Хлеб печали

Глава двадцать восьмая. Руди. Исход

После долгой прелюдии, во время которой доктор всячески отказывался от столь великой чести и аргументировал, что он не обладает должной квалификацией, поскольку никогда не встречал оборотней и не видел ни единого трактата, где говорилось бы о том, как их исследовать; когда Руди чуть было не заснул под бормотание священника в теплом кресле, укрывшись плащом; когда слуга дважды заменил свечи в канделябре; после этой бесконечной прелюдии доктор наконец-то вымыл руки и вооружившись деревянным молоточком и стальной лопаточкой принялся осматривать труп. Каждое его движение немедленно записывалось в протоколе, и доктор, густо краснея, просил не записывать, если вдруг с его уст начнут срываться замечания, которые могут оскорбить слух людей благородных. Он по обыкновению чрезмерно суетился, и Руди, одурманенный усталостью и теплым вином, раздражался, глядя на его тень, смешно корчащуюся на стене.

- Удивительные зубы, - сказал доктор, приподняв лопаточкой губы мертвеца, словно поддевал блин со сковороды. – Слишком длинны для человека.

Он рассматривал зубы, вытянув губы дудочкой, похожий не на доктора, а на зеваку, который вдруг нашел что-то интересное и не знал, стоит ли тратить на это время.

- Что с вами делала графиня? – вполголоса спросил у Руди епископ, неслышно появившийся сзади. Он был столь худощав и горбонос, что все время выглядел смертельно уставшим. – Она тоже видела, как это существо оборачивалось?

- Она искала племянницу, - быстро отвечал Руди.

- Вот как? – по тону епископа было ясно, что он ничуть не поверил Руди. – Я слышал, что вы с ней близкие друзья, не так ли?

- Пожалуй, - осторожно подтвердил тот.

- И насколько хорошо вы ее знаете?

- К чему эти вопросы?

- О, - епископ неожиданно улыбнулся, но улыбка у него получилась мрачная. – Сдается мне, что она кое-что потеряла, и я удивлен, что до сих пор о пропаже молчат. Мне неловко вмешиваться со своей находкой, если хозяйка совершенно о ней не заботится.

Руди вопросительно поднял бровь.

- Я нашел ее печать, - ответил епископ. – Ведь это печать графини, не так ли?

Он протянул Руди перстень-печатку. Родовой герб ее мужа: гриф с копьем в лапах - был вырезан на оранжево-красном сердолике, помутневшем и потемневшем от времени. В уголке была маленькая корона, означавшая, что перстень принадлежит графине.

- Да, верно, - подтвердил Руди. – Где вы нашли ее?

Епископ опять нехорошо улыбнулся, обнажив узкие и редкие зубы.

- Я расскажу об этом его хозяйке, - ответил он. – Не хочу, чтобы вы, господин, испортили ей радость от обретения печати. Кстати, вы не замечали за ней каких-либо странностей?

- Не пойму, о чем вы говорите, - холодно заметил Руди и окончательно очнулся от дремоты. Ему не нравилось поведение епископа, который увидел Анну только сегодня и, похоже, был уже настроен против нее. Ему не нравилась и печатка, возникшая ниоткуда. Сегодня ему не нравилось почти все; он чувствовал себя так, будто стоило ему сделать один-единственный шаг, как он попадет в расставленные силки.

Неизвестно, чем бы закончилась их беседа, но за дверями послышался шум, доктор растерянно воззрился на Руди, и в комнате неожиданно появился барон фон Ринген, сразу заняв собой все пространство. Барон остановился у дверей, недовольно сморщил нос, заложил большие пальцы за ремень, на котором висела шпага, и громