Хлеб печали

Глава девятая. Матильда. Останки

Матильда без устали ходила вокруг пожарища, надеясь, что угли остынут. Девчонка таскалась за ней, как привязанная, но, странное дело, эта крестьянка перестала ее раздражать, после того, как осмелилась утереть ей слезы. Она так серьезно сказала, что дед еще жив, что Матильда, баронесса фон Нидерхоф, поверила ей, хотя видела, что на пороге дома лежит чье-то тело, обгорелое, как деревяшка.

«Кто мог это сделать?» – раз за разом возвращалась она к одной и той же мысли, и вновь ей мерещились крестьяне с факелами и тот человека, что командовал ими. Матильду начинало трясти, когда она вспоминала последний разговор с дедом, и только присутствие девчонки сдерживало ее от того, чтобы не лечь и не заплакать.

- Я хочу есть, - деликатно сказала та, после того, как Матильда в тридцатый раз обошла сгоревший дом. Она нашла клочок льняной ткани, половинку медной монеты и следы подкованных сапог, которые, впрочем, могли принадлежать слугам и деду. Дым перебивал запахи, и Матильда не могла сказать, кто именно ходил вокруг дома. Она кляла себя за то, что убежала вчера, и говорила себе, что если дедушка жив, то она никогда-никогда не покинет его.

От сгоревшего курятника и каретного сарая гнусно пахло горелыми перьями и соломой. Здесь жар был меньше, и Матильда поворошила в углях веткой, вызвав целый сноп искр и белой золы.

- Я тоже хочу есть, - сказала она, не оборачиваясь. – Но у меня больше нет никакой еды.

- Там нет никого дорогого тебе, - уверенно сказала Лене. Она сама не знала, отчего так говорит. Это место было полно теней, как будто люди оставляли в воздухе нерастаявший образ, и она сбивалась с толку, когда их становилось слишком много.

- Да? – ухмыльнулась Матильда. Она повернулась к девчонке – оборванная, грязная, в разорванных штанах, с ободранными коленями: не баронесса, а бродяжка. – Откуда тебе знать?

- Я просто знаю.

- Мой дед мог спастись, - после некоторого раздумья заметила Матильда. – Он не из тех, кто даст себя в обиду. Он говорил, что у нас есть родня… Где-то. Если я не найду его, то могу справиться о них в городе. Да и он, наверное, пошел туда. Не мог не пойти.

- Я могу найти бабку… - заикнулась Лене, но Матильда махнула на нее рукой.

- Как ты думаешь, сюда придет кто-нибудь? – спросила она неуверенно.

Лене пожала плечами.

- Ты права… Кому нужно свежее пепелище? Они придут, когда можно копать угли и искать сохранившиеся вещи. Дед рассказывал мне, что на войне, когда жгли деревни, так часто делали.

- Бабка тоже говорила о войне, - эхом отозвалась она.

- Подумаешь. Что о ней может знать крестьянка? Вот мой дед – он настоящий герой. Он ходил в атаку и вел за собой войска, его контузило от пушечного выстрела, и он наводил ужас на врагов меткой стрельбой из мушкета!

- У нас тоже остался дедушкин мушкет, - но Матильда не слышала ее. Она ковыряла пальцами землю с пожухлой травой.

- Нам нужно вернуться в деревню, - заявила она наконец. – Там я потребую, чтобы нас накормили, дали мне лошадь и проводили до города. В конце концов, я знатнее всех в этих краях, и это моя земля, и крестьяне мои! То есть, дедушкины.

- Я не могу… Я обещала, - промямлила Лене.

- Ты тоже моя собственность, - припечатала Матильда, гневно зыркнув на нее. – Я приказываю тебе сопровождать меня, куда бы мне не вздумалось пойти! Хотя ты можешь вернуться в свою волчью яму и помирать там с голода.

Обратный путь занял у них гораздо больше времени; усердная Лене нарвала на обочине травы, которую бабка готовила в голодный год с квашеными ягодами и остатками капусты. Ее можно есть сырой, говорила она своему спутнику, но Матиас брезгливо отказывался от угощения. Он позволил ей собрать для него пригоршню земляники и даже разрешил съесть несколько ягод, но взгляд у него оставался таким же тревожным и голодным. Они почти не разговаривали, и Лене еле волочила ноги, с ужасом представляя, как войдет в деревню, и ее заберет тот страшный человек, от которого ее прятала бабка. Где она была теперь? Лене попробовала вспомнить ее глаза, но вместо того вспомнила только последний подзатыльник и потерла шею под косами.

Матильда, казалось, не знала усталости. Она мечтала о хорошем куске мяса или птицы, но как только представляла его на вертеле, подрумянившегося снизу, ее тут же начинало тошнить – поскольку образ сменялся образом обгоревшего человека. «Это кто-то из слуг, - говорила она себе. – Это кто-то из слуг. Но если дедушку убили, то я отомщу за него».

