Хлеб печали

Глава двадцать вторая. Руди. Заботы

Суд над старухой прошел так, как Руди и ожидал. Она едва не скончалась под пытками, не сознавшись ни в чем, но это лишь укрепило веру судей в то, что старухе помогает не иначе как сам дьявол. По старому обычаю - после пыток огнем (к ее рукам три раза приложили раскаленный железный прут, и палач нарочно медлил, будто ему было неясно, появится или нет на коже ожог) и землей (на грудь старухе положили доску, на которую навалили камней; старческие кости хрупки, и Руди распорядился, чтобы вес груза не превышал вес ребенка семи лет, чтобы не раздавить Магде грудную клетку), старуху следовало испытать водой, однако после того, как целых две недели лил сильный дождь, река вышла из берегов, и к ней было невозможно подойти, чтобы совершить правосудие. Дождь залил подвалы тюремной башни, и обнаглевшие крысы перебрались в городской амбар, спасаясь от стихии. Двадцать восемь кошек-крысоловок оказались бессильны перед мириадами зубастых тварей, и большая часть зерна пропала.

Пока горожане волновались, составляя петицию императору об уменьшении пошлин для купцов в их княжестве и требуя смерти ведьме, которая наслала на их земли тридцать три несчастья; пока императорские вербовщики заманивали крестьян в армию, обещая золотые горы (однако стоило угостить любого из них кружечкой пива, как они начинали поносить армию на все лады, жалуясь на скупость владельцев полков, вшей, ломоту в костях и на постоянные поражения, которые терпели императорские фельдмаршалы от турок); пока те, кто лишился крова из-за свирепой стихии, тянулись в город за пищей и сочувствием (некоторым пришлось так туго, что не все смогли добраться до города, и приходилось посылать телегу, чтобы забрать трупы тех, кто умер по дороге от голода и болезней) – все это время Руди ломал себе голову, как закончить позорную историю с ведьмой, в которую он влез из-за своего стремления доказать, что любой суд можно совершить быстро, и крестьянские волнения чаще всего вызваны не ведьмами, а цепью печальных и страшных случайностей. «Я уже слишком стар, - говорил он себе, пытаясь оправдать свои неудачи и свою жалость к строптивой старухе. – Нельзя все решать огнем и пытками. Скорее бы закончить это дело и назад! В Вену, Рим, Париж – все равно куда, лишь бы подальше отсюда!». Противореча своему желанию не усугублять сделанное, он послал Магде доктора, чтобы облегчить ее страдания после пыток и нанял десять соглядатаев, чтобы докладывали ему о всем, что творится в округе, а, между делом, искали бы маленькую беленькую девочку – которая одновременно была и ведьмой (бывший тюремщик сознался в этом: он говорил, что она умела исцелять дьявольской силой от многих хворей), и внучкой Магды.

Анна, точно в пику ему, отдалилась от него, посвящая все время племяннице, которая почему-то изрядно притихла в своей неприязни. Ходили неясные слухи, что ее чуть было не похитил волк, но все слуги в ее доме уклончиво отвечали, что ничего такого не видели, не знают и в тот день занимались своими делами. Руди видел, что в доме, за который в месяц она отдавала такую же сумму, какую платил его отец за полгода скромной жизни, меняли рамы в окнах, но Анна объяснила ему, что старые рамы рассохлись, в них задувал ветер, и в холодные ночи тепло уходило из дома. Ему хотелось ей верить, но, несмотря на то, что он был ей очарован, Руди знал, что Анна фон Дитценроде себе на уме и преследует некие собственные цели, о которых она не рассказывала никому. По старой привычке он знал и то, что человека, который не говорит всей правды, должно держать на примете и не доверять ему лишний раз, но как все же трудно, когда ум и сердце не желают прийти к согласию.

