Хлеб печали

Глава вторая. Матильда. Игра в шахматы

Матильда не сильно любила свое имя, которым одарила ее покойная мать: Матильда-Шарлотта-Анна-София, баронесса фон Нидерхоф. Кто в здравом уме выговорит эти имена подряд, не сломав челюсть? Да и кто вообще способен на разговор в глухом лесу, где стоял дедов дом?

Она показала язык своему отражению, и русоволосый мальчишка-кавалер ответил ей тем же. Из всех имен она кое-как признавала только Матильду, просто потому, что из него было легко сделать мужское имя Матиас. «Все здесь для мальчишки, - говорила она деду, когда тот был в хорошем настроении. – Даже ваши слуги умеют шить только мужскую одежду! Старое латаное девичье платье лучше цепляется за щепки и гвозди, которых в этом доме полным-полно. Не буду его носить!» Барон фон Ринген ворчал на внучку, что ей стоило бы подумать о манерах, но глядел на нее благосклонно – ведь она была последней из его рода, его гордостью и надеждой. Он каждый раз говорил об этом, стоило ему выпить лишнего за ужином.

Сколько Матильда себя помнила, она всегда жила с дедом в лесу, и почти сразу за ее окном начинался еловый лес, молчаливый, беззвучный, пустой, полный желтых иголок, хрустевших под ногами, и поганок, которые сбивали забредшие ненароком лоси. Совсем недавно Матильде исполнилось тринадцать лет, и только недавно она начала удивляться, что дед почти никуда не ездил, никого не приглашал в гости и общался с друзьями только посредством писем. В трех книгах, которые, видно, сохранились от бабушки, все было совсем иначе: глупые кавалеры признавались в любви столь же неумным дамам, потом уходили на войну, после король жаловал поданным землю и награды, а затем все весело пировали, проливая мед и вино на стол и на пол. Еще у дам и кавалеров был нарочитый язык, которыми они назначали свидания и передавали тайные сведения: то цветами, то веером. На одной из засаленных страниц Матильда нашла картинку, на которой сидела миловидная девушка, кудрявая, как облачко, в многослойных юбках с невообразимыми бантами. «Помереть можно такое носить! Нет, пожалуй, мне тут и так весело, - убеждала Матильда сама себя, целясь метательным ножом в пухлый сероватый гриб, выросший неподалеку от крыльца. – Подумаешь, нацепить юбку и пойти танцевать! Уж лучше поохотиться, и то больше толку». Гриб, выпустив легкое облачко спор, падал, разрубленный пополам.

Обычно она не промахивалась. Еще когда ей было семь лет, дедушка подарил ей маленькое ружье, сделанное под ее руку, и научил ее охотиться на белок. «Разве можно стрелять из ружья или фехтовать в таком платье? – недоумевала она всякий раз, когда вновь брала книгу в руки. – Чепуха!» А книгу Матильда доставала частенько, хоть и терпеть не могла читать.

Иногда, когда она листала страницы, ее беспокоили странные воспоминания. Ей казалось, что рядом появляется кто-то большой, добрый и сильный – похожий чем-то на деда. Ей мерещилось, будто кто-то касается ее волос мягкими пальцами и кладет ей в рот нечто необыкновенно сладкое и воздушное, а вокруг пахнет цветами, но так сильно и одуряюще, что у нее кружится голова. Порой Матильду охватывало удивительное ощущение любви и умиротворения, но всякий раз после него в душу вдруг проникал резкий холод, похожий на тот, что бывает лишь перед рассветом, и ей вдруг мерещились мокрые листья в лесу.

- Что со мной, дедушка? – спрашивала она у деда за ужином, после того, как осмеливалась поделиться этим странным чувством перемены. – Я как будто чувствую себя больной…

- Это все фантазии, - неизменно отвечал тот и всякий раз переводил разговор на что-нибудь иное. Однако Матильда вскоре заметила, что после таких разговоров дед строже требовал от нее успехов, будь то фехтование или охота: к концу дня она буквально выбивалась из сил и валилась в постель без единой мысли, и слугам приходилось заставлять ее переодеваться на ночь.

