Хлеб печали

Глава первая. Магдалена. Черный омут

За последнее лето в деревне привыкли, что если маленькая Ленхен куда-то идет, деловито подоткнув подол своего серого платья, чтобы не путалось под ногами, то почти всегда следом за ней семенит белая козочка с черным пятном на ухе. «Ведьмина внучка, издалека видать», - обязательно говорил кто-нибудь и набожно крестился, чтобы отвести беду.

Про бабку Лене действительно говорили всякое: мол, умеет она и раны заговаривать, и глаза отвести, и грозу вызвать, если ей так уж захочется. Бабка об этих слухах знала, но только презрительно фыркала, когда кто-нибудь в ее присутствии упоминал об этом. Не всякий, впрочем, на это решался: держалась она особняком, головы не склоняла ни в церкви, ни за работой, на язык была остра, а на расправу скора. Нрав у нее был грозный, и многих в ее присутствии будто сковывал паралич, не дававший ни слова сказать, ни неверного жеста сделать: разумеется, тому виной была робость, но если спросить об этом любого деревенского бездельника, то тот, понизив голос, ответил бы, что ведьма плетет невидимые путы, а вслух бы всячески хвалил старуху. Редко кто осмеливался даже поднимать на нее глаза, а уж собственные домашние держались ниже травы и тише воды. Впрочем, Лене бабка любила, да и звали их одинаково - Магдаленой, только бабку кликали Магдой, по первой половинке имени. Белая козочка была единственным детенышем их старой козы, и хоть бабка твердила, что надо беречь ее, как зеницу ока, и что коза их будущая кормилица, Лене все же выпросила у нее разрешения ухаживать за скотинкой и играть с ней.

Семья у них была ни большая, ни маленькая – в самый раз. Дед давным-давно умер от ран, которые получил на долгой войне, которая длилась целых тридцать с лишним лет, два дяди Магдалены тоже подались искать ратной славы после сладких слов вербовщиков, да так и сгинули: то ли сложили головы в сражении с турками или с французами, то ли просто не нашли в тех краях земляка, чтобы принес домой весточку об их житье-бытье. Зато отец у Лене, самый младший сын в семье, был кузнецом, и из всех войн предпочитал воевать разве что с мухами, столь тих был его нрав. Невесту он нашел себе, напротив, бойкую, но старая Магда быстро прибрала ее к рукам. Жили они небогато, но получше других, хоть порой им приходилось затягивать пояса. Однако в их глуши, где можно было проплутать в лесу несколько дней и не встретить ни единого человека, а до ближайшего городка надо было идти целый день сначала через лес, а затем по холмам, достатком похвастаться мог только священник в церкви у тракта, мельник, да еще лавочник, у которого жил в городе брат.

Нет, не будет лишним сказать, что неподалеку от деревни жил их собственный барон, владевший целой усадьбой, но он вел жизнь столь затворническую, что никто даже толком не помнил, как его зовут, не говоря уже о том, как он выглядит. «Он зарос волосом, как волк, и сидит сиднем в своем доме, боясь показаться на солнце», - говорили у колодца женщины, пока Лене шла мимо, оглядываясь на свою любимицу, а та семенила за ней, будто собачка. «Нет, нет, а вот жена медника из деревни у церкви Святого Андреаса вот что мне говорила, будто ее родная сестра служила лет десять назад в городе, у господина стражника... У того самого, которому еще оторвало ухо пулей и был пес, зарезавший двух гусей священника. Так вот, ее сестра говорила, что точно слышала, как говорили, что господин барон любят охотиться. Они выходят по ночам, когда все спят». «Я думаю, что он копит золото, - с сомнением сказала первая. – И скрывается». «Если бы у меня было золото, я бы тоже скрывалась… Купила бы себе новое корыто и ткани на юбку, а потом поехала бы в город и ела бы мармелад с белым хлебом каждый день».