В окрестностях теперь часто встречали большого волка, по-видимому, того же, которого Руди пугнул во время прогулки; описывали его по-разному: одним он казался серым, другие уверяли, что его шерсть черна как уголь. Однако зверь больше не подходил близко, если видел людей, и пошли слухи, что это не просто ведьмак, а дух, которого Господь наслал на христиан за их злобу и прегрешения. Сколько бы ни повторял священник во время мессы, окуривая крест и алтарь: «прими нас кающимися и скромными, Господь Бог, и пусть наши дары придутся Тебе по нраву», волк оставался рядом и нападал на скот, порой калеча овец ради забавы. Плохо, плохо было жить в те дни людям, и все беседы сводились к тому, что на них пало проклятье Господне, и что скоро наступит конец света, а за ним - Судный День. Руди знал, что один из самых тяжелых грехов – страх, потому что страх появляется в отсутствии веры, но он был бессилен вернуть веру всем заблудшим, сколько бы ни проповедовал слово Божие словом и делом.

В один из дождливых дней, примерно через неделю после того, как палач подверг ведьму последнему испытанию, он встал с головной болью: то ли от спертого воздуха, то ли от того, что переутомил глаза, читая на ночь городские книги за последние пятьдесят лет, напечатанные убористым угловатым шрифтом – издалека казалось, будто какой-то шалун опрокинул чернильницу на бумагу, так тесно друг к другу стояли вытянутые толстые буквы. Обуреваемый тяжелыми мыслями о том, как жесток может быть Господь («в пустыне падут тела ваши, и все вы, роптавшие на меня, не увидите земли обетованной»), перед завтраком Руди прочел молитву, прежде чем взяться за ложку. День был постный, и слуга принес только плошку холодной каши и ломоть хлеба, но эта скромная трапеза не вызывала у Руди радости, которая порой возникала, когда он воздерживался от земных искушений. А от искушений обойтись было трудно, поскольку теперь, приняв сан почетного судьи, он жил в доме богатого купца, в самом сердце города, и его окно выходило на узкую и тихую улицу, на которой можно было найти глубокую тень в самый жаркий день, но в дождь – холод здесь был невыносим, и плотный зеленый мох пророс между камнями.

Руди неохотно разломил хлеб пополам, но не успел взяться за ложку, как в дверях появился слуга одного из судей и с поклоном передал ему сложенное письмо. У него екнуло сердце от радости, когда он подумал, что ему могла написать Анна, но – увы! – стоило ему лишь развернуть шершавую, грубую бумагу, как он увидел чужой почерк.

«Настоящим протоколом грешник, известный в миру как…» - пробежал он взглядом начало письма и нахмурился. Еще одно признание.

- Ответа не будет, - сухо сказал он слуге и положил на край стола монетку. Слуга, неизменно кланяясь, подбежал к нему на цыпочках, словно опасался коснуться земли всей ступней, и схватил монету, чтобы так же стремительно исчезнуть. Руди расправил лист ладонью, разглаживая его, и, прижимая его локтем, принялся есть, поглядывая искоса на аккуратные строки.

Это был очередной допрос несчастного тюремщика, переписанный с официального документа незнакомой рукой. Руди поискал подпись на втором листе, но не нашел ничего, кроме «Записано» и «Заверено» напротив которых стояли длинные прочерки.

Кто бы мог послать ему этот документ и зачем? Он отодвинул недоеденную кашу и перевернул лист. На полях в середине листа стоял вопросительный знак, и Руди внимательно взглянул на строчку, что были рядом: «признал, что, презрев свой долг, похитил ведьму и тайно отвез ее к родственнику жены, каковой принял ее в свой дом, как свою дочь». Он подскочил на месте, как ужаленный.

- Эй! – крикнул он в коридор. – Тот человек, что только что принес мне письмо, еще здесь? Задержите его!

- Никак нет, господин, - отозвалась служанка, лупоглазая, но миловидная, она всякий раз начинала улыбаться во весь рот, когда Руди случалось оказаться рядом с ней, но никогда не смотрела ему прямо в глаза. – Он сразу же ушел.

Руди сжал зубы, сдерживаясь, чтобы не выругаться.

- Прикажи приготовить мне лошадь и передай мои извинения хозяину. Где мой слуга? Мне нужна моя одежда и оружие. И, послушай, - он задержал ее, схватив за край юбки, словно подвыпивший студент красотку в кабаке. Служанка уставилась в пол, прижимая к груди корзинку с тряпками, - если ты найдешь этого слугу, дай мне знать.

- Который только что здесь был? – взгляд серо-голубых глаз скользнул по его лицу, и тут же вновь обратился к доскам пола. – Зачем его искать, господин?