Раз в неделю они играли с дедом в шахматы, и это было единственным развлечением в усадьбе. За игрой дедушка преображался и через час сосредоточенных размышлений о тактике и стратегии охотно начинал рассказывать о своей молодости. Чаще всего эти истории начинались так: «Помню я, был один поход…», и Матильда слушала его с жадностью, недоумевая и поражаясь, что на свете существуют огромные каменные дома в несколько этажей, где-то простираются обширные луга и поля, а люди совсем отличаются от всех, кого ей приходилось знать. Особенно ее поражало и ужасало, когда дед начинал рассказывать о войне так обыденно и просто, что внутри у нее все холодело. Золото и кровь, смерть и честь, обычаи войны и великие люди – о, она бы отдала все, чтобы хоть одним глазком оказаться на поле боя и ощутить, каково это стоять в строю!

- …он только успел это сказать, - спокойно гудел дед над расчерченной доской, - и вдруг ядро оторвало голову его соседу и разворотило морду офицерской лошади… То есть, мордочку, - запнулся он, - мордочку лошадке. Вот такой же, как здесь, - он с намеком показал на ее белого всадника.

- Я уже не маленькая, чтобы сластить пилюлю и сюсюкать со мной, - рассеянно возразила ему Матильда и тут же пропустила хитрое нападение черной королевы. Она с досадой прикусила губу, когда дед выиграл четвертую партию подряд, и решительно потребовала реванша.

- Это все оттого, что я тебе рассказываю старые байки, - огорчился хитрый барон фон Ринген.

- Конечно, - буркнула Матильда, заодно припомнив, что первое имя барона – Рейнеке, а Рейнеке – как всякому известно, был хитрым лисом, - но я сама виновата: ведь вы учите меня никогда не терять ума, чтобы не происходило вокруг. А я сижу и мечтаю, как могла бы сама оказаться на коне впереди войска! Почему у нас нет верховых лошадей, дедушка? – неожиданно спросила она. - Я бы хотела научиться ездить верхом!

- Увы, - барон ловко расставлял фигуры заново, - здесь плохо растет овес, а возить его дорого стоит. Тем более, лошадей нужно купить хороших, а заводчики дерут бешеные цены: когда война – боевой конь стоит дорого, а в мирное время – еще дороже. Да и ты, дорогая Матильда, к верховой езде не приспособлена.

- Почему? – она поморщилась, как только услышала свое имя. – Я могу бежать без отдыха от усадьбы и до кладбища, могу выследить и поймать оленя, могу фехтовать час и почти не вспотеть… Почему я не могу ездить верхом?

- Это другое, - уклончиво ответил барон. – Животные здесь вообще плохо живут: что лошади, что собаки.

- Мы могли бы перебраться, - заметила она исподволь и взяла в ладонь черную королеву. – Куда-нибудь поближе к большому городу…

- Об этом нет и речи, - отрезал дедушка. – У нас не хватит денег на новый дом, а этот никто не купит, даже вместе с землей, лесом и нашими крестьянами.

На языке у Матильды вертелись тысячи возражений, но она промолчала, вспомнив крутой нрав деда, который очень не любил, когда ему перечили, и, подавив желание отковырять от фигурки суконную подкладку, подала ему фигуру.

- Вы хотите, чтобы я стала настоящей баронессой, - наконец осторожно сказала она, когда сделала первый ход. – Но без людей я не знаю, как мне себя вести. Ваши слуги не умеют шить, и у меня никогда не было даже настоящего придворного платья. Так почему же если вы растите меня как мальчика, я не могу вести себя как юноша?

- Это все глупые книги! – рявкнул на нее дед, оскалившись будто волк. – Хорошей девушке не пристало читать... для ее и моего спокойствия! Пойми же, сердечко мое, я делаю все, чтобы тебе было хорошо, - он потряс головой и потер сломанный нос, чтобы успокоиться. – Ты должна слушаться меня, и все будет хорошо. Я знаю, что делаю, моя милая Матти! Если я говорю, что ты должна жить здесь, ты будешь выполнять мою волю!

- Но ведь мать и отец здесь не жили, - сказала она упрямо. – Они жили в городе.

- И их больше нет, - барон фон Ринген стукнул по столу так, что тот вздрогнул, покосился, и фигурки съехали со своих мест. – Постой! Кто это тебе сказал о родителях?

- Никто, - буркнула Матильда, предчувствуя скорую порку. - Я просто будто бы знаю это.

- Ах, вот оно как! Нет, сжечь все книги, немедленно! Оттуда идет вся зараза, которая будоражит тебе душу! – он резко встал, и Матильда подскочила на месте и вцепилась ему в руку.

