Хлеб печали

Глава шестнадцатая. Матильда. Прогулка в горы

После ночной прогулки Матильда долго не могла успокоиться: она предупредила этого человека так, как требовал кодекс чести, о котором много рассказывал дед, но тот, из-за кого она лишилась дома, только посмеялся над ней, будто ее слова не стоили и медной монетки.

Рядом с графиней волнение ее отпускало, но стоило той уйти, как неуверенность и одиночество вновь охватывали Матильду – два чувства, которые мало были ей знакомы в доме деда. Раньше она никогда не общалась со сверстниками одного с ней круга, а здесь ей то и дело приходилось принимать гостей и занимать их играми и развлечениями. Получалось плохо: она не знала, как себя вести с этими изнеженными и высокомерными господами, которые по ошибке оказались в детском теле, и потому то была слишком развязной, то замкнутой и мрачной. Матильда понятия не имела, о чем с ними говорить, и гости отвечали ей тем же. Кроме того, она постоянно выигрывала и в обруч, и в догонялки, и прочие детские забавы, после чего знатные девочки и мальчики объявили, что это игры для младенцев, и общались с ней только за детским столом или по просьбе взрослых. Матильда хотела бы завести подругу или друга, и ей время от времени мерещилась в чужих словах приязнь и ласка, однако, когда внучке барона фон Рингена казалось, что над ней насмехаются, то она немедленно краснела и вспыхивала, как сухая ветвь от огня. Матильда расстроилась, когда услышала, как одна дама после подобной бури назвала ее вполголоса l’énfant sauvage, диким ребенком, и только графиня утешила ее, сказав, что ее саму в детстве называли волчьим ребенком – Wolfsjunge, что означало примерно то же.

Учиться Матильде не нравилось; все три учителя, нанятые в этом городе, были противными, как масло из семян кастора, которым пичкал ее дед, если ему казалось, что у нее запор. При любой возможности Матильда убегала из классной комнаты, не желая читать скучные книги, учить чужие языки, сотню раз писать и переписывать поучительные фразы и танцевать дурацкие танцы, где она никак не могла запомнить последовательность движений. Учителя редко осмеливались жаловаться на нее, и она этим беспечно пользовалась, вступая с ними в споры о пользе наук и отстаивая тезис, что благородный человек проживет и без лишнего ученья.

- Вот что, моя дорогая, - сказала ей как-то графиня, когда слуги поймали Матильду, вместо занятий таскавшую яблоки из хозяйской кладовой, - это никуда не годится. Разве твой дед одобрил бы твое поведение? Он хотел видеть тебя настоящей баронессой, а не воровкой.

Матильда вспыхнула, но ничего не ответила, с тоской вспомнив, как дед привез ей подарки в последний день их счастливой жизни. Она жалобно взглянула на графиню, которая окунула руки в ароматную воду, пахнущую хвоей, а затем взяла розги, вымоченные в соли.

- Это лишь часть того наказания, которое получают злодеи, - шепнула ей баронесса, заставив оголить зад. – Поверь мне, десять ударов – ничто по сравнению с тем, как бьет палач, а его удары – пушинка, по сравнению с теми, что подарит тебе совесть.

- Я не хочу учить то, что мне не нужно, - еле выговорила Матильда, сдерживая слезы после первых пяти ударов. – Я хочу жить как дед… Посреди леса, где нет никаких людей. Охотиться на рассвете и делать, что мне заблагорассудится.

- Ах, глупенькая, - ласково ответила графиня, еще пять раз взмахнув розгой с такой силой, что Матильда прикусила себя ладонь, лишь бы не плакать. – Ты думаешь, что твой дед добровольно заточил себя в глуши? К тому же он наверняка был вынужден порой выходить в свет, чтобы напоминать о том, что еще не умер. Дай-ка я смажу тебе рубцы, иначе ты не сможешь сидеть... Рано или поздно ты вырастешь, и тебя потянет к людям, но что же ты им скажешь, если будешь темной и необразованной, как крестьянка?

- Некоторые крестьянки знают очень много, - запальчиво возразила Матильда, вспомнив бабку той девчонки, с которой они искали помощи.