- Затем, что он мне нужен! – На этот раз он не смог сдержать ярости. – Я должен знать, кто его послал.

- Но все и так знают, кому он служит, господин, - робко ответила служанка, став будто меньше ростом от его гнева. – Это слуга господина Рабе, почтенного владельца доходного дома и купца. Он торгует мануфактурой. Он приходил к вам, чтобы засвидетельствовать почтение…

- Господина Рабе? – Руди нахмурился, но в памяти всплыл мрачный худощавый и старомодный субъект, носивший темные одежды, которые были в моде лет пятьдесят назад, и шляпу с высокой плоской тульей на голландский манер. – Ладно. Иди и исполни, что я сказал тебе.

Ему хватило получаса, чтобы собраться, добраться до башни и пролистать протоколы допросов, пока недовольный писец, которого Руди застал во время еды, держал для него свечу. Разумеется, за девчонкой уже послали стражу, как следовало из подписи капитана стражи, вот только Руди должен был заполучить ее первой. Она могла стать той силой, что заставит Магду смириться и, может быть, спасет ведьму от костра. Если ему повезет, то дождь задержит солдат, а господин Рабе, его слуга и таинственный информатор подождут.

Зильберхоф – так называлась деревня, до которой был час с лишним пути неспешным шагом и меньше получаса, если мчать во весь опор. Руди обогнал солдат перед переправой; он заметил их шляпы, мелькавшие во дворе придорожного кабака, и барабан, одиноко стоявший под навесом. Дождь припустил с новой силой, скрывая далекую горы из виду, он стекал с полей шляпы и попадал под влажную ткань шарфа, которым Руди замотал рот. Ткань прилипала к его рту, и ему казалось, он чувствует волчью шерсть на зубах.

Когда он въехал в деревню, то первым делом заметил необычное оживление на улицах – никто не работал, и даже старики и дети мокли под дождем. На лицах у людей читалась тревога и болезненное любопытство, и всякий мужчина был вооружен: кто деревянными вилами, кто лопатой, а кто и мотыгой.

- Что здесь происходит? – недовольно поинтересовался Руди у ближайшего из деревенских, придержав лошадь у края глубокой лужи. На ее коричневой поверхности вздувались и лопались пузыри.

- Это господин судья из города! - вместо ответа с облегчением заорал мужик и сдернул косынку со своей головы. – Господь не покинул нас!

Все загалдели, придвинувшись толпой ближе к Руди, и он поморщился, не в силах разобрать, что они от него хотят. Женщины и дети держались поодаль, хмуро и недоверчиво поглядывая на мужчин.

- Тише вы! – рявкнул наконец самый полный из них, оттолкнув животом соседа, и самолюбиво провел пятерней по непокрытой мокрой голове. – Тихо! Дайте же рассказать господину, что произошло!

Все они говорили на ужасном диалекте, вставляя те или иные простонародные словечки, так что Руди приходилось порой догадываться, о чем идет речь, и иногда вновь начинали кричать все вместе, обвиняя друг друга во всех грехах. Из этого сбивчивого рассказа он понял, что волк, который раз в неделю наведывался к ним с гор и уносил птицу или мелкий скот, сегодня на рассвете, когда все добрые люди возносят благодарственную молитву перед едой, дождался мига, когда откроется дверь в один из домов, и ворвался внутрь. Он не причинил никому особого вреда, однако похитил из дома ребенка и сломал руку ткачу, хозяину дома. «Охнуть никто не успел, - сказал толстяк, оказавшийся старостой. – Пока похватали, что под рукой было, пока огонь зажгли, чтобы пугнуть… а он уже раз, и в окно».

Они просительно глядели на Руди, точно ждали от него защиты, и он невольно вспомнил свой приезд в другую деревню, и такие же отчаянные взгляды крестьян, когда те рассказывали о том, что их дети исчезли, похищены и убиты.

- В этом виновата ведьма, - сказал один из них мрачно, небрежно прожевывая и глотая слова.

- Ведьма? – недовольно спросил Руди, спешившись.

- Бродяжка, господин. Ее часто видели в окрестностях. Сумасшедшая.

- Бесы говорили ее ртом, - возразила одна из женщин.