- Прошу вас… - бормотала она, пока он пытался стряхнуть ее или взять за шиворот, будто нашкодившего зверька. – Пусть мы не поедем в город… Оставьте книги… Вы сами говорили, что они принадлежали бабушке, и что они дороги вам…

- Ты дороже мне любых книг, несносная девчонка. Но твое непослушание выводит меня из себя! - процедил барон. – Где розги? – взревел он так, что затряслись стены. – Твоя мать была чудесной и послушной девочкой, пока не встретила твоего отца! А твой дядя в твоем возрасте никогда не смел даже помыслить говорить со мной в таком тоне!

Она прикусила губу, чтобы не сказать больше, чем уже было сказано, и отпустила деда. Тот молча указал ей на место, и Матильда послушно села. О шахматной партии можно было уже забыть, и она принялась собирать рассыпавшиеся фигурки. Мать и отца она почти не знала и всякий раз удивлялась, когда дед говорил о них, как о живых людях, которые когда-то ели, пили и чувствовали.

- Розги в детской, - услужливо заметил слуга, появившийся как раз вовремя, чтобы подать барону его вечернее подогретое вино. – Мой господин, у вас просит аудиенции какая-то женщина.

- Сейчас? – барон фон Ринген приподнял бровь и взял бокал. – Я же велел никому не появляться близ моего дома!

- Она говорит, что это очень важно.

- Кто она?

- Какая-то старуха… Крестьянка.

- Дай ей талер и гони в шею!

- Вот как теперь вы привечаете странников, барон фон Ринген… - старуха уже стояла в дверях и нахально усмехалась, глядя на барона. – Кто бы мог подумать, кем станет маленький юнкер!

У барона отвисла челюсть, и Матильда впервые увидела растерянность на лице своего деда, который всегда знал, что и как нужно делать.

- Откуда ты здесь? – спросил он переменившимся голосом. – Как ты сюда попала?

- Я здесь всю жизнь живу, - сказала старуха просто. – Уж всяко дольше тебя. Дай Бог памяти, когда ты вернулся? Лет двенадцать назад?

- Матильда, наверх! – скомандовал барон фон Ринген, не сводя глаз со старухи. – Шахматы оставь! Слуги уберут. И не думай, что я забуду о твоем поведении.

Матильда неохотно слезла со стула. Она внимательно взглянула на старуху, и та ответила ей ровно таким же пристальным взглядом, который будто бы проникал внутрь ее души. Она покраснела и опустила голову.

- Что это у тебя – вроде девка, а от парня не отличишь? – услышала Матильда, пока поднималась по лестнице. Она перегнулась через перила, чтобы услышать дедов ответ, но проклятый слуга на кухне нюхнул чересчур много табачку и расчихался так, что заглушил слова барона. Матильда прикусила губу, воровато оглянулась и сняла домашние туфли. Дед так и так обещал ее выпороть, почему бы тогда и не подслушать их разговор?

Она спряталась за сломанными часами, которые отбивали время, когда им вздумается. Отсюда было видно, как ее дед пододвигает крестьянке кресло, все еще не выпуская вино из рук, и Матильда протерла глаза от удивления. Может быть, это какая-нибудь знатная дома, которая прячется от кого-нибудь?

- Вот вино, - неловко сказал Рейнеке, барон фон Ринген. – Хочешь?

- Не откажусь, - Магда глядела, как он не может решить, каким образом подать ей бокал, и забрала его себе.

- Как Ганс? – спросил он.

- Умер, - коротко ответила она. – А как милая Анна?

- Тоже, - хмуро ответил барон. – Постой, но это уж ты должна бы знать!

- А я и не говорила, что не знаю, - отрезала Магда. – Но я же почтенная старуха, то бишь, вежливая.

- Вежливость и ты, - барон фон Ринген покачал головой, и Матильда подумала, что с ним что-то случилось. В любое другое время он бы выставил старуху за дверь, а то бы еще и высек ее. Она видела только спину деда, и тот то и дело заслонял от нее старуху.

- На себя посмотри, - посоветовала ему Магда. – Ладно, я сюда не лясы пришла точить и не вспоминать старые времена. Ну-ка, скажи мне, что там с твоими старыми привычками, из-за которых у тебя были неприятности?

- Какими еще привычками? – ощетинился старой барон так, что Матильде показалось, будто у него встала дыбом даже косичка от парика.

- А вот этими самыми, - она ткнула ему в грудь бокалом. - Полнолуние, охота…

- Не твое дело, женщина!

