Хлеб печали

Эпилог. После осады

Осенью 1683 года Руди подъезжал верхом к стенам Вены. Вытоптанная земля, разрушенные и сожженные дома, искалеченные, прореженные сады – осада закончилась совсем недавно, и двух недель не прошло. На крепостных стенах, в оспинах после пушечных обстрелов, виднелись фигурки людей и солдат; они таскали камни, заделывали пробоины и прорехи, восстанавливали укрепления на случай, если отогнанные турки решат вернуться и взять реванш. Работали они без устали, и Руди казалось, что Вена издалека похожа на большой муравейник.

- Купите верблюда, господин! – весело окликнул его старик-крестьянин в меховой жилетке, прижимая к груди охапку сена. – Отдам занедорого. В хозяйстве-то они без толку, а едят много.

- Зачем мне верблюд?

- Говорят, турки на них верхом ездят, - охотно пояснил старик. – Я-то сам не видел, куда мне! Но сосед рассказывал, выглянул из землянки, чтоб за водой сходить, а там они несутся, горбатые как черти. Хотя может это черти и были, - задумчиво сказал он, сдвинув густые, клочкастые брови. – Турки-то разве сами не дьяволы?

- Вряд ли.

- Так верблюда-то возьмете? У меня три их. Одно плохо, они своенравные. А если вам елефант нужен, так я видел здесь парочку.

- В другой раз, - ответил Руди, расстроив старика донельзя. – Я тороплюсь.

- Если надумаете, возвращайтесь, - крикнул старик ему вслед, когда Руди уже пришпорил коня. – Мы тут каждый день – скотина-то есть теперь, а кормить ее да держать негде! Слышите, господин?

Руди рассеянно махнул рукой, не оборачиваясь. Ему было не до верблюдов и не до слонов.

Когда он добрался до городских ворот, и его допросили о цели приезда, первое, что он заметил в освобожденном городе, - необыкновенная радость и довольство на лицах каждого встречного. Над домами висел запах кофе и свежих пирогов, перебивая нечистоты, разложение и гниль. Руди вез письмо из Рима к своему другу-епископу, который оказался заперт в этих крепостных стенах; он надеялся, что застанет его живым и здоровым, а не на похоронных дрогах, которые в избытке встречались ему на улицах, и не в могиле.

Епископ был жив, но сильно исхудал, и страшно обрадовался, увидев старого друга. Руди приложился к его перстню, и после теплых объятий и приветствий, после вручения письма, после короткого разговора за кофе (епископ признался, что у него лежит два или три мешка зерен, брошенных турками при отступлении) о жизни в Вене в эти тяжкие месяцы они вышли подышать свежим воздухом на колокольню монастыря.

- Отсюда, - епископ торжественно обвел рукой площадку, с которой открывался вид на все четыре стороны, - мы наблюдали за турецким лагерем во-о-он на том холме. Признаться, иногда я сам терял веру в то, что Бог приглядывает за нами, друг мой. Здесь, в монастыре, мы роздали все наши запасы голодным, и к концу осады люди начали падать от слабости во время молитв. Малодушных людей, увы, в нашем городе оказалось много, и вы представить себе не можете, сколько ужасов мне пришлось увидеть, когда дурная, дьявольская натура, заложенная в каждом из нас Сатаной, начала брать верх. Я часто думал о вас, кстати, - засмеялся он. – И думал, что вы бы нашли способ, как распознать убийцу и вора сразу.

- Я больше этим не занимаюсь, вы же помните.

- Да… И мне жаль, что вы все еще не можете забыть ту историю. Даже самая тяжелая епитимья рано или поздно заканчивается, друг мой. Кто бы поступил иначе на вашем месте?

«Кто угодно», - подумал Руди, обернувшись к реке. Против обыкновения сегодня Дунай не выглядел серым; воды почти не было видно от барж и лодок с разноцветными парусами, заполонивших русло реки. Епископ дружески дотронулся до его плеча, и Руди накрыл его руку своей, не желая ничего отвечать. Из зева лестницы показалась встрепанная голова звонаря. Он хмуро поглядел на Руди и с неловким поклоном сообщил епископу, что его ждут внизу.

- Что ж, пойдемте, друг мой, - вздохнул епископ. – Вы ведь не откажетесь быть моим гостем, кто бы ко мне не пришел и куда бы мне не пришлось идти? Сейчас все так рады победе, что каждый день устраиваются празднества. Поистине, в эти дни здесь собрались лучшие люди со всей Европы!

В пустой комнате, с распятием над убранной постелью (как ни странно, но застелена она была шелковым покрывалом и медвежьей шкурой) и небольшой конторкой из черного дерева, их ждал гость. Набычившись, он глядел в окно под сводчатым потолком на улицу, и Руди сразу узнал его, даже когда тот еще не обернулся. Барон фон Ринген мало изменился за это время. Теперь он носил парик еще пышней, чем прежде, и отказался от старых нарядов: кожаных дублетов и воротников, которые делали его выходцем из времен Тридцатилетней войны. Он на миг смешался, узнав Руди, но тут же взял себя в руки и поклонился к нему.

- Рад вас видеть, барон, - сказал епископ, подав ему руку с перстнем. – Как видите, меня навестил мой старый друг и ваш знакомый!

- Мы давно не виделись, - недружелюбно подтвердил барон, поцеловав перстень. Он поклонился Руди, и тот поклонился ему в ответ. – Я хотел пригласить вас к себе на обед, если вы сегодня свободны. Моя жена будет рада. Она велела приготовить для вас индейку с каштанами.

- Передавайте ей мои самые добрые пожелания, - воскликнул епископ. – Разумеется, я приду.

- Приходите и вы, - угрюмо обратился барон фон Ринген к Руди. Он делал это явно из вежливости, с большим усилием, но какой-то бес подтолкнул Руди ответить:

- С удовольствием, - отчего барон дернулся и посмотрел на него с бессильной злобой и больше не заговаривал с ним.

Его дом хорошо сохранился, несмотря на пожары и обстрелы, и, когда слуга отворил им двери, внизу собралась вся семья. Руди сразу узнал Матильду, которая превратилась в высокую и симпатичную девушку, на удивление спокойную, хоть видно было, что она привыкла поступать так, как считает нужным сама. Рядом с ней, держась за ее локоть, стояла подруга, худенькая, почти прозрачная, почти еще девочка, с кротким и нежным лицом.

- Где моя жена? – сурово спросил барон фон Ринген у лакея, и тот с поклоном ответил:

- Она на кухне, господин. Сказала, что выйдет через пару минут, чтобы встретить гостей, и просила вас распорядиться и налить почтенным гостям кофе.

- Я сам знаю, что нужно делать, - проворчал барон.

Он скороговоркой представил своих домочадцев, а затем назвал епископа и Руди, после чего Матильда с изумлением взглянула на него и уже больше не отводила глаз с его лица. Старый барон заметил это и немедленно велел ей идти в столовую, чтобы проследить, как накрывают стол. «Пойдем, Лене», - сказала она подруге, и девушки сделали реверанс, прежде чем упорхнуть. У дверей столовой Матильда еще раз обернулась на Руди, ничуть не заботясь о приличиях, и их взгляды пересеклись. «Неужели это вы?» - безмолвно спросила она и исчезла.

- Вся семья барона фон Рингена провела эту осаду здесь, - пояснил епископ.

- Лучше бы я позаботился о них и увез из столицы еще в начале года! Я не знаю иной пытки, чем быть по ту сторону вражеских линий и думать о том, жива ли еще твоя единственная родная душа или нет.

- Я знаю, - ответил Руди, и барон оскалился.

- Даже не думайте упоминать ее при моей внучке, - предупредил он. – Может быть, я и выгляжу стариком, но я все еще способен на многое.

- Кому ты там угрожаешь, Рейнеке? – раздался еще один знакомый голос, и земля ушла у Руди из-под ног. Ни за какие деньги, даже за мешок золотых монет, он не узнал бы Магду внешне; из оборванной, грязной, замученной старухи она превратилась в статную и властную хозяйку.

- Баронесса фон Ринген, - представил ее барон, бросая грозные взгляды на Руди. Магда грациозно приложилась к руке епископа и присела перед Руди.

- Вы изменились, - сказала она вместо приветствия.

- У меня так и не было возможности извиниться перед вами… - растерянно пробормотал он. – Соблаговолите принять…

- Пустое, - отмахнулась Магда. – Все изменилось, господин судья. Мир изменился. И если бы не вы, то я так бы и скончалась в деревушке, забытая всеми.

- Я женился на Магде, - добавил барон, - потому что мне нужна была надежная женщина с твердой рукой, чтобы могла обуздать Матильду. Я-то потерпел полное поражение с этой девчонкой.

- С ней пришлось повозиться. Хотя я до сих пор считаю, что женитьба была глупостью. Мой единственный и настоящий муж – Ганс, а единственная и любимая жена Рейнеке – покойная Анна.

- Я не хотел давать людям новый повод для сплетен…

- А что ваши дети? – поспешно спросил Руди, пока разговор вновь не вернулся к прошлому.

- О, мой младшенький до сих пор удивлен перемене судьбы и скучает по кузнице, а уж его жена и вовсе растерялась. Оно и понятно – какая из нее знатная дама! Они решили вести свое хозяйство, подальше от людей и света. А мой старший, с которым вы тоже имели честь встречаться, освобождал Вену вместе с бароном…. Однако поверьте, такие разговоры куда как лучше вести за столом, а не у входной двери!

- Я совершенно с вами согласен, - подхватил разговор епископ, который наблюдал за этой встречей с хитрой улыбкой человека, которому известно больше секретов, чем полагают другие. Руди рассердился на него, но тут же быстро остыл: его друг любил подобные шутки.

Несмотря на уверения Рейнеке и Магды, что их союз был заключен исключительно по расчету, в их доме царила атмосфера любви и спокойствия, и барон трогательно заботился о своей жене, самостоятельно подкладывая ей лакомые кусочки. Как он ни пытался грозно смотреть на внучку, его глаза немедленно выдавали его: он гордился Матильдой и любил ее, несмотря на все, что произошло между ними – баронесса фон Нидерхоф была не из тех, кто ищет спокойной жизни. Впрочем, за обедом, пока шла беседа, Матильда, в основном, помалкивала. Руди ловил на себе ее задумчивый взгляд и готов был поклясться, что их беседа еще впереди.

После еды Матильда покорнейше попросила развлечь гостей музыкой, и барон фон Ринген после недолгого колебания согласился. Магда заявила, что ей некогда слушать музыку и что она желала бы обговорить с его превосходительством некоторые вопросы по хозяйству, после чего увлекла епископа в соседнюю комнатушку, где разложила перед ним книги и записи. Барон проводил гостей в гостиную, где слуги расставили кресла полукругом, оставив достаточно места перед клавиром.

- Матильду учил один итальянец, когда мы были в Ватикане, - вполголоса сказал барон Руди, видимо, позабыв, что клялся не говорить ему ни слова. – Я противился этим урокам, уж больно этот музыкантишка был смазлив, несмотря на то, что был при дворе папы. Впрочем, похоже, что свое дело он знал, да…

Как только Матильда, прямая и напряженная, устроилась за клавикордом, а ее подруга встала рядом с флейтой в руках, барон фон Ринген поудобней устроился в кресле и почти сразу, едва только девочки успели сыграть вступление «К Мессии», уснул. Руди хотел было разбудить его, чтобы не смущать девушек храпом, но Матильда с улыбкой покачала головой: не надо.

- Дедушка всегда так, - сказала она Руди, когда они сыграли четыре сонаты и отрывок из музыкальной пьесы. – Любая музыка усыпляет его так крепко, что можно стрелять у него над ухом из пушки.

- Так вы нарочно предложили развлечь нас музыкой?

- Признаться, да, - однако Матильда ничуть не выглядела смущенной. – Как бы иначе нам удалось поговорить открыто? Мой дед не оставил бы меня наедине с вами.

- А… вы? – Руди обернулся ко второй девушке, и та немедленно порозовела. – Вас не смутят разговоры вашей подруги?

- О, это Лене, - небрежно обронила Матильда. – Разве вы не помните внучку госпожи Магды? Она тоже была в вашей тюрьме. С ней мы делили еду и ночлег, когда я пробиралась в город, и она помогла мне и деду оправиться после того, как мы уехали от вас.

- Вот как, - медленно произнес Руди. Барон фон Ринген заворочался в кресле, и он понизил голос. – Неужели у вас действительно есть тот дар, о котором говорил тот тюремщик?

Лене порозовела еще больше и потупилась.

- Разумеется, - нетерпеливо ответила Матильда. – Приходите сегодня вечером после того, как город уснет, на крепостную стену у южных ворот. Там мы сможем поговорить. Только ведите себя осторожно, чтобы вас не приняли за турецкого шпиона.