- Неужто? – графиня приложила к ее заду что-то прохладное, успокаивающее боль. – И где же ты встречала таких крестьян?

- В нашей деревне, которую разорил ваш поклонник.

- Он мне не поклонник, - засмеялась графиня.

- Он убийца, - возразила Матильда. – Это он убил деда, госпожа!

- Даже если это правда, то не стоит говорить об этом вслух. Знаешь, как говорили древние мудрецы? Держи врага при себе, чтобы знать, что он замышляет. И тебе было бы об этом известно, если б ты читала книги. Как знала бы и о том, что не бывает крестьян, которые способны к высоким знаниям. Даже лавочники, и те дикари, хоть и мало-мальски научены грамоте. И увы! Про наших храбрых военных, ведущих свой род не от Вильгельма или Генриха, а от поломойки Марты и звонаря Ганса, я позволю себе сказать то же.

Нет, Матильда не могла на нее злиться даже после порки! Иногда она чувствовала себя комнатной собачонкой, когда ходила за графиней хвостиком, охраняя ее и наслаждаясь ее присутствием; она сердилась на себя, не зная, что поделать с таким недостойным для баронессы поведением, и все же старалась угодить своей спасительнице во всем. Вот и сейчас она не могла уйти от нее, хоть и была наказана, и не могла удержать свой язык в узде.

- Я собираюсь задержаться в этом городке ненадолго, - сказала ей графиня, еще раз окунув руки в серебряный таз с водой. Ладони у нее были узкие и белые, не то что у самой Матильды. – Вскоре день рождения императрицы-матери, и здесь соберется немало знатных людей… Из тех, что не воюют, разумеется. Я хочу расспросить их, не слышали ли они чего-либо о старом бароне. Как знать, вдруг он, тяжело раненый, добрался до чьего-либо дома.

- Вы очень добры, - отозвалась Матильда, сухими губами прикладываясь к ее мягкой руке. Запах хвои вызывал в памяти дом и охоту в темном лесу. – Мой дед отблагодарит вас, если жив… Но почему вы не назовете моего настоящего имени, чтобы все знали, кто я?

- Не надо лишних слухов, дитя мое, - засмеялась графиня. – Неужели ты хочешь, чтобы тебя обступили любопытные и принялись расспрашивать о каждом мгновении твоей жизни? Они будут дивиться и рассказывать всем, что видели девочку, которую с младенчества держали в лесу.

Матильда мотнула головой, разглаживая юбки. Нет, этого она точно не хотела.

- Тогда иди, - велела ей графиня, потрепав по щеке. – И будь хорошим ребенком. Завтра у нас будет чудесный день, я обещаю тебе.

Она сдержала обещание, и наутро слуги нарядили Матильду в новое платье, которое портной в спешке подгонял прямо на месте, набрав в рот булавок. Он мычал на подмастерье, когда тот был слишком неловок, и умудрился даже пнуть его ногой, когда нескладный мальчик уронил инструменты. Платье было очень красивым, из легкой и шуршащей ткани, какой Матильда никогда раньше не видела; и к нему прилагался настоящий взрослый корсет, и кружевные перчатки, и туфельки на каблучке с серебряными пряжками, и веер, и кушак, и даже настоящая жемчужная бусина! Когда Матильде принесли большое зеркало, и она увидела в нем бледную, большеглазую девочку, неуклюжую и испуганную, то вначале ей стало страшно, а затем радостно и удивительно. Новая одежда была ей к лицу, и слуги, рассыпавшиеся в словах восхищения, на этот раз говорили искренне, а учитель, искавший ее, чтобы напомнить о том, что Матильде нужно выучить наизусть стихотворение из «Благонравных сочинений», дважды прошел мимо нее, приняв за кого-то другого.

Платье заставило ее вести себя иначе и сдерживало порывы припустить бегом, вытирать нос ладонью или взобраться на дерево, чтобы поглядеть, кто из гостей приедет первым, чтобы посоревноваться за честь стать спутником графини. Из-за платья она даже натянуто улыбнулась и сделала книксен перед любовником графини, которого совсем недавно обещала ненавидеть всей душой. Он ответил ей такой снисходительно-понимающей улыбкой, что Матильде захотелось, чтобы под ним немедленно разверзлась земля, и он упал в чан с кипящей водой, которую подогревают черти, чтобы плескать ею на пятки сварливых старух.