Дальше Лене слушать не стала и пошла прочь: таинственный барон ее нисколько не трогал. Иногда, когда у них было свободное время, они со старшим братом и его друзьями (все они были старше Лене на несколько лет, и им уже было почти двенадцать) ходили в сторону его дома по лесной дороге, но их смелости хватало дойти только до полуразрушенных ворот, после чего кто-нибудь сразу кричал какую-нибудь глупость, и они наперегонки бежали назад до безопасного места. Лене всегда отставала от мальчишек, и они вечно на нее ворчали, но все же принимали к себе.

Она дошла до солнечной полянки на окраине деревни и здесь сняла башмаки, которыми очень гордилась – отец нарочно заказал их у сапожника в городе, чтобы его дочь не бегала босиком, как остальные дети. От земли, скрытой травой, шел холод, и девочка поспешила встать в теплую пыль натоптанной тропинки. Козочка (имени ей Лене так и не придумала) потянулась было пожевать ее юбку, но Лене погрозила ей пальцем.

- Порядочные женщины так себя не ведут, - наставительно сказала она. Козочка взглянула на нее хитрым глазом и мотнула головой.

За поляной начинался крутой склон к реке, поросший путаным серо-зеленым ивняком, и оттуда доносились смешки и плеск. Девчонки постарше обычно пасли здесь гусей и уток, и всякий раз Лене робко надеялась, что ее не будут гнать прочь. Почему-то с товарками было сложней, чем с мальчишками; они все время смеялись над Лене и их проделки были злыми: один раз они предложили поменять ее сладкий пирожок с морковью на леденец из города, но вместо леденца ей дали камешек, из-за которого у Лене треснул зуб. В другой раз она торчала на условленном месте встречи несколько часов, поднявшись на рассвете, потому что ее пообещали взять с собой собирать землянику, а потом – когда Лене вернулась домой, расстроенная и сбитая с толку, - ей досталось мокрой тряпкой от матушки за то, что бездельничает невесть где в то время, как дома полно работы. Рядом с ними Лене чувствовала себя словно вылепленной из другого теста; она не умела смеяться без причины, мало говорила, все делала медленно и всегда удивлялась, когда кто-нибудь ее обманывал. Отец как-то рассказывал, что в далеких краях живут черные-пречерные люди, и ей казалось, что девочки скорей бы приняли в свои игры такого черного человека, чем ее.

Впрочем, несмотря на это, Лене все еще надеялась, что когда-нибудь они подружатся, будут делиться секретами и играть в игры, а уж когда они станут совсем взрослыми, лет через семь, то будут вместе ходить по вечерам на танцы и гадать на женихов. Она вздохнула, отряхнула застиранный до серости передник, положила в него башмаки и зашагала вниз по тропинке, навстречу смеху.

Черные пушистые утята барахтались на мелководье под присмотром сразу трех хозяек: долговязой Мари, у которой все руки были в цыпках, пухлой Берты и веснушчатой Греты, которая умела метко плевать в цель, не хуже какого-либо мальчишки. Все трое весело шлепали по воде, подняв высоко подол, глядя вполглаза, чтобы утята не уплывали далеко и не ныряли в густую траву, откуда их сложно было выгнать, но как только они заметили Лене, то застыли, глядя на нее исподлобья.

- Можно мне поиграть с вами? – спросила Лене, остановившись чуть поодаль, как учила ее бабка. К знатным людям нельзя было подходить близко, говорила та. Они могут прогневаться и тогда жди беды. По горькому опыту Лене знала, что и деревенских лучше было не злить.

Девчонки переглянулись.

- Ну, пруд не куплен, - сказала Мари, внимательно разглядывая Лене. Ей было уже десять, и именно она дала Лене камешек под видом леденца. – Но тебе сюда ступать не стоит.

- Почему? – серьезно спросила Лене.

- Позавчера здесь видели щуку размером с мельничное колесо. Говорят, она откусила ногу у теленка несколько лет назад. Ты ей будешь на один зубок

- Неправда, - неуверенно возразила Лене.