- Она укачивала камень вместо младенца.

- Пела ему песни.

- Иногда на нее нападало буйство, господин. И она принималась проклинать всех, кто попадется ей на глаза.

- Она пыталась сбежать, будто бы напугалась волка.

- Но мы поймали ее.

- Связали.

- Вставили в рот кляп, как она ни брыкалась.

- И бросили ее в подпол.

- Чтоб передать ее вам, для Божьего суда, - заключил толстяк.

Они обступили Руди полукругом.

- Я позабочусь о том, чтобы добиться правды, - сказал он нетерпеливо. – За мной идут солдаты, они заберут вашу ведьму. Но мне нужна девочка. Ее недавно привезли сюда.

Руди почувствовал, как по их лицам пробежал ветерок недоверия и смущения, и плотный круг людей дрогнул и ослабел.

- Мы знаем, кто вам нужен, - наконец ответил староста, не глядя ему в лицо. – Но ее здесь нет.

- Как?!

- Это ее унес волк, - после долгой паузы признался тот. – Он ворвался в дом ткача, схватил ее за рубашонку и убежал с ней в горы. Она ничья дочь и ничья внучка… И в логово к волку мы за ней не пойдем, хоть перевешай нас всех, господин.

Он поднял взгляд, и из его темных глаз на Руди уставился человек испуганный и жестокий. «Не проси нас, господин. Мы слишком слабы, чтобы исполнить твою волю».

Расстроенный и злой, Руди задержался в деревне до вечера, дождавшись солдат. Его накормили в доме у старосты, и после обеда он отправился посмотреть на пойманную ведьму, словно мало ему было тех, с которыми ему уже довелось встретиться.

В подвале, где ее держали, было темно и пахло сыростью. Староста спустился первым, держа в руках фонарь наподобие тех, что использовали рудокопы в штольнях. Он прошел среди бочек, стоявших рядком, среди связок лука и гирлянд из сухих грибов, подвешенных под потолком, мимо сундуков, в которых, судя по запаху, хранилась одна-две головки сыра со слезой. Руди мельком удивился здешнему богатству – хороший сыр достать было трудно, и секреты его изготовления сыровары из разных мест хранили крепко.

Староста неожиданно остановился и поднял фонарь повыше. В углу лежала куча тряпья, под которой угадывались очертания тела. Одежда на ней будто бы шевелилась, и вначале Руди не понял, что это, пока староста не высветил колонию насекомых, ползущих по рукаву.

- Не подходите ближе, пока они на вас не прыгнули, - брезгливо сказал он. – Умерла, господин.

Руди перекрестился.

- Упокой Господи ее душу.

- Выходит, мы были неправы, - староста медленно последовал его примеру. – Разве ж ведьмы могут умереть? Или мы должны сжечь ее труп, чтобы убедиться, что она не встанет? Проткнуть ей сердце колом? Что нам должно сделать, господин?

- Похоронить, - коротко ответил Руди. – И покаяться за то, что схватили невинную.

Он увидел, что староста хочет что-то сказать, и резко вскинул руку, приказывая ему замолчать.

- Позови людей, чтобы унести тело и обмыть его.

Теперь ему казалось, что к аромату сыра примешивается запах трупа. Руди поморщился и резко развернулся, чтобы уйти подальше от смрадного подвала.

Возвращался он в одиночестве, пустив лошадь медленным шагом. Торопиться было некуда, и даже наступавшие сумерки, заполнявшие тьмой кустарники и деревья, наливавшиеся сизой дымкой, не заставили его убыстрить ход. «Что, если этот волк – не волк, но оборотень?» - спросил он сам себя, глядя вперед, на бесконечную колею от колес, в которой стояла вода. Когда дорога уходила вниз, она почти вся скрывалась под темной и мутной водой, и Руди пускал лошадь в обход по траве. Земля и грязь противно чавкала под копытами, и так же мерзко было на душе.

«Нет, этого не может быть, - ответил он себе. – Единственным человеком, который носил на себе эту Каинову печать, был барон фон Ринген. Какое ему дело до крестьянской девочки?» Руди рассеянно проследил за стайкой ласточек, взмывших в небо. «Она – внучка Магды, - неожиданно вспомнил он, - барон мог помочь своей старой подруге». «Нет, - осадил сам себя Руди. - Это неумно. Куда он ее денет? В пещеру на горе? В лесную землянку? Другое дело, если бы барон попытался спасти Магду… Но зачем ему преследовать графиню?»