- Ошибаешься, - с явной угрозой сказала Магда. Она залпом выпила вино. – Очень даже мое. Но я уже вижу, ничего не переменилось… Прячешься от тех, кто может прийти по твою душу! А что твоя внучка?

- С ней все нормально! – рявкнул барон. – Какого дьявола я должен отвечать на твои вопросы? Чего тебе вообще надо? Я никому не мешаю в этом Богом забытом месте, и все идет как должно.

- Да? Да ты из собственной шкуры сейчас вывернешься, чтобы не отвечать на мои вопросы. Слушай сюда, юнкер, ты меня знаешь. Я все равно найду след и, если ты или кто-то из твоих родных окажется виноват, то сделаю так, что вы будете бежать отсюда, теряя портки!

- Ума не приложу, о чем ты твердишь!

- Моя внучка в беде, - отрезала Магда. – И, если ее сожгут на костре, как ведьму, ты отправишься следом за ней.

Она поставила бокал на стол и встала.

- Ты меня понял, - утвердительно сказала старуха, и Матильда сжала кулак. Дед должен был сейчас показать ей, где раки зимуют, а не стоять столбом как Глупый Петер! – И приглядывай за своей внучкой… Она из тех, кому просто обернуться волчонком, а с твоей заботой это легче легкого.

- Не твое дело, - опять пробормотал дед. Он оперся на стол кулаками, исподлобья глядя на крестьянку, которая смела угрожать ему. Матильда мысленно приказала ему проучить старуху, но он ничего не делал, хотя сам всегда твердил, что в ответ на удар надо бить без размышлений. Старуха скользнула по ней взглядом, пока шла к дверям, и девочка задержала дыхание, пытаясь слиться с тенью; гостья, кажется, не заметила ее и не поменяла презрительного и высокомерного выражения лица, даже когда дед крикнул ей вслед убираться прочь.

Выйти Матильда не посмела, поскольку дед скинул латунный бокал со стола на пол, и тот погнулся, жалобно и глухо звякнув. Она видела, как старый барон с размаху сел в кресло, где только что была гостья, рванул пуговицы на старом дублете, и часть из них покатилась по полу, проваливаясь в щели между старыми досками. Дед потер сердце, недобро хмурясь, а затем заревел на весь дом, подзывая к себе слугу.

- Немедленно в деревню, - сказал он, заикаясь от еле сдерживаемой ярости. – Узнай, что там произошло! Готовь мое платье и церемониальный меч. Матильду не выпускать! Держать ухо востро!

Матильда тихонько выбралась из своего укрытия, прижимая к груди туфли. Пригибаясь, она пробежала вверх по лестнице, ужасаясь тому, что будет, если дед ее заметит. В своей комнате она отдышалась и легла на постель, что было ей строго-настрого запрещено делать днем. Невозмутимый паук ткал под потолком паутинку, и ему отнюдь не мешал ни грохот снизу, где что-то разыскивал дед, ни суета двух слуг в соседней комнате. «Я бы не стала так лебезить перед той крестьянкой, - сказала ему Магдалена про себя. – Я бы и перед курфюрстом не испугалась, и перед самим императором». Она закрыла глаза, представляя, как выслеживает таинственную женщину, и не заметила, как задремала.

На ее счастье, она успела проснуться и вскочить на ноги прямо перед приходом деда. Барон фон Ринген, уже спокойный, переодетый, но по-прежнему злой, не обратил никакого внимания на смятое покрывало, и у Матильды отлегло от сердца.

- Ты не испугалась? – спросил он заботливо и потрепал ее по щеке жесткой рукой.

- Нет, дедушка. Кто это?

- Так, - дед еле заметно приподнял плечо, и это означало, что он не собирается отвечать на этот вопрос. – Не будь чересчур любопытной, Матильда.

Он неожиданно присел и обнял ее, упершись подбородком ей в макушку.

- Что случилось, дедушка?

- Ничего… Не беспокойся ни о чем, чтобы ни случилось. Я всегда буду рядом, Матильда. И никто не посмеет тебя обидеть. Никто не перейдет мне теперь дорогу, - он бормотал эти слова над ее головой, и Матильде стало неловко. «Это я уже должна защищать тебя от обид, дедушка! - чуть было не воскликнула она. – И, клянусь, я сделаю это». Но она, конечно, ничего не сказала и лишь обняла его в ответ, размышляя о том, что и как сделает, чтобы помочь ему.