- А вот и правда, - ответила Грета. Она защемила нос пальцами, будто откуда-то воняло. – Мой отец ее как-то видел собственными глазами. Мы-то ее не боимся, а твоя бабка - ведьма, и ты - ведьма, потому она первым делом в тебя и вцепится.

Лене исподлобья взглянула на нее. Ей вдруг стало страшно, хоть она и знала, что бабка Магда не ведьма.

- Хочешь посмотреть, где она прячется? – внезапно спросила ее Мари. Она прутиком остановила утенка, который собрался было спрятаться в кусты, и развернула его назад. – Если пообещаешь не кричать и не ныть, то мы покажем тебе ее логово. Оно там, под водой… - девчонки опять обменялись долгим взглядом, и Берта почему-то захихикала.

- Я никогда не ною, - пробормотала Лене. Козочка ткнулась ей под бок, опасливо косясь на воду.

- Надо просто перейти за мостик к большому ручью, - задумчиво сказала Мари. Она поправила косынку на голове, шагнула к Лене и протянула ей ладонь. – Она живет в одном из омутов вверх по течению, там, где начинается лес. Щуки любят стоячую воду.

С радостно бьющимся сердцем Лене взяла ее за руку. Она была счастлива, что с ней говорят как с равной.

Мари, Берта и Грета проводили ее к омуту, подгоняя своих утят. Их приходилось все время пересчитывать, и девчонки дважды или трижды сбивались, поскольку с трудом считали после десяти, когда кончались пальцы. Над Лене никто не смеялся, и она почувствовала, будто внутри нее зажегся огонек.

- Стань-ка сюда и гляди вниз, - сказала ей Грета, показав прутиком на большой серый камень, который лежал на самом краю омута, среди узких листьев болотной травы. К камню прибилась высохшая и слежавшаяся солома, похожая чем-то на коровью лепешку. Вода казалась черной, несмотря на ясный день, и белая шелуха от опавших калиновых цветов медленно плыла и кружилась на ее поверхности. Лене вскарабкалась на холодный камень, придерживая передник с башмаками, и вгляделась в черноту; ей почудилось движение под толщей воды, но с берега в воду скакнула лягушка, и по поверхности омута пошли круги. Лене наклонилась ниже, почти касаясь воды краями своей косынки («Видишь? – спросила ее Мари сзади. – Вон там, под корягой, гляди хорошенько!»), но что-то вдруг резко и остро толкнуло ее в спину, и Лене не удержалась и упала прямиком в черноту, в бурые водоросли и переплетение корней. Темная вода немедленно попала ей в нос, залила глаза, Лене попыталась закричать, но в легких вдруг поселилась боль, и она отчаянно забарахталась, хватаясь за камень и обламывая о него ногти. Ее новые подруги безжалостно захохотали.

- Вот умора, - сказала пухлая Берта, утирая слезы, когда Лене кое-как выбралась из скользкой водяной ловушки, через резь в груди и носу; вдобавок она больно оцарапалась о колючие ветви, лежавшие на дне, и теперь левое запястье саднило. – Поверила в какую-то щуку, да еще чуть не потонула.

Лене открыла рот, но ничего не ответила. Ее башмаки с льняными чулками лежали на дне, косынку унесло подводное течение, а в волосах запутались водоросли и сухой камыш. Она переступала с ноги на ногу, пытаясь согреться, пока девчонки хихикали над ней.

- Она же блаженная! – воскликнула Мари; она почти сияла от удовольствия, и Лене впервые подумала, что некоторые люди умеют радоваться, когда другим плохо. – Только посмотрите на нее, она же ничего не поняла!

- Меня что-то толкнуло в спину, - сказала Лене, как только боль в груди исчезла, и она снова смогла дышать. Она наклонилась и выжала юбку. Козочка тревожно скакала поодаль, недовольная и испуганная. – Может, щука и есть. Я ничего не успела увидеть.

Она все еще надеялась, что они смеются не над ней. Разве не могла Лене как-нибудь забавно упасть в воду? Когда она осмелилась вновь поднять глаза от юбки, то на их лицах было только любопытство и беспощадность. Грета так разошлась, что начала икать смешным голосом, и схватилась за живот.

