного сосуда, заткнутого пробкой.

- А чего господину молчать? – вмешался мужик спереди, наверное, возница. Его непривычная, простая речь резала Руди ухо. – В деревне-то господин и не умолкал вовсе.

Магда неохотно отозвалась:

- Мало ли чего человек в бреду наговорить может… Кто его знает, помешался, к примеру.

- Ну, ты его выгораживай больше. Сама на господина порчу навела, небось, а теперь испугалась!

Магда презрительно скривилась.

- Что ж ты не жалуешься на мазь, которую я тебе готовила, когда тебе спину схватило? Может, я и туда порчи навела, а?

- Все вы, ведьмы, один народ, - неуверенно пробормотал мужик, но притих.

- Вот и славно, - сварливо ответила Магда. – И помалкивай, а то превращу тебя в жабу, раз я, по-твоему, ведьма.

- Чего это, «по-моему»! Все так говорят, - проворчал он после долгой паузы и заругался на лошадь. – Ты – ведьма, внучку свою отдала дьяволу, да и барона нечисть какая-то сменила, а мы-то его за человека держали… Деньги ему платили, за хозяина почитали…

- А раз платили, значит, все вы дьяволовы пособники! И отлучат всю вашу чертову деревню от церкви, ясно? – вызверилась Магда. Руди увидел, как сузились ее глаза, и про себя призвал ее к осторожности. Что могло случиться в деревне? Как он сам мог что-то сказать? Так или иначе, ей стоило бы помолчать – он много раз видел, как темные люди принимали неосторожные слова на веру, и на этом строилось обвинение. Императорские законы были милостивы к заблудшим, но нетерпимы к грешникам.

- Чтоб язык у тебя отсох, - испуганно пролепетал возница. – Я к тебе со всей душой, а ты угрожать мне вздумала! На суде-то мне что говорить теперь?

- На что совести и ума хватит, - Магда взглянула на Руди и упрямо сжала губы. Он почти физически чувствовал ее неприязнь. Воцарилось молчание; она склонилась над своим узлом, будто над ребенком, и ее коса выпала из-под чепца. Руди показал взглядом, что хочет пить, и Магда – не сразу и неохотно – откупорила снова свой сосуд и промокнула серую тряпку, чтобы провести по его губам и выжать напиток ему на язык.

- Если бы один господин не приехал сюда, - сухо сказала она, будто разговаривала сама с собой, - и не кинул бы дрожжей в нашу опару, ничего бы этого не случилось.

«Я делал то, что должен был, - безмолвно возразил ей Руди, глядя снизу вверх. – Я не виноват в том, что каждый из вас неумело скрывал».

- Где мои солдаты? – наконец спросил он скрипучим голосом, когда ему показалось, что горло достаточно смягчилось.

- Часть ушла вперед, часть идет позади, - ответила Магда. – Как же, надо следить с безопасного расстояния, не отравила ли ведьма их господина!

- Почему ведьма?

- Потому что вытащила на себе ваше дородное тело, - прошипела она. – А господин в бреду принялся твердить об оборотнях и о бароне, и добрые христиане решили, что дом сжег дьявол и его приспешники, и только ведьма, перепугавшись, вынесла прекраснодушного господина, воспользовавшись своими бесовскими силами! Вот добрые люди и взяли ведьму. И схватили. А семью ее прогнали прочь, поделив их вещи. И, слава Пресвятой Деве, а то бы и они ехали на костер вместе со мной! – она неожиданно запнулась, но продолжила с не меньшей яростью: – И добрый господин, как оправится, будет сидеть рядом с судьей и давать показания о том, что ему привиделось…

Руди покачал головой. Ну уж нет, никогда.

- Не знаете вы людей, - угрюмо отрезала Магда, следившая за каждым его движением. – И сидеть будете, и судить будете. Может, скажете что-нибудь: зачем жечь ведьму, она уже стара, пусть доживает свой век! И секретари запишут ваши слова, как благороднейший из поступков, и будут славить вас там и сям. А дровишки уже догорят к тому времени, и ничего от меня не останется, кроме углей. Оно ж известно: знатным людям и вместо камня пряник поднесут, а простым – и вместо корки камень.

- Я расскажу правду.

Последние слова утомили его, и он закрыл глаза. Еще одна вспышка солнца перед глазами. Тягучая дремота подкрадывалась изнутри.

- Кто поверит этой правде? – донесся тоскливый голос Магды. – Разве эти руки могли носить драгоценности? Разве бывает такой загар у почтенных и благообразных дам из салонов? Никто из них не говорит тем языком, к которому я приучена, и не умеет делать ничего, кроме как наслаждаться жизнью, наставляя рога своим мужьям… Господа судьи - не дураки, - она помолчала. – Нет, я не жалуюсь. Есть люди, кому Бог полной ложкой отсыпает горя, так что ж? Одного бы я хотела перед смертью – удостовериться, что с Лене все в порядке. Сыновья мои не пропадут, где бы их не носило, а я славно пожила.

Руди хотел утешить ее, но и он знал, что, если один раз попадешь вниз, наверх почти не выбраться, и что людей может разубедить лишь чудо, которое случается так редко, что легче думать, что оно никогда не случится. «Никогда» - зазвучало в его голове, отражаясь от свода черепа, и распухло в его голове так сильно, что вытеснило все остальное, и ему привиделась пыльная дорога среди полей, без конца и без начала, за которой где-то были ворота в Назарет.

Когда он пришел в себя в следующий раз, телега уже стояла на чьем-то дворе в тени высокой каменной стены, и вокруг него суетился доктор в длинных остроносых туфлях, так заполняя пространство своим громким голосом и запахом касторового масла, что не хватало воздуха.

- Усадите его, - требовал он от слуг, которые обступили телегу со всех сторон. – Но, ради всего святого, болваны, делайте это медленно, ибо благородный организм не чета вашему, и малейшая встряска может нарушить его внутренности, что, в свою очередь, помешает оттоку всяческих жидкостей… О! Вы пришли в себя! – несмотря на свои слова, он с жаром кинулся целовать Руди руки, не заботясь больше ни о внутренностях, ни о спокойствии. – Я велел принести вам портшез, мой друг, и вас в целости и сохранности доставят в лучший дом этого города, ну а я – скромный врач… Кстати, мое имя, господин, - Иероним Вайс, вы ведь знаете, что белый – это цвет здоровья? Такой приятственный каламбур! – помогу вам как можно скорее встать на ноги. Мази, пилюли, притирания, микстуры – все, все есть в этом городе, чтобы поправить ваше драгоценное здоровье… - Ну вы, остолопы! – он опять обратился к слугам своим вторым голосом, потерявшим все льстивые нотки. – Не уроните господина в навоз!

Пока они таскали его туда-сюда, пытаясь исполнить приказы доктора и усадить в портшез, Руди приподнял голову, пытаясь увидеть Магду за суетящимися людьми. Та сидела на бочонке между двух стражников и жевала краюшку хлеба. Старуха будто почувствовала его взгляд и обернулась; их глаза встретились, но она не улыбнулась и взглянула на него так сурово, что он был даже рад, когда ее лицо скрылось за задернутой в портшезе занавесью.

Доктор заглянул к нему с другой стороны, и Руди вначале испугался, что он залезет к нему, но тот осведомился о том, как чувствует себя господин, обмахнул его платком, от которого одуряюще пахло чем-то сладким до тошноты, и скрылся. Он велел слугам поднимать портшез, и вскоре Руди уже качало по пути к дому, где ему обещали кров и пищу.