Барон закряхтел во сне, и в комнату заглянула Магда. Матильда улыбнулась ей, как ни в чем не бывало, а Лене сделала вид, что чистит флейту.

- Отчего ты такая красная? – грозно спросила ее Магда.

- Из-за флейты, - с готовностью отрапортовала Матильда за свою подругу. – Если много в нее дуть, то поневоле краснеешь.

- Кто-то, кажется, считает себя здесь самой умной, - заметила Магда. – Кого-то, кажется, несколько месяцев не пороли, и кто-то забыл все правила приличия.

- Пороли? – барон очнулся на этом слове. – Кого нужно выпороть? Ф-фу, похоже, я чуть-чуть задремал. Почему вы не разбудили меня?

- О, дедушка! - воскликнула Матильда, и губы у Магды сжались в тонкую полосу. – Вы уснули совсем ненадолго. Вероятно, под конец я стала так плохо играть, что вам стало невыносимо скучно. Но я надеюсь, что вам понравилось мое исполнение первых произведений.

- Первых? – барон фон Ринген мучительно нахмурился. - Ну конечно же! С каждым разом у тебя получается все лучше! Уверен, что твой будущий муж оценит это искусство лучше меня. А теперь идите и займитесь своими делами, девочки. У нас с гостями свои дела.

Прежде чем выйти, Матильда подошла к нему, и он крепко расцеловал свою внучку в обе щеки. Она бросила короткий взгляд на Руди - «не забудьте!» - и выскользнула из комнаты, сделав реверанс. Лене, не поднимая головы, побрела за ней.

- Выпороть нужно твою внучку, Рейнеке, - устало сказала Магда. – Ты слишком ее балуешь, и она все время себе на уме. Никто ей не указ! Другое дело, что я опоздала лет на десять, чтобы сделать из нее хорошую и покорную девочку.

- Она хорошая и добрая девочка, - вступился за Матильду барон фон Ринген. – Подумай, сколько ей пришлось перенести в жизни! Как я могу ее не баловать? Да вспомни себя в молодости, кто был грозой со сковородой в нашем полку? Если б пришлось, ты этой сковородой бы и перед Императором, и перед самим Папой помахала бы.

- То были другие времена, - буркнула Магда. – Да и сейчас мы не в армии, знаешь ли.

- Вот поэтому я и балую ее, пока могу! – вспыхнул барон фон Ринген. – Она не такая, как твоя Лене, и если не дать ей, чего она хочет, то Матильда возьмет это сама.

Магда покачала головой и повернулась к Руди, который слушал их разговор с неподдельным интересом.

- Этот старый волк упрям как стадо баранов, - с плохо скрытой любовью сказала она, словно гордилась этим. – Но и у меня есть свое стадо. Вот так каждый день они и бодаются друг с другом. Но довольно об этом! Расскажите лучше о том, что стало с вами после той истории. Я думала о вас, и иногда мы с бароном вспоминали о тех днях…

Поздним вечером, когда в городе пахло дымом и поставленной на ночь опарой, Руди вышел из монастыря, слегка пьяный от вина, которого сегодня пролилось чересчур много. Он слегка заплутал среди неосвещенных улиц и переулочков и несколько раз оказывался перед деревянным чумным столбом, под которым сидели два пьяницы и сосредоточенно проверяли содержимое своих карманов, кляня ночь и жадных трактирщиков. Луна светила прямиком на их бледные лица, и они были похожи на восставших из гроба вурдалаков.

Когда он поднялся на крепостную стену, миновав пост, Матильда уже ждала его, зажав в зубах соломинку на деревенский манер. Сначала он принял ее за юношу, который коротает время за сочинением романтичных стихов, но стоило ей только обернуться на шорох, как иллюзия мгновенно рассеялся.

- Ваш дед знает, что вы так самовольничаете? – первым делом спросил Руди, сев рядом с ней. – Подстелить вам плащ?

Матильда фыркнула.

- Не будьте таким занудой, пожалуйста, - ангельским голоском попросила она. – Разумеется, он ничего не знает, иначе бы выпорол меня так, что я не смогла бы сидеть. Так уже было, перед нашим отъездом, когда вы захворали.

Руди промолчал, и Матильда украдкой взглянула на него.

- Дед тогда вернулся с охоты, мрачный и недовольный, - сказала она. – Я выбежала к нему и в шутку упрекнула, почему же он не взял меня с собой. Но вместо того, чтобы пошутить в ответ, он разъярился, схватил розги и сек меня с полчаса… По-моему, у меня даже сел голос от плача, и, в конце концов, он заплакал вместе со мной, обнял меня и начал просить прощения.