- Иди домой и не лезь к нам больше! – велела Мари. – Нечего перед нами обновками хвалиться. Перед козой своей хвастайся, вот тебе верная подруга. Такая же умница и затейница!

В груди стало пусто, будто там поселился ветер, и Лене поникла, стараясь не заплакать; если она заплачет, то они ее не пожалеют. Будь Лене постарше, она бы наверняка нашла что им ответить, но ей стало грустно: как же она вернется домой? Матушка будет охать и вздыхать, что нельзя ее отпускать, мол, не хозяйка вырастет, а распустеха, всякую вещь испортит или потеряет. Брат ее задразнит, когда узнает про то, как над ней подшутили, а бабка Магда сурово нахмурит брови и не позволит ей мотать пряжу вечером, а еще чего доброго - отберет козочку

Лене вздохнула, поглядела на девчонок, которые никак не могли успокоиться, на свои босые пальцы, к которым прилипла грязь и шелуха, круто развернулась и пошла прочь, уговаривая себя не унывать.

Вслед ей несся смех и грубые шутки, каждая из которых била в спину не хуже камня. Лене все убыстряла шаг, потирая ссадину на руке, а как только девчонки скрылась за поворотом, девочка побежала, сломя голову, словно от этого должно было стать легче. Ей мерещилось, что кто-то пристально смотрит на нее из лесу, будто хочет посмеяться ее незадачливости, и она все ниже опускала голову.

Козочка жалобно заблеяла, когда отстала от хозяйки, и Лене наконец-то опомнилась. Она схватилась за ствол ближайшего дерева и опустилась на землю, в мягкий и нагретый солнцем мох.

- И подумаешь, - сказала Лене козочке, опасно всхлипнув. – Пусть дразнятся. А я и рада, что ты моя подружка, и все тут.

Козочка боднула ее в плечо крутым лбом. Она осторожно взяла с рукава Лене плеть водорослей и принялась задумчиво жевать.

- Вот вырастешь, у тебя появятся рога, и забодаешь их всех, - добавила Лене со вздохом, потому что ей вовсе не хотелось никому причинять зло. Она подобрала ноги под себя, чтобы согреться, и обняла козочку за шею. Та вздохнула и послушно легла рядом.

Лене уткнулась в теплый бок, крепко зажмурив глаза. И почему она всегда все делает не так? Берта и Грета ссорились через день, но жить друг без друга не могли, девицы постарше все время ходили парами, шептались и хихикали между собой, пока работали, и только Лене всегда была одна-одинешенька, сама по себе. Как бы ей хотелось, чтобы у нее тоже была подруга, с которой можно было бы делиться всем на свете! В дождь они бы залезали под крышу перебирать зерно и слушали бы, как мягко капли стучат снаружи, и ходили бы вместе за земляникой, и учились бы ткать и готовить, и…

Она незаметно задремала, пригревшись на солнце. Лене приснилось, что козочка превратилась в настоящую девочку, и во сне они собирали чудные ягоды, такие крупные и сочные, что их жалко было есть, однако куст земляники внезапно вырос в размерах и больно ударил Лене усиком, похожим на хлыст. «Ты всегда будешь одна», - сказал он строгим бабкиным голосом, накрыл козочку листвой и бросил в Лене мокрым комком грязи. Теплое и липкое растеклось по ее лицу, мешая дышать, и она испуганно потерла нос рукавом рубахи, не соображая, происходит ли это во сне или наяву. Ей достался еще один удар – теперь по голове, и Лене подскочила на месте, широко открыв глаза – на веках у нее налипла грязь, и глаза немедленно защипало. Грета и Мари стояли над ней с беспомощными и злыми лицами. Чуть поодаль упиралась и жалобно мекала козочка, мотая головой: Берта накинула ей на шею веревку и нарочно дергала за нее, мучая любимицу Лене.