После легкого обеда кто-то из господ предложил развлечься и поехать к роднику, который находился в часе езды от города. Граф, владеющий этими землями, велел построить там ротонду по римскому образцу, и, хоть сам он сейчас воевал с турками, но всегда разрешал заходить на свою землю и в свой парк знатным людям, буде те ненароком заблудятся. Эти слова вызвали всплеск воодушевления, и все присутствующие принялись пылко обсуждать, как лучше добраться до родника: верхом или в карете, и сколько слуг брать с собой, и нужно ли позаботиться о том, чтобы взять с собой перекусить, и есть ли там назойливые насекомые и дикие звери.

Матильда, которой разрешили, несмотря на возраст, пообедать со взрослыми (разумеется, со строгим условием вести себя тихо и скромно, не крошить хлеб, не размазывать еду по тарелке, не просить передать то-то и то-то, не вытирать нос пальцами, не сплевывать, не набивать полный рот и не делать вообще ничего, кроме того, что дозволено), глядела в тарелку, исподтишка любуясь цветом своего платья: таким ярким, густым и насыщенным; темно-вишневым, будто гранатовый сок. Один раз дед привозил гранатины и рассказывал об Африке, откуда родом эти плоды. В Африке, говорил он, никогда не бывает дождя, и большая часть земли покрыта песком, на котором ничего не растет, кроме сухих растений. Растения эти очень любят слоны – огромные животные с длинным хоботом, а на слонов, в свою очередь, по ночам охотятся тигры. После этого рассказа Матильда исподтишка позаимствовала у деда выцветший кожаный колет тусклого желтого цвета и, нарисовав на нем черные полосы, воображала его тигром, а себя храброй амазонкой. Ей стало грустно от этих воспоминаний, и вдвойне грустней оттого, что все вещи в их доме не шли ни в какое сравнение с вещами графини, и впервые она подумала, что, должно быть, дед был совсем не так богат и вовсе не столь могущественен, как ей казалось раньше.

Она так глубоко задумалась, что не сразу услышала, что ей тоже можно поехать со взрослыми, «чтобы оставить на память кусочек родных мест», - как сказала графиня. Матильда будто разделилась на две части: одна ее половина радовалась поездке, еле сдерживая вопли восторга, но вторая мрачно предрекала недоброе и желала остаться дома.

Разговоры взрослых Матильды были не интересны, и они нарочно говорили так заумно, что часть этих разговоров она не понимала и не стремилась понять; поэтому в карете она задремала и проснулась лишь, когда ей велели выходить.

Лакей подал ей руку, чтобы она могла спуститься, и Матильда сразу же заморгала и зажмурилась от яркого света, сонная и недовольная. Карета остановилась на склоне горы, и внизу расстелились и леса, и холмы, и луга, и блестела река, похожая на серебряную змейку, и поднимался дым из труб над городом, и виднелись кресты церквей, к которым жались окрестные деревеньки, и казалось, что у мира нет ни конца, ни края, что холмы и небо тянутся до самого края земли, и трудно было представить, будто где-то есть иные земли, где говорят на тарабарских языках, живут среди пустынь и льдов и придерживаются иных обычаев.

- Вон там город, откуда мы приехали, - раздался над ней голос любовника графини, и Матильда гневно хмыкнула, но все же поостереглась делать это слишком громко. – А если вы посмотрите направо, то увидите в горах дорогу на рудники. Говорят, лес там такой глухой, что человек не может пройти сквозь него. Он очень велик. Когда я был маленьким, мне говорили, что в таких краях водятся ведьмы и оборотни.

- И вам удалось найти хоть одного из них? – спросила Матильда после долгой паузы, не поворачиваясь к нему. В ней боролись два чувства: любопытство и неприязнь.

- Всякое бывало, - непонятно ответил тот. – За рудниками – еще одна гора. Там живет мой давний знакомый, барон фон Ринген…

Матильда быстро взглянула на него и тут же погасила взгляд. Он притворяется? Издевается? Этот человек был той ночью в деревне, после которой пропал ее дед; это из-за него она осталась одна.

