Хлеб печали

Глава одиннадцатая. Матильда. Встреча

Их выгнали с первого постоялого двора пинками, когда Матильда заявила, что она внучка барона фон Рингена и требует, чтобы ее и ее служанку накормили досыта. Хозяин сначала смеялся, приняв ее за смелую бродяжку, но, когда Матильда принялась настаивать на своем, он рявкнул, что с него достаточно воров и попрошаек на сегодня, и позвал слуг, чтобы проучили наглых детей. Напуганная Магдалена жалась в углу в обнимку со своим одеялом и во дворе упала в ноги слугам, которые волоком тащили Матильду, чтобы всыпать ей несколько ударов палкой. Бабкино одеяло и дедов дублет оказались хорошим выкупом, и, отобрав вещи, детей просто-напросто выставили за ворота.

- Вы еще пожалеете об этом! – хрипло крикнула Матильда, когда встала на ноги. Едва зажившие колени опять кровоточили, и она готова была заплакать от боли и унижения. – Твое заведение сожгут по приказу герцога! Тебя посадят в каменный мешок, и палач оторвет тебе голову голыми руками! – она чуть было опять не кинулась в ворота, но Лене повисла на ней всем своим телом.

Зеваки хохотали над ними, забавляясь этой картиной, и один из слуг еще раз повелел им убираться, пока их самих не забрали в тюрьму за бродяжничество. Матильда задрожала от бешенства, чувствуя, как сознание покидает ее за багровую пелену ярости, но их с Лене окатил холодный душ из ведра, куда собирали очистки и всякий сор, и она пришла в себя.

- Вы еще об этом пожалеете, - процедила Матильда и зашагала прочь, хромая и отряхиваясь от очистков.

Лене догнала ее через несколько минут и даже осмелилась пойти с ней рядом, лучась от плохо скрываемой радости. В подоле она что-то несла, и когда Матильда соблаговолила заглянуть туда, то увидела, что девчонка набрала обглоданных костей, очистков от моркови, репы и свеклы и прочего мусора, который столь любезно был на них выкинут.

- Можно было не трудиться собирать, - проворчала Матильда, вытаскивая из-за шиворота размокший ломтик сухого яблока. – Стоило всего лишь не отряхиваться.

- Бабка Магда может сварить из них суп. Мы тоже можем попробовать, - робко вставила Магдалена.

- А в чем его варить? В ладонях? И как разжечь огонь? Поймать молнию, чтобы поджечь дрова? Или вернуться к моему дому, чтобы взять угольков? – вызверилась Матильда и бросила в девчонку яблоком. – А там глядишь, и котелок найдется!

Лене вжала голову в плечи и послушно отстала.

- Их можно есть сырыми, - пролепетала она сзади. – На косточках даже немножко мяса.

- Сама ешь кости и очистки! Я никогда не опущусь до этого!

- Где-то есть добрые люди, как те солдаты… Они помогут нам.

Матильда фыркнула.

- Что с тобой говорить? Помощь нужно искать у людей знатных, а не у всяких бродяг и лавочников. В городе быстро разберутся, что к чему!

Жаркое солнце быстро высушило одежду, и Матильда упрямо шла вперед, вздымая облачка пыли из-под ног и стараясь не слушать, как девчонка чавкает позади. «Если она отравится, то брошу ее», - мстительно подумала она, и в животе заныло от голода

Это было печальное путешествие, и силы утекали так быстро, как вода утекает в сухой песок. Матильда сбилась со счету, сколько раз им пришлось сходить с дороги, чтобы пропускать кареты; девчонка, которая после помойной еды воспряла духом, предложила ей остановить телегу и доехать на ней до города, однако Матильда пропустила ее слова мимо ушей. К вечеру ей уже хотелось есть и пить так, что ее тошнило от голода и кружилась голова.

Они остановились у очередного постоялого двора, где конюх поил лошадей, и они так жадно пили, разбрызгивая воду и потряхивая гривой, что на зубах у Матильды захрустел песок. Она попробовала сплюнуть на дорогу, но слюна исчезла. Девчонка почти висела на рукаве ее камзола, цепляясь за широкий отворот, и уже даже перестала говорить, потеряв голос от жажды. Матильда стряхнула ее на землю, и Лене удивленно взглянула на нее огромными глазами.

- Иди-ка спрячься, - хрипло велела ей Матильда. – Не путайся у меня под ногами.