Когда они подошли к деревне, уже смеркалось, тени удлинились, и в небе тоскливо кричали ласточки. Матильда сделала знак остановиться, и Лене опустилась на том же месте, где встала: ноги у нее гудели и казались тяжелыми, как два мешка с зерном.

- Мне не нравится, как здесь пахнет, - проговорила Матильда.

- Опять пожар?

Матильда покачала головой. Ужасно хотелось пить, но дед всегда предостерегал ее от обычной воды.

- Железо, - коротко и хрипло сказала она. – И деревня… Она какая-то пустая. Я не слышу ни единого звука.

Лене наклонила голову и прислушалась. Она была готова сказать, что люди ужинают, но Матиас был прав. Не скрипели двери, не было слышно спокойных разговоров стариков, встречавших закат, никто не гремел котлами и не ругался. Если бы она знала это слово, то сказала бы, что в воздухе повисла настороженность, но она только поежилась и преданно взглянула на Матиаса.

- Надо пойти и посмотреть, что там, - сказал он.

Лене жалобно шмыгнула носом, и Матильда покосилась на нее.

- Я попробую разведать, что там случилось, - сказала она. – Спрячься в лесу и не выходи ни к кому, кроме меня.

Она тяжело вздохнула, увидев, что крестьянка не двигается с места. Матильда взяла Лене за руку, помогла подняться и терпеливо отвела подальше в лес.

- Сиди здесь, - сказала она, как сказала бы собаке, и пожалела, что у нее нет еще одного бонбона. Лене сморщилась, но кивнула и послушно села.

Матильда отошла от нее на несколько шагов, обернулась, чтобы удостовериться, что все в порядке, и глубоко вдохнула, набирая в себя побольше уверенности. После увиденного на месте родного дома, она решила не выходить на открытое место и легко заскользила вдоль опушки леса. Впереди темнели молчаливые дома, но над крышами не клубился дым – никто в этот вечер не топил очаг? Запах железа стал сильней, и к нему примешался аромат выделанной кожи и человеческого пота.

Она осмелилась выйти из лесу только рядом с кузницей, что стояла поодаль. Ее двери были распахнуты, и Матильда заглянула внутрь: брошенный горн, развешенные по стенам инструменты, мышь, шуршащая под верстаком. На земляном гладком полу не было никаких следов борьбы; все тихо и мирно, будто хозяин просто вышел и сейчас вернется.

- Кыш, - шуганула она мышь, и та убежала, мелькнув хвостом. На полу остался обгрызенный ею сухарик. Матильда подняла его, терзаемая сомнениями, осмелится ли потом взять его в рот, но все-таки положила в карман. Еда лишней не бывает.

Ей вдруг явственно привиделся их погреб, замурованный под пожарищем: бочки с вином, мука, копченые колбасы, два круга сыра и вяленая оленья нога, и гроздья сушеных яблок, и сухие грибы, из которых получается чудесный, наваристый суп. Матильда невольно сглотнула слюну, но тут же замерла: рядом послышались шаги.

- Собака вернулась, что ли? – донеслось до нее.

- Пойди да проверь!

- Чего это я? Монеты одинаковые с тобой получаем, ты и проверяй. А то все я, да я.

Матильда задержала дыхание и нырнула под верстак, скорчившись рядом с большим камнем для наковальни. Разумно было выйти навстречу к людям, но отчего-то она чувствовала, что это будет неверно. Она почему-то не чуяла их запаха, пока они вяло препирались, кому первому сюда заходить. Словно железо перебивало ей нюх.

Она услышала, как они вошли, и увидела четыре грязных мушкетерских сапога; на одном была начищенная цепочка с латунной пряжкой, а другой грозил порваться. Сапоги постояли на месте, а затем обе пары разошлись в разные стороны. Матильда не успела испугаться, когда перед ее глазами появился кончик лезвия палаша, чиркнув по воздуху. Она не сразу поняла, что солдату просто было лень наклоняться, и долго не могла успокоить сердце, подскочившее к горлу.

- Нет здесь ничего, - ворчливо заметил владелец драных сапог. – Только зря время тратим.

Второй сплюнул, и Матильда увидела, как его плевок приземлился точно в горн. Они скучно обругали друг друга словами, которые она слышала только, когда приехавшему слуге на ногу неожиданно упало колесо со стены, и пока Матильда пламенела от смущения, они вышли вон.

Значит, здесь были солдаты. Что ж, они могли приехать из-за дедушкиного дома, и тогда она с легкостью могла к ним выйти и потребовать провести к их господину. Но все-таки Матильда колебалась: это могли быть люди того человека, что жег ночью деревню. И он, неожиданно догадалась она, сжег ее дом. Она тут же разозлилась на него так сильно, что выпрямилась и стукнулась лбом о верстак. Зажав себе лоб, она шепотом выругалась солдатскими словами и мельком удивилась, почему ей за это совсем не стыдно.