События никак не желали увязываться друг с другом, одно противоречило другому, и Руди хмуро думал о том, что если б он не встречался с бароном раньше и не знал его тайны, то никто и никогда не убедил его в том, что где-то рядом бродит оборотень. Он так глубоко ушел в свои мысли, что едва справился с лошадью, когда вдалеке раздался истошный крик, а затем еще один, и еще, послышался плеск и приближающийся топот ног.

Руди вытащил шпагу, не спешиваясь, и остановил лошадь, готовый принять бой или отступить, однако люди кричали не так, как кричат те, кто хочет напугать противника; они вопили, застигнутые страхом, словно встретили призрака или адское воинство. Они выскочили из кустарника, как зайцы, и один из них немедленно поскользнулся и подвернул ногу, шлепнувшись на зад. За спиной у него был скрученный мешок, который часто носили воры.

Всего их было трое, все заросшие бородой, и в одежде, которая видала лучшие времена. Тот, кто бежал впереди, с безобразным ухом, похожим на ком вареного теста, остановился, как только увидел Руди. Он лихорадочно обернулся, хватаясь за пустоту на поясе, и отступил на шаг, едва не оттолкнув подельника, который поднимал упавшего. Обезображенный подпрыгнул на месте, когда коснулся его руки, и на его лице отразился ужас, а затем облегчение.

- Мы ничего не сделали, добрый господин, - скороговоркой пробормотал он, но, если бы взгляд мог убивать или если б они оказались наедине в темном переулке в безлунную ночь, Руди не был бы так спокоен. – Дай нам пройти. Нас преследуют.

- Ограбленные вами люди? – поинтересовался он, отрезая им дорогу.

- Волк! – выкрикнул упавший, тяжело повиснув на своем друге, с повязкой через все лицо. – Волк-призрак!

- Не призрак, а оборотень, - тот, кто носил повязку, говорил глухо, как в бочку, и время от времени простуженно хрипел. – Видит Бог, это был оборотень. Я видел на нем платье, похожее на женское. Я думал, это баба…

- Какой же это оборотень, если рядом с ним была лошадь? – рассердился одноухий. – Это был мертвец из склепа. От него пахло ладаном.

- И совсем не ладаном, - возразил хриплый. – Что, лошадь разве ходит рядом с мертвецами?

- Если это призрачная лошадь! – обозлился одноухий.

- А если это призрачная лошадь, то она не может вынести мертвеца! И она тянулась к траве, поэтому это был оборотень! Разве вы не видели зубы?

- У лошади? – спросил упавший, растерев по лицу грязь.

- У оборотня! У него было три ряда острых зубов сверху и снизу!

- Я видел, что его глаза были как плошки, - возразил одноухий. Руди заметил, что его пробрала дрожь.

- О чем вы говорите? – спросил Руди, не торопясь освобождать им путь. Если им так не терпится спастись, то они воспользуются кустами на обочине.

- Мы встретили чудовище, - ответил одноухий. Его друзья подошли к нему, и Руди заметил свежую кровь и порванную штанину у того, кто растянулся на земле. – Мы сидели у дороги, господин. Мы… - он замялся, и Руди подсказал ему:

- Делили добычу.

- Вроде того, - с облегчением сознался тот. – Мы никого не трогали, хотели поджарить колбас на ужин, когда на дороге появился он. – «Она», некстати влез в разговор хриплый, и одноухий показал ему кулак. – Его лошадь пыхала огнем, господин. Как священник говорил про псов ада.

- Да не огнем, а дымом, - опять не выдержал хриплый. – Изо рта у нее шел дым, я видел.

- Это был дым от костра!

- Сам ты дым от костра! Думай, что говоришь! Где я сидел и где был дым!

- Хватит, - оборвал их Руди. – И что было дальше?

- А дальше мы похватали, что могли, и побежали, - одноухий переступил с ноги на ногу. Сапог у него был дырявый, и из него торчала портянка, черная от грязи. – Дай нам уйти, господин. И уходи отсюда сам. Если б у нас было, что тебе дать, всем святым клянусь, отдал бы половину.

- Чтоб затем отобрать за углом, - мрачно сострил Руди. Он еще раз окинул взглядом разбойников, а затем нехотя посулил: - Я отпущу вас. Один вопрос – где ваш оборотень? Или призрак, - добавил он, заметив оскорбленный взгляд хромого.

- Недалеко, - с облегчением ответил одноухий. – Дорога здесь делает крюк, господин. Когда ты дойдешь по ней до дуба с большим дуплом, спустись по правую руку за несколько камней. Там мы развели костер. С дороги этого места не видно.

Он вдруг запнулся, взглянув на Руди, как на прокаженного или на покойника и поманил друзей ближе к себе. Руди заставил лошадь отойти в сторону, чтобы дать им пройти. Разбойники больше не оглядывались и не бежали, но все-таки торопились, поддерживая друг друга за пояс, и он подумал, что, должно быть, в их рассказе есть доля правды.

Руди вынул крест из-за пазухи и поцеловал его, наскоро пробормотав про себя слова молитвы, в которой вверял свое сердце и жизнь Господу. Он сжал пятками сапог бока лошади, и та послушно пошла вперед. Дерево и камни, о которых говорили разбойники, он нашел без труда, и хоть над дорогой уже плыли серые мокрые сумерки, он рассмотрел в грязи глубокие следы от подкованных копыт: всадник долгое время стоял на этом месте. Вода не успела заполнить ямки от следов – значит, этот человек был здесь совсем недавно. Руди спешился.

Здесь пахло дымом, и еле заметным запахом апельсиновых цветов, терпких, какие растут только далеко на юге, и сыростью, и сосновыми иголками, и гороховой кашей, которая подгорала на дне котелка. Следы уходили вниз, теряясь в примятой траве; видно, здесь неизвестный всадник спрыгнул. Руди присел на корточки, почти не надеясь, что всадник мог потерять здесь пуговицу или монету. Вокруг костра внизу плясали тени, трещали сучья, и мокрые камни и ветви ярко и рыже блестели в сумерках. Руди не видел ни души, но одновременно чувствовал, что здесь кто-то был, превратившись в слух.

Рядом послышался шелест, неожиданно громкий в вечерней тишине, и Руди вскочил на ноги, хватаясь за шпагу. Он отпустил лошадь, и та попятилась назад, прижимая уши.

На краю дороги верхом на своей лошади сидела Анна, кутаясь в плащ из темно-синего сукна, почти черного. Какое-то мгновение она смотрела на него странным, испытующим взглядом, но он быстро исчез, сменившись облегчением. Она была необычно бледна, и вначале Руди испугался, что с ней что-то случилось, но затем понял, что она просто забыла нарумяниться и накрасить губы.

- Я мог вас убить, - сварливо заметил Руди и спрятал шпагу. Он обернулся к своей лошади, чтобы она не убежала, но та с любопытством рассматривала товарку.

- Я знаю, - просто ответила Анна, и ему, как всегда, понравился ее ответ: прямой и искренний, как она сама.

- Что вы тут делаете в такое время? – спросил он. – Одна, верхом…

- Может быть, искала встречи со старым другом, - отозвалась Анна и наклонила голову. С полей ее шляпы закапала вода. – Может быть, мне было так грустно, что я хотела развеяться. Может быть, я желала побыть одна, чтобы стать самой собой. Видите, как много может быть ответов?

Руди подошел к ней, забыв об оборотне, разбойниках и ведьмах. Она стянула грубую перчатку с пальцев и протянула ему руку для поцелуя. От Анны сильно пахло духами, так сильно, что перебивало даже лошадиный пот.

- Вам нельзя здесь оставаться, - сказал он, прикоснувшись к ее пальцам губами. Ладонь у нее была холодной, и Руди вспомнил, как Анна жаловалась на то, что слишком часто мерзнет. Его лошадь подошла за ним к товарке, и вороная Анны кокетливо отвернула морду.

- Из-за призраков? – спросила Анна, еле заметно улыбаясь. – Или из-за оживших мертвецов?

Руди нахмурился.