- Догадываюсь, в какой день это случилось.

- Когда не стало Анны, - просто ответила она и уставилась на луну. – Знаете, когда мы были в осаде, я часто думала, что она бы сделала на моем месте. Мы с Лене помогали перевязывать раны и заботились о голодных… То есть, разумеется, в основном, помогала она. Я-то все вертелась рядом с графом фон Штарембергом – командующим нашего гарнизона, - пояснила Матильда, и Руди кивнул «я знаю»: - и исполняла его поручения. Он, кажется, так и не догадался, откуда взялся его помощник, и уж точно не подозревал, кто я такая. По ночам мы поднимались сюда, чтобы посмотреть на огни турецкого лагеря. Их было такое множество, что, казалось, будто они собрались со всего востока, и весь луг, и все деревни были объяты пламенем, за которым мелькали фигуры в странной одежде.

- Сдаваться никто не хотел, - сказала она после короткого молчания. - Ходили слухи, что турки вырезали всех в каком-то городе, где жители поверили их посулам. Да и как может сдаться столица Европы? Но в конце было тяжело. Магда – дедова жена – учила нас носить домой камни, чтобы сверху швырять их в турок, когда они ворвутся в город. Она говорила, что они не будут поджигать дома, пока не разграбят все дочиста, и что единственное, что мы можем сделать, - это закончить жизнь с честью, убитыми, но не опозоренными насилием и муками. Я сказала ей, что могу обернуться и вынести ее и Лене из города, и тогда Магда высмеяла меня. Будто я переломаю себе все, если прыгну с крепостной стены. Тогда я сказала, что Лене вылечит меня, а Магда парировала, что с моей стороны будет подло и трусливо спасти две жизни, когда суждено погибнуть тысячам.

- И что вы сделали? – с интересом спросил Руди.

- Ничего особенного, - вздохнула Матильда. – В основном, слушала, с какой стороны турки подкапываются под наши стены, чтобы граф фон Штаремберг мог организовать там оборону. Он был так тверд, и смел, и непоколебим; я даже порой жалела, что он уже женат. Впервые со мной было, чтобы я ловила каждое слово человека, не могла ему ответить как должно и смущалась от мысли, будто сделаю что-то не так.

Руди саркастически хмыкнул, но Матильда не обиделась.

- Если б у меня была такая сестра, как я сама, то я б сошла с ума, - призналась она. – Я вела себя ужасно… И с Анной, и с вами, и с дедом, и со многими другими людьми. Мне до сих пор сложно ладить со многими, и я все время вспоминаю, кто я – особенно в церкви – и порой становится совсем невыносимо. Вдруг я тоже стану одержимой, как брат Анны? Иногда я так злюсь на людей, что хочется их бить и кусать.

- Это со всеми случается.

- Вы простили меня? – вдруг спросила она. – Я ведь так вас ненавидела.

- Я не сержусь, чтобы прощать.

- Тогда мне казалось, что смерть разрешает все споры и беды. Но это оказалось не так. Анна ушла, но я ее все еще люблю ее. Вы ведь тоже ее любили, правда? Можете не отвечать, если не хотите! Дед запрещает упоминать о ней дома, и никто не помнит ее среди моих знакомых, но иногда мне снится, будто она приходит к моей постели и говорит что-то утешительное… И я понимаю, что тоскую. Несмотря ни на что.

Она обхватила коленки и вдруг показалась смешной и беззащитной, подростком в огромных, не по размеру, сапогах и шляпе с пером.

- Я не хочу говорить о ней, - медленно ответил Руди. – Вы позвали меня только для этого?

- Да… Нет! – воскликнула Матильда, оживившись. – Скажите мне, вы верите, что она погибла?

- Это очевидно. Было отпевание. В семейном склепе ее мужа есть плита с ее именем. Он женился снова. Разве этого недостаточно?

- Нет, и не верьте этому, - торжественно сказала она, лучась радостной тайной. – Дед каждый день ездил прочесывать горы и ничего не нашел, никаких следов.

«Милая девочка, если б все было так просто!» - с раздражением подумал он, но вслух сказал лишь:

- Горы обыскать сложно. Ручьи и речушки, расселины, буреломы – не всякий зверь по ним пройдет.