Она сама не знала, что собирается делать. Предложить помощь слугам? Попросить милостыни? Снова заявить о своих правах? Лене послушно села прямо на краю дороги, обхватив колени. Она казалась такой несчастной, что Матильду в сердце кольнула жалость.

- Я скоро вернусь, - пообещала она, но девчонка не пошевелилась.

Матильда сделала шаг к воротам, но конюх поднял голову и пристально посмотрел на нее. Под его хмурым взглядом ей расхотелось заходить с главного входа, поэтому она скорчила беззаботную рожицу, заложила руки за спину и прошла мимо, к изгороди, из-за которой пахло навозом, опилками, куриным пометом и жареной свининой. Попадись ей в руки хороший кусок мяса, она бы обгрызла с него хрустящий солоноватый жирок, потом попросила бы жареной крови (за это пристрастие дед ругал ее и даже грозил палкой, но Матильда никак не могла взять в толк, что в этом такого), а затем медленно разрезала бы его на мелкие кусочки и наслаждалась бы едой несколько часов… Представив себе шкворчащий в глубокой сковороде кусок мяса, Матильда поскользнулась на мокрой траве, скрывавшей под собой неглубокий ручеек или, скорее, широкую лужу, и под ее ногой чавкнула глина. Ногу обожгло холодом, стало неприятно мокро; значит, уже и в сапоге была дыра. Это немного отрезвило Матильду, и желанное мясо исчезло.

Она обошла двор и остановилась позади дома, прислушиваясь к звукам. За высокой изгородью курятника с озабоченным кудахтаньем расхаживали курицы. Предупредительно закричал петух, и откуда-то сверху и издалека донесся ответ его собрата. Здесь под стену курятника подкапывались лисы, если судить по жухлой, оборванной траве, и Матильда присела, чтобы посмотреть, сможет ли протиснуться под ней. Она просунула в узкую дырку ладонь, и кто-то немедленно ее клюнул в безымянный палец.

Одна из досок, рассохшаяся и прогнившая, треснула и сломалась, когда Матильда выдернула руку. Засунув грязный палец в рот, она внимательно осмотрела остальные доски: сломать их оказалось проще простого, и, извиваясь, как ящерица, Матильда заползла в курятник, переполошив кур, которые кинулись к своим насестам. Белый петух перегородил ей дорогу, но Матильда, не глядя, смахнула его с дороги, ринувшись к дверце, которая по ее расчетам должна была вести в скотный сарай и денник. Петух злобно заклекотал, надувая свой гребень, но было уже поздно: Матильда скинула с дверцы крючок, проскользнула в теплый сарай и захлопнула дверцу прямо перед его клювом. Если бы не девчонка, она бы сразу свернула шею паре куриц и сбежала бы с ними подальше в безопасное место, где никто бы ее не догнал. Но Лене едва могла идти от усталости, и хоть она была всего-навсего крестьянской девкой, Матильда не могла бросить ее на полдороге, а за куриц их бы отправили в тюрьму, если б не засекли на месте.

Здесь было темно и тихо, только в дальнем загоне вокруг кадки с размоченным зерном копошилась свинья с поросятами. Хороший был двор, богатый. Убирали здесь чисто, деревянные инструменты висели на стене, в строгом порядке по размеру, и Матильда чуть не набила себе шишку, не заметив в темноте снятого тележного колеса. Туда, где пахло дегтем и кожей, она не пошла: в деннике творилась какая-то суматоха, слышались голоса, скрип засова, какая-то лошадь ржала и била копытом в деревянную стену. Речь шла о богатой гостье, но Матильда даже не успела понять, говорят о ней конюхи с уважением или страхом, потому что в глаза ударил свет от лампы, и она от испуга упала навзничь на копну сена позади.

Ей повезло; благодаря падению вошедший не заметил ее. Он повесил лампу на крюк и прошел к стене, где висели инструменты. Матильда, пригнувшись, выбралась из сена, отряхивая свой камзол, и проскользнула в дверь, откуда пришел слуга. Узкий коридор вел на улицу и на кухню, если верить носу, а значит, где-то рядом должна была быть и кладовая. Матильда заметила дверцу и в два шага оказалась рядом с ней: на ее счастье, она оказалась незапертой, и Матильда кубарем скатилась по невысокой лесенке, больно ударившись передним зубом о край горшка с топленым маслом. Она поднялась, мотая головой. Под потолком гроздьями висели еще неощипанные утиные и гусиные тушки, заслоняя полки с домашним сыром и копчеными колбасками, связанными в длинные цепи, плотными и пухлыми, как молочные поросята. Здесь была и мука, и овощи, и кусок соли, и даже сахарная голова в вощеной бумаге.