- Неужели вы напугали этих мужланов?

- Да, - легко сказала она. – Они делили здесь добычу и обсуждали, кого убьют следующим. Мечтали о куске кровяной колбасы и о золоте, которого бы им якобы хватило на сто лет вперед. Мне стало так противно их слушать, что я не смогла удержаться и решила проучить их. Люди часто так доверчивы… Даже если они без зазрения совести убьют родную мать, встреча с потусторонним пугает их так, что они готовы выскочить из собственной кожи, лишь бы спастись.

Их глаза встретились, и Руди первым отвел свой взгляд. Анна была откровенна; она всегда говорила с ним открыто, и он знал, что она способна действовать импульсивно, как в их первую встречу, когда они быстро оказались в постели, потому что ей было скучно в этом городке; но сейчас она была чересчур многословна, пытаясь рассказать ему то, о чем он не спрашивал.

- Здесь все равно опасно.

- Я не так наивна, чтобы отправиться в путь без оружия, друг мой. И я могу себя защитить.

- Вам нужно уехать отсюда, - твердо сказал Руди. - И не ездить лишний раз в сумерках, пока в окрестностях бродит волк.

- Может быть, я как раз ищу его, чтобы избавиться от него раз и навсегда, - протянула она, капризно сморщив нос, но ее лицо вновь стало ласковым. – Почему вы так выпроваживаете меня? Хотите поймать волка сами? Это чудо, что мы наконец-то встретились одни, без свидетелей, и вот вы пренебрегаете этим чудом. Неужели вы думаете, что я забыла вас, раз нам не удается встретиться в городе?

- Я так не думаю, - отрезал он. Ему не хотелось говорить о них здесь и сейчас. – Волк унес ребенка из деревни нынче утром.

- Вот как... – медленно протянула Анна. – Я не знала. – она опустила голову ниже, так, что ее лицо скрылось в тени, а затем робко, будто маленькая девочка, которая никак не могла так смело рассуждать об оружии, спросила: - Вы проводите меня домой, милый друг? Я осмелюсь сказать, что скучала по вам.

- Вы тоже любите спрашивать глупости, Анна, - ответил Руди серьезно, и она засмеялась. Вряд ли для нее было тайной, что, захоти она, и он поедет провожать ее на край света, прямиком до брачной постели, и будет ждать под дверьми, пока она и ее муж будут миловаться после долгой разлуки. Осознавать это было мучительно. Он привык думать, что с Божьей помощью может справиться с любой слабостью и приказать своему сердцу поступать так, как угодно разуму… Но Анна вошла в его плоть и кровь, и с ней он стал вдвойне грешником, презрев сразу две заповеди. Как он ни молил Господа о вразумлении, как ни напоминал себе, что обладать чужой женой, пусть она хоть тысячу раз будет хотеть этого, столь же плохо в глазах Господних, как и убивать ближнего своего, все было тщетно; он мучился от разлуки с ней, а когда они встречались – с трудом мог уйти первым; и все, что она говорила, было как мед и как яд, оставляя неизгладимые следы на душе. Он презирал самого себя и не мог ничего с собой поделать; они встретились слишком поздно, чтобы стать счастливыми. Анна застенчиво улыбнулась ему, и у него защемило сердце. Черт возьми, если б сейчас здесь появился оборотень, то Руди вряд ли бы заметил его.

Он поехал первым, наказав Анне держаться следом за ним. Фонаря никто из них не взял, но в густеющих сумерках он еще был не нужен. Дождь прекратил крапать, облака немного разошлись, и сквозь их рваные клочья над горизонтом показалась необычно большая и красная, будто ее облили водой, разбавленной с кровью, луна. Ни Руди, ни Анна не проронили почти ни единого слова, и только неподалеку от города остановились в тени деревьев, спешились и оказались гораздо ближе, чем положено даже добрым и давним друзьям.

- Почему вы избегали меня, раз соскучились? – спросил он после того, как они нацеловались вдоволь.

- Зачем говорить об этом? – ответила вопросом на вопрос Анна. – Зачем беспокоиться о том, чего нельзя изменить? Есть мы. Есть миг, когда мы вместе. Не будем думать, что скоро зима, а зима всегда приносит разлуку.