- Ведьмина внучка! – со слезами в голосе воскликнула Грета, а Мари, крепко сжав губы, отвесила Лене подзатыльник. Он был такой сильный, что у Лене даже растрепалась коса, но она не издала ни звука и только схватилась за место удара, изумленно глядя на своих мучительниц.

- Держи козу, - прошипела Мари Берте, не оборачиваясь и не сводя глаз с Лене. Грета наклонилась и зачерпнула еще грязи. Она пылала желанием мстить, но Лене не понимала, что произошло.

- Из-за тебя. Пропали. Утята, - раздельно сказала Мари. Лене не осмелилась напомнить ей, что она тут не причем, наоборот, это над ней хотели подшутить.

- Если мы придем без утят, мой отец меня живьем закопает! - слезы сменились ненавистью, и даже веснушки Греты побледнели, пока она говорила. Отец у нее действительно отличался крутым нравом и был скор на расправу.

- Твоя бабка знает, как найти их. Заставь ее это сделать! – Мари остановила Грету, которая была готова кинуться на Лене. – Пока они не вернутся, твоя коза будет у нас.

- И тебе лучше поторопиться! – Грета все-таки швырнула в нее грязью, и Лене вздрогнула, когда она попала ей в щеку и потекла по шее. Она прижала руки к груди, умоляюще глядя на своих мучительниц, но они лишь одарили ее гневным взглядом и пошли назад, к омуту, поволочив за собой козочку. От ее копыт на земле остались четыре борозды.

Лене долго не могла сдвинуться с места. Она так растерялась, что не знала, что ей делать; утята, козочка, башмаки, чулки, косынка – слишком много потерь за одно-единственное утро.

- Пресвятая Дева, - воскликнула бабка, когда она проскользнула сквозь дверь в дом, и оперлась на метлу. Острый взгляд пронзил Лене не хуже ножа. – Это же не девочка, а вылитая русалка из илистого озера! Чем это ты занималась, Магдалена? Где твои башмаки и чулки?

- Они утонули, - все ее силы ушли на этот храбрый ответ. Из глаз сами собой полились слезы, и Лене опустилась на земляной пол и заревела, как маленькая.

- Так, - хмуро заметила Магда, - хватит реветь. Кому говорю, хватит!

Она заставила Лене встать с помощью метлы, подгоняя, когда надо, легкими ударами связанных в пучок прутьев по спине и заду, и Лене, путаясь в юбках и собственных ногах, кое-как поднялась, вытирая слезы ладонями.

- Ну-ка, умойся, - велела ей бабка и подвела ее к бадье с водой. – Слыханное ли дело! В нашей семье реветь заказано, а ты хочешь затопить весь дом.

Лене вытерлась насухо полотенцем, и Магда налила ей в деревянную кружку разбавленного яблочного пива, которое они варили в прошлом году. Зубы у Лене наконец-то перестали стучать, когда она сделала первый глоток.

- Они утонули, - повторила она беспомощно. – И утята… Тоже… пропали.

- Какие еще утята? – опять нахмурилась Магда, и девочка, захлебываясь и обмирая от страха, сбивчиво принялась рассказывать о том, что произошло. Когда Лене дошла до того, как у нее отбирали козочку, ей пришлось остановиться и вцепиться зубами в полотенце, чтобы не заплакать опять, и лицо у бабки затвердело, будто камень.

- Глупые девчонки, - обронила она, когда Лене замолчала. - А реветь не надо – ничем уже не поможешь. Я-то тоже, дура старая… - Магда не договорила, задумавшись о чем-то. - И каша на вечер томится, - добавила она неожиданно. – Как тебя оставишь по хозяйству с печью-то? Сбегай-ка за матерью, она отцу пошла еду отнести. Только про козу не говори ничего пока. Сама им скажу, что надо. Поняла?

Лене закивала. Кажется, бабка не слишком сердилась.