- Очень интересно, - нарочито вежливо сказала она. Вызова в ее голосе не было, зато взглядом и позой Матильда показывала этому человеку, что не желает знать его. «Вы не возьмете свои слова обратно?» - безмолвно спрашивал он. «Нет, никогда», - вот что отвечала ему Матильда. Она будет мстить ему, как только придумает, как это сделать незаметно и как не расстроить графиню. Руди вежливо ей улыбнулся, чуть поклонившись, и она заметила, что на поясе у него была не только шпага, но и два кинжала.

За этой короткой беседой она не заметила, как появился их проводник: худой деревенский дед, одетый в перешитую серую куртку и такие же серые штаны. Его сопровождал угрюмый мальчик, похожий на него как две капли воды и топавший деревянными башмачками едва ли не громче деда. Он опасливо глядел на господ, однако это было излишним: никто, кроме слуг, не заинтересовался ни им, ни его дедом, и им было велено немедленно показывать дорогу в горы, откуда якобы открывался прекраснейший во всей Европе вид.

Матильда подобрала юбки, вновь залюбовавшись сочным цветом ткани, и важно пошла следом за взрослыми, гордо вскинув голову. Мальчишка глядел на ее платье, открыв рот, и все время оборачивался, когда процессия двинулась в путь. «Любопытство – удел крестьян», - сказала себе Матильда и только выше подняла нос.

Когда они остановились у обрыва горы, любуясь видом, расстилавшимся перед ними, один из кавалеров заметил цветок, росший на самом краю, и с риском для жизни полез срывать его под возгласы и смех. Одна лишь графиня, казалось, ничуть не была захвачена общим волнением, и, пока Матильда играла с крестьянским внуком в гляделки, незаметно хлопнула ее веером по плечу и погрозила пальцем. Матильда покраснела, застигнутая врасплох; разумеется, ей не хотелось, чтобы о ней говорили, будто она благоволит низким людям. Однако этот мальчик был похож на ее пропавшую спутницу, и она то и дело возвращалась у нему взглядом, гадая, где сейчас Магдалена и что с ней случилось.

Расстроенная и раздосадованная, Матильда сделала шажок назад от господ, затем еще один и еще, и оказалась под кроной высокого узловатого дерева, где росли мелкие ажурные цветочки, похожие на белые звезды. Свою ловкость теперь демонстрировал любовник графини; он увидел цветок еще краше и теперь бахвалился тем, что достанет его; Матильда не хотела смотреть на него, но все же не могла сдержаться – к сожалению, он действительно был ловок и не упал кубарем с горы, как бы ей этого не хотелось. Рядом с ней незаметно оказался крестьянский мальчик. Он упорно глядел в землю, и только пламенеющие уши торчали из-под шапки. Мальчишка поклонился, быстро положил к ее ногам веточку земляники на широком листе подорожника, и ушел назад, к деду, который ждал, опираясь на палку, пока господа натешатся. Он подставил лицо солнцу, то и дело морщась, и Матильде показалось, что в его морщинах лежит грязь и пыль.

Матильда обернулась и увидела, как графиня ядовито поднимает бровь, равнодушно принимая цветок, а дамы шушукаются с кавалерами, прикрывая лица платком: одна из них - с плоским озабоченным лицом, следы оспы на котором не могли скрыть белила - воровато спрятала в карман засахаренное яблоко. Но это все было игрой, и на самом деле графиня ничуть не гневалась, а желала подарить поцелуй; дамы же вовсе не смущались, но ревновали и сплетничали. Матильде стало совсем тошно, и она присела, чтобы поднять ягодку.

Вторым зрением она заметила, как колоски мятлика вздрогнули, будто по ним прошел легкий ветерок, и Матильда замерла, насторожившись. Она не успела осознать, что происходит, когда почуяла странный, до боли в сердце знакомый запах, который тут же заглушил иной: запах зверя, мокрой шерсти, палой листвы и сухих иголок.

Она подняла голову.