- К чему вы клоните?

- Получила весточку от кузена моего мужа, - неохотно ответила она. – Кто-то из моих слуг донес ему о том, что я задержалась здесь из-за вас. Он осыпал меня упреками и проклятьями, обвинил в своеволии, непокорности и транжирстве. Ах, эти люди всегда не прочь посчитать чужие деньги!

- Он хочет рассказать о нас вашему мужу?

- Разумеется. Но ему не хватит пороху. Другое дело, что мой граф сейчас стоит в какой-то венгерской деревушке со всей армией, дважды избежал смерти, перепортил местных девушек, пленил какого-то знатного турка со свитой… Тому подсыпали в еду толченый алмаз шпионы великого султана, и этот турок умер, - внезапно сказала она. – Теперь император гневается. Он думает, что одного пленника было бы достаточно, чтоб знать планы врага. Потому в последнем письме граф больше заботился о том, чтобы я немедленно явилась ко двору и употребила все свое влияние, чтобы умилостивить государя, чем о моей репутации. Вы же знаете, что стоит попасть в немилость, как у тебя больше нет ни земли, ни крестьян, ни дохода…

- А вы не хотите ехать?

- Я не могу оставить вас, - сказала она серьезно.

Он притянул ее к себе, заглядывая в глаза. Под деревьями гулял ветер, и тяжелые капли время от времени ударяли в лицо, так, что приходилось отворачиваться. Они оба продрогли, но ее признание пролило бальзам на сердце Руди, и словно связало его еще больше, окончательно лишив воли.

Когда он вернулся домой, то первым делом заметил пачку писем, лежавшую на конторке. Часть из них показалась Руди обыденными глупостями: приглашения на обеды в количестве четырех штук, просьба дать рекомендацию какому-то юноше ради поступления в университет, льстивое и одновременно нахальное предложение купить французские духи и итальянские ткани, равных которых не найдешь от Эльбы до Рейна, и он отложил их, пообещав себе прочесть и ответить позже. Последнее письмо, однако, было от его друга епископа, и он взял его в руки со смутным недовольством и даже отвращением, предчувствуя дурные вести.

Разумеется, епископ недоумевал, что могло задержать его друга так надолго. Он удивлялся, как могло так получиться, что слухи о ведьмовстве дошли едва ли не до Рима, и собирался конклав, обеспокоенный этим вопросом. Он намекал, что знает об отношениях ведьмы и Руди, и не мог взять в толк, как могло так получиться, если сказано: «отврати свое сердце от всякого зла». Несколько раз епископ написал, что желает, чтобы Руди оставил это место и немедленно возвращался в столицу, чтобы держать ответ за свои действия, ибо в таком случае он может рассчитывать на снисхождение и избежит того, что ждет его дальше, и на третий раз, читая эти строки, Руди чуть было не разорвал письмо от подступившей злости.

Впрочем, худшее было еще впереди; оно таилось в мелком, почти бисерном почерке епископа, который писал так аккуратно и разборчиво, что ему мог бы позавидовать любой летописец древних времен. «До меня дошли слухи, которые заставили безмерно огорчиться, - писал он. – Я не мог поверить в то, что мой друг, которого я знал, как разумнейшего человека, который часть своей жизни отдал Господу и службе Ему, что он забудет свой долг и свои обеты ради женщины. Я бы не стал осуждать вас, будь это какая иная дама, благонравная и скромная, любовь которой украшает и делает лучше. Но вы подпали под чары той, о ком мне не доводилось слышать ничего доброго. Она своенравна, жестока и распутна, но, помимо этого,…» Дальше Руди читать не стал, не желая больше слушать того, что другие люди говорят об Анне, смял письмо и бросил его в очаг.

- Если я был так глуп, что когда-то дал обет никогда не жениться, - сказал он сквозь зубы, трижды глубоко вдохнув, - и согласился быть покорным любому… кто выше меня по рождению или по благословению… Это не значит, что я позволю указывать, что мне нужно чувствовать.

За дверью послышались осторожные шаги, и Руди встрепенулся.

- Не заперто, - мрачно сказал он, ожидая увидеть кого угодно. Но это оказался лишь его слуга, который хотел узнать, что понадобится господину утром.