Матильда схватила связку черных колбасок и связку белых, которые можно было пожарить на огне, и, несмотря на то, что торопилась, не удержалась от того, чтобы не отломать огромный кусок от копченой колбасы. Она набила себе ею рот, ощущая божественный вкус мяса, но шаги в коридоре заставили ее заметаться, путаясь в связке сворованных колбасах. От отчаяния она забралась в ящик с молодой капустой, выбросив несколько кочанов, и как раз вовремя – по лестнице уже кто-то спускался.

Сопя и шмыгая носом, слуга прошел мимо ее укрытия; он долго шарил по полках, ворча и вздыхая. Матильда с облегчением выдохнула, когда он двинулся в обратный путь, но проклятый слуга остановился рядом с капустным ящиком и, кряхтя, принялся копошиться совсем рядом. Самообладание окончательно покинуло Матильду, и она резко выпрямилась, напугав служанку, которая выронила из рук все, что собрала, и села на земляной пол. Матильда бросилась наверх, замотав колбаски вокруг шеи, и в коридоре столкнулась с дородной женщиной, протаранив ей живот. Та охнула, отступив на шаг, и Матильда воспользовалась свободой. Позади послышался гневный возглас, кто-то выругался, но Матильда уже выскочила в большую комнату, где на нее, словно на гуся, зашипели и замахали полотенцем. Она заметалась между столами, смахнула на пол кувшин с вином, который попал прямо на лапу старому псу, спавшему под столом, и была уже рядом с дверью на свободу, когда ее схватили сзади и повалили на пол, щедро осыпая ударами. Она не осталась в долгу, барахтаясь и раздавая пинки во все стороны, но чем больше она сопротивлялась, тем больней становились побои.

- Ну-ка, хватит, - послышался властный женский голос, и Матильду отпустили. Она выплюнула кусок переднего зуба, который сломался окончательно, и взглянула на вошедшую.

- Сейчас все будет решено, госпожа, - угодливо заметил кто-то сзади. – Мы запрем воришку в подвале.

Лица ее Матильда вначале не увидела, ослепленная роскошью одежды: юбки ее платья были расшиты серебряной нитью, на пальцах сверкали перстни – камни в них блестели ярче тех, что Матильда видела у деда, а кружева женщины напоминали иней на стекле – так они казались невесомы и прозрачны. Матильду сгребли за шиворот и подняли над полом так, что она утонула в дедовом камзоле, и крепкое сукно сдавило ей подмышки.

- Воришку? – брезгливо спросила женщина. Наверное, она была графиней или даже принцессой, если судить по ее породистому лицу – в нем было что-то, напоминавшее хищную птицу. От нее пахло духами, но под верхним слоем запаха Матильда чуяла нечто другое, знакомое, непонятно волновавшее. Они встретились глазами, и даже сквозь боль и растерянность Матильда увидела, как лицо незнакомки дрогнуло.

- Бедное дитя, - совсем иным тоном сказала она и сурово взглянула на слуг. – А ну-ка отпустите ее!

- Отпустить? – заикнулся кто-то, но другой, по-видимому, главный, перебил его:

- Будет исполнено, ваше сиятельство, - испуганно забормотал он, и Матильда почувствовала под ногами пол. – Мы выкинем его за дверь, как вы прикажете.

- Вы, что, не поняли? – спросила женщина, высоко подняв бровь. – Отпустите ее и пусть она подойдет ко мне!

Матильду отпустили, и она, помедлив, хотела было сделать книксен, но вовремя спохватилась, вспомнив о мужской одежде. Она неловко поклонилась, щупая языком сломанный зуб, а затем послушалась графиню, перешагнув через упавшие и раздавленные колбаски.

Женщина достала кружевной платок и с материнской настойчивостью вытерла Матильде перепачканные щеки, горевшие от побоев и волнения.

- Согрейте воды, - скомандовала она слугам. – И принесите, наконец, обед! Не бойся ничего, дитя мое, - совсем иным, мягким тоном произнесла графиня, обращаясь к Матильде. – Я о тебе позабочусь.