- Вы не верите мне, - упрекнула его Матильда. – Но я точно знаю, что она жива.

- Вам довелось ее видеть?

- Нет, но это не важно. У меня есть кое-что поважней.

Матильда достала из-под камзола кожаный мешочек, любовно подержала его в руках, а затем неохотно протянула его Руди.

- Что это?

- Вы разверните, - нетерпеливо сказала она. – Сами увидите.

Он распустил шелковый шнур, перевернул мешочек, и на ладонь ему выпали четки, крест и медальон. Руди приподнял бровь; эти предметы ему ни о чем не говорили.

- Это ее четки и ее крест, - пояснила Матильда. – И я ума не приложу, как они ко мне попали. Я не брала их на казнь, да и не осмелилась бы взять. Она как-то говорила мне, что это почти все, что осталось у нее от ее деда, то есть от моего прадеда…

- И как же вы их нашли?

- Мы ночевали в одной гостинице по дороге в новую усадьбу, - охотно начала Матильда. - В ту ночь была гроза, а Лене (обычно мы спим в одной постели) страшно ее боится и дрожит как осиновый лист даже под пуховым одеялом. Она мешала мне заснуть, и я стала дразнить и подначивать ее, говорила всякие гадости о трусости и чести. Я думала, она как всегда заплачет, а потом успокоится и уснет, но она все молчала и молчала, и это раззадорило меня. Когда же мои шутки стали совсем злыми, она просто выскочила из постели и побежала к окну, распахнула его и полезла на крышу дома, лишь бы доказать мне, что вовсе не трусиха. Я была так удивлена, что в первую минуту остолбенела, а ведь она могла упасть и сломать себе руку или ногу, если не шею. Черепица очень скользкая, вы же знаете. Конечно, я полезла за ней следом, и она ревела там, под дождем, держась за трубу. – Матильда вздохнула. Она явно стыдилась своего поступка.

- Потом уже оказалось, что, когда она была совсем маленькой, в нее вселился небесный огонь, и с того времени она стала не как все. Тогда я этого не знала... Не помню, как мы слезали с этой крыши. Это было очень долго, и я очень боялась, что мы упадем или, что еще хуже, нас кто-нибудь заметит, а потом расскажет деду, и он выпорет меня сначала за то, что я полезла на крышу, потом за то, что не остановила Лене, затем за грубые слова, которыми я ее дразнила, ну и напоследок, что не позвала его. Кое-как мы добрались до нашего окна, совершенно мокрые и замершие. Печку внизу уже не топили, и мы сняли с себя мокрые рубахи, чтобы не промочить постель, но она все равно промокла от волос и от того, что мы не вытерлись. Мне приснилось тогда, что я скачу на волке, и мне вдруг стало во сне хорошо и уютно, я прижималась к его шкуре, и от нее шло тепло. Лене же говорила, что ей снилась солнечная поляна. На самом же деле, когда мы проснулись, то увидели, что в постели лежит остывшая грелка и что кто-то топил печь ночью, и что наши рубахи просохли, потому что висели рядом с трубой. А в кулаке у меня было зажато это, - Матильда кивнула на четки. Руди медленно перебирал их, и слова молитв сами всплывали у него в голове. – Дед так и не узнал о нашем ночном приключении… Я пыталась расспросить слуг, но они были то ли такими глупыми, то ли такими замороченными, что ничего толком мне не сказали. Теперь вы понимаете, что это не мог быть никто, кроме нее? Мы бы простудились, проведя ночь в ледяной постели. Мне-то что! А вот у Лене – здоровье так себе.

- Это могла быть Магда, - возразил Руди. – А четки остались от прошлого гостя.

- Если б это была Магда, она бы придумала изощренное наказание за то, что мы не слушались, и сразу бы дала понять, что все знает! – возразила Матильда. – Я знаю, это была Анна. И это ее крест. Вы ведь знаете, что любимых всегда чувствуешь? Так вот, она жива, клянусь вам.

Руди протянул ей четки и крест, но Матильда помотала головой.

- Она подарила их мне, это правда, - сказала она, - но ей бы, наверное, хотелось, чтобы они были у вас. Вы любили ее больше меня и были на ее стороне до конца.

- А вы?

- А я предательница, как ни посмотри.

Колокол пробил полночь, и Матильда чутко повела носом по ветру.