Первым делом матушка отшлепала ее, а затем посадила под окно перебирать пшено. Лене не возражала, когда на ее голову сыпались всевозможные змеи, наказания Господни, растяпы и разорительницы, и только ниже склонялась над плошкой, чтобы лучше видеть мусор в крупе, уж слишком часто набегала непрошеная слеза на глаза; ей так не хватало сейчас козочки!

- Ох, устала я с тобой, - неожиданно нормальным голосом закончила матушка и взялась за поясницу. – Отец-то уж тебе устроит головомойку.

Она отошла к печи, но из двери что-то черное и визжащее метнулось ей под юбки, и матушка заголосила вместе с ним на одной ноте, хватаясь за подол. Следом в дом вбежал большой соседский пес, и Лене вскочила на лавку, опрокинув плошку и рассыпав пшено.

- А ну, цыть! Пошел вон отсюда, - послышался голос брата. Он забежал следом и пинками прогнал заскулившего пса, который тут же поджал хвост.

- Что у меня такое под юбкой? – умирающим голосом спросила матушка, и Теодор гордо подбоченился. – Оно брыкается… И щекочется!

- Это поросенок, мать, - подражая отцу, важно ответил брат. – Козу-то у нас из-за малохольной отобрали… А я вот поросенка пригнал.

- Какого еще поросенка! – взвизгнула матушка и схватилась за ухват, ловко отпрыгнув к печке. Поросенок, оставшись без укрытия, заметался по горнице, непрерывно голося. – Что за наказание, Господи! За что мне это? Забери его туда, где взял! Никаких краденых поросят нам не надо!

Она погналась за поросенком с ухватом, ругаясь на весь белый свет. Тот метался, не разбирая дороги, врезаясь то в стол, то в стены, и после нескольких кругов наконец выскочил в дверь. Противный братец захохотал, но матушка ловко стукнула его ухватом по голове.

- Паршивец, - сказала она охрипшим от крика голоса. – Ну погоди! Хоть самые крепкие штаны из кожи натяни сегодня, отец тебя так выпорет, что у тебя зад запылает.

Запахло подгоревшей кашей, и матушка замерла. Теодор воспользовался мигом и скрылся с глаз долой следом за поросенком.

- Что ж за день сегодня! – воскликнула она, опираясь на ухват, и плюнула прямо в очаг, а затем перекрестилась. – Дьявол по вам обоим плачет! И зачем я только вышла замуж за вашего отца? Шла бы за мельника, не знала бы забот… Господи милосердный, хоть остаток дня подари славным!

Ни отец, ни бабка не вернулись домой, даже когда уже начало темнеть. Вернулся голодный Теодор и повинился перед матушкой, получив щедрую порцию подзатыльников и ругательств, Лене подобрала и перебрала рассыпанное пшено, подшила порванный подол, принесла воды, покормила куриц и петуха, и даже постирала свой передник, перепачканный в грязи и иле; подгоревшая каша успела остыть, и мать дважды ставила ее назад в печь, но ни отца, ни бабки все не было и не было, и матушка даже выбегала несколько раз на задний двор, чтобы поглядеть, не горит ли огонек в кузне. Она вернулась бледная и нахмуренная, и Теодор шепотом сказал Лене, будто девчонки, пасшие утят, пропали, и никто их с утра не видел. Лене стало не по себе, но она успокоила себя тем, что в их деревне никогда и ничего не происходило. Отец и бабка, должно быть, отправились на их поиски.

- Идите уж спать, - не выдержала матушка, когда Теодор уже ткнулся носом в стол, задремав. Он пытался повторять псалом, который велел ему выучить священник к воскресенью, но никак не мог вспомнить слов дальше третьей строки. Матушка желала, чтобы он стал певчим в церкви, чтобы быть поближе к господам; отец хотел, чтобы он был кузнецом, но брата интересовали только проказы, и не проходило недели без того, чтобы его пороли.

- А как же козочка? – заикнулась было Лене, подрубавшая полотенце, но матушка взглянула на нее так, что она беспрекословно пошла в постель, чтобы не получить подзатыльника.

Заснуть она не могла. В голову лезли дурацкие мысли: то казалось, что козочку уже съели волки, то вновь появлялись Мари, Грета и Берта, которые дразнили ее ведьмой и дурочкой, и Лене краснела от обиды, придумывая резкие ответы, которые никогда не смогла бы высказать им в лицо. Ее вновь толкали в омут, полный мягких водорослей, липнувших к ногам, но теперь она вовремя успевала заметить подлость и вместо того кричала, чтобы они лучше следили за утятами.

- Что с нами теперь будет? – послышался ей усталый голос отца сквозь сон. – Не детские это шалости…

Лене заворочалась, пытаясь скрыться от стыда, но вместо этого проснулась и разлепила глаза. На матрас падал слабый отблеск от лучины, безжалостно освещая дырку, из которой вылезла солома.

- Говорят, что кто-то поехал в город, чтобы рассказать епископу о произошедшем.

- Нам нечего бояться, - вступила матушка, но по ее голосу было слышно, что она была чересчур напугана. – Что мы сделали? Ничего! Наша девочка невинна… Она ничего такого не делала!

- И господин епископ уже рассматривал мое дело пять лет назад, - заметила бабка Магда, и Лене невольно успокоилась, так ее голос был тверд и даже насмешлив. – Обычно они делают это каждые десять лет. Всего-то осталось ему подождать еще пяток.

- Матушка! Они ведь могут отлучить от церкви всю деревню… И что нам тогда делать?

- Не хватит у них на это пороху. А если отлучат… Что ж, зажившиеся старики – вроде меня, - помрут, а вам придется бежать в другое место. Кузнец везде найдет работу… Вон, вспомни! Однажды господа ехали в свой дворец и потеряли подкову, как раз напротив твоей кузницы. Сколько они тогда денег за работу тебе оставили! Все подати заплатить хватило.

- Да, матушка, - неохотно согласился отец. Лене так и видела внутренним взором, как его грубые пальцы мнут деревянную ложку или нож от волнения. – Только это ты нарочно на дорогу камней натаскала.

- Ну! – бабка Магда, кажется, улыбнулась. - Пара камней не в счет. Господь больше любит тех, кто на месте не сидит и своими руками богатство делает. Тебе бы пора усвоить этот урок. Твой-то отец хорошо это знал и никогда не брезговал брать то, что само в руки идет.

- Не хочу я никуда идти, - пробормотал отец. – Всю жизнь здесь жил, так что ж срываться, как вору какому?

- Об этом пока и речи нет, - отрезала бабка. – Пусть приезжают эти городские, а там разберемся. Девчонку жаль. Так рано жизнь закончить, нужно судьбу прогневить. И без козы мы остались на зиму, но тут уж я сама виновата, разбаловала Магдалену.

В бок Лене достался удар, и она чуть не завопила от неожиданности.

- Слышишь, - прошипел ей на ухо брат. – Все из-за тебя!

Она стукнула его в ответ, и они завозились, скинув лоскутное покрывало на пол, пока сильные руки бабки не выкрутили им уши.

- Вот ведь щенята какие! – с веселым удивлением сказала Магда. – Подслушивают взрослые разговоры! Марш назад, пока не взяла палку! – она отпустила их и добавила: - А то, что услышали, из головы выкиньте. Не ваше это дело, пострелята.

- Ты сердишься? – робко спросила Лене, потирая распухшее ухо, в котором живо билась кровь.

- Я-то что! Вот как в декабре явятся к нам бесы: Клаубауф вместе с Шабманном, запихнут вас в мешок да унесут в преисподнюю, если слушаться меня не станете. Никогда не позавидую детям, которым вырасти придется да рога весь год начищать и шерсть чертям расчесывать.

Она еще попугала их, пока дети не развеселились и не выкинули беду из головы; родители сидели за столом молча, напряженные и тихие, будто призраки. Когда брат с сестрой устали смеяться и заснули, матушка вдруг тихо заплакала, и отец обнял ее за плечи.