На краю дороги, прямо напротив нее, стоял огромный черный волк. Матильда видела его глаза, похожие на желтое золото, огромные зубы и черную жесткую шерсть, свалявшуюся на боку, и крик застрял у нее в горле – ей стало так жутко, что она перепугалась – вдруг у нее разорвется сердце от страха. Волк не двигался, внимательно разглядывая ее, и Матильда молча метнулась назад, запнувшись о подол своего красивого платья, и упала на тропинку, больно ударившись ребрами о деревяшки корсета.

Она поползла, как ящерица, не в силах встать и дышать в пыли и грязи дороги. Матильда явственно видела, как черный зверь кидается на нее сзади, и эти страшные зубы впиваются ей в затылок, но раздался выстрел, и чьи-то руки, пахнувшие помадой, порохом и ладаном, резко подхватили ее, окутанную дымом от выстрела. Онемевшие было слуги заулюлюкали, затопали, закричали, послышался шорох стали, которую достают из ножен, и Матильда, вцепившись в жюстокор своего спасителя, поняла, что запах волка ослабел, а затем рассеялся, будто его и не было.

- А вы достаточно тяжелы, - сказал над ухом Матильды Руди и осторожно поставил ее на землю. Она отпрянула от него, как от гадюки, дрожа от страха и позора: он спас ее! – Хорошо, что этот пистолет меня не подвел, - продолжил он. – Я не слишком доверяю огнестрельному оружию. Иногда в нем застревает заряд, а иногда взрывается раньше, чем нужно. В зверя я, конечно, не смог попасть с такого расстояния, - теперь Матильда поняла, что он разговаривает не с ней, - хоть он и крупен, гораздо крупней обычного волка. Зато напугал его быстрей, чем он добрался до вашей племянницы.

- Вы были великолепны, - серьезно ответила графиня, и Матильда почувствовала укол ревности. Ей показалось, что графиня ничуть не напугана тем, что чуть было не произошло, но в следующее мгновение ее опекунша прижала ее к себе, и Матильда разжала кулаки: - Что это у тебя с рукой? – голос графини дрогнул.

- Э-это земляника, - ответила Матильда, стараясь держаться твердо и чинно, и показала графине остатки ягодной мякоти в своей руке. Ладони у нее дрожали не хуже голоса. – Я в п-порядке, г-госпожа.

- В порядке или нет, но нам стоит вернуться домой, - ответила та спокойно и вытерла Матильде ладонь платком. – Мне говорили, что здесь давно не видели ни волков, ни медведей, и уж тем более они не выходят к толпе людей! Мне очень жаль, что я не увижу родника, но жизнь моей племянницы и душевное здоровье моих прелестных подруг, - графиня задумчиво взглянула на дам, которые прижимали руки к груди, обмахивались веерами, закатывали глаза и всячески показывали, как им плохо, - гораздо дороже любых красот. Заплатите этим людям, - велела она слугам, еле заметно кивнув подбородком на деда. – Но не платите все, только четверть. И той будет слишком много за полчаса работы. Идем в карету, моя дорогая.

Графиня обернулась к Руди, придерживая Матильду за плечо. Краем глаза Матильда увидела, как дед глядел на деньги, пока слуга выпроваживал его; как он упал на колени, будто они подломились, и мальчик, все еще красный до кончиков ушей, топтался за его спиной. Старик молил смилостивиться и не наказывать их так сильно, ведь им пришлось оторваться от работы, а этот день пропадет, а работа у крестьян не терпит, когда ее откладывают. Матильду неожиданно окатило волной стыда и жалости, и она отвернула лицо.

Дома ее заставили выпить целую кружку настоя, прописанного доктором, которому показалось, что у нее жар, и ее спаситель, довольный своей ролью, никак не желал оставить ее и графиню, несмотря на то, что его то и дело просили выйти в столовую, чтобы он еще раз поведал о своей сегодняшней храбрости и доблести. Слова благодарности для этого человека никак не могли сойти с уст Матильды, и она притворилась совсем больной, чтобы не расстраивать своей невежливостью графиню. В молитве перед сном Матильда попросила у Иисуса и Пресвятой Девы снисхождения к себе и ко всем бедным людям, а особенно - к той маленькой девочке, которая была так добра, так беззащитна и столь беспрекословно ее слушалась, где бы сейчас ни скиталась ее бедная душа.