- Мне пора возвращаться, а то дед заметит, что меня нет, - сказала она. - Я не хочу с ним ссориться. Он взбалмошный, но добрый… После каждой порки засыпает меня подарками. Иногда я сержусь на него, но лишь я имею на это право. Пусть хоть кто-нибудь только попробует сказать о нем худое слово, и ему придется встретиться со мной! – она крепко сжала кулак в кожаной перчатке, а затем неловко улыбнулась. – Благодарю вас, что пришли. Я была рада вас встретить.

Руди наклонил голову в знак ответной благодарности, и Матильда раскланялась, шурша шляпой по каменному полу.

- Если вы в следующий раз вздумаете охотиться на ведьм или оборотней, - сказала она, легко и бесплотно отступая в тень башни, - мы опять станем врагами, и тогда берегитесь. Но если вам нужна будет помощь в чем-то ином, вы знаете, как найти меня. Желаю вам найти Ее. Дайте мне знать, если это случится.

С этими словами она исчезла, и Руди услышал стук ее подкованных сапог по винтовой лестнице: девчонка неслась вниз, перепрыгивая через две-три ступени, почти вприпрыжку, словно ей стало легче от этого разговора. Уму непостижимо, как она не боялась покалечиться! Сам Руди чувствовал себя опустошенным, словно сегодня из его сердца вынули все чувства, а потом, не разбираясь, засунули назад. Он хотел верить, что Анна жива, но разум говорил ему, что так не бывает.

Руди перекрестился и привычно прочел молитву за упокой ее души, пусть большинство святых отцов и утверждало, что у оборотней и ведьм души не бывает или она заложена дьяволу. Четки он положил за пазуху: неизвестно кем сделанные, неизвестно кому принадлежавшие, с неровной большой бусиной. От них нежно пахло церковным маслом: Матильда наверняка использовала их для молитв. Взбалмошная девчонка! Ни порка, ни угрозы смертью не остановят такую от задуманного.

Он вернулся в монастырь совершенно разбитым, и велел разбуженному монаху-привратнику погреть ему воды в тазике и принести поздний ужин. Круглолицый монах зевал и почесывался, пока слушал его – казалось, что он до сих пор спит на ходу. Когда же Руди велел ему немедленно исполнять приказ, какая-то искра мысли пробежала в его глазах, и он почтительно сказал:

- Вас недавно искала какая-то женщина.

- Женщина? – Руди даже прекратил развязывать плащ. – Что за женщина?

- Не знаю. Вроде не из простых.

- Что она сказала?

- Ну… что вы ей нужны, - монах добросовестно нахмурился и загнул палец. – А я сказал ей, что это монастырь, и что ей не нужно искать здесь мужчин. А она оскорбительно засмеялась, - он загнул еще один палец, - и заявила, что в этом монастыре мужчин найти сложно.

- Она просила что-нибудь передать?

- Сказала, что проездом здесь и найдет вас позже. Что-то она еще говорила… - монах потер лоб, напомнив обезьянку из уличного театра, которая изображала ученого астролога. – Не помню. Я тогда был очень голоден и больше думал о том, чем заморить червячка.

- Ладно, - с оттяжкой сказал Руди и снял перчатки. – Неси мне воду и ужин.

Монах кивнул и, кряхтя, встал из-за стола. Он проводил Руди до лестницы, где их пути должны были разойтись, и сделал несколько шагов вниз, на кухню, как вдруг остановился и воскликнул:

- Я вспомнил! Она сказала передать вам, что в следующий раз у нее может не достать смелости найти вас.

- Как она выглядела? – грозно спросил его Руди сверху.

- Не знаю. Как все женщины. На ней был плащ и дорожное платье. Все в заплатах; видно, что нуждается. Но вела себя, будто графиня! В лицо я ей не смотрел, чтобы не быть искушенным дьяволом.

- Понятно.

«Могла ли это быть Анна?» – думал он, расхаживая взад и вперед по узкой келье, уже раздевшись до рубашки и кюлот. Но кто еще мог искать его? И что значит «достать смелости»? Руди сжал четки, и крест впился ему в ладонь. Завтра, - подумал он, - завтра, я обыщу каждый постоялый двор в этом городе, и, будь я проклят, если не найду ее. «И будь ты проклят, если это окажется не Анна» - добавил бесплотный голос из глубины души.

- И будь я проклят, если это окажется не она, - согласился Руди, и на душе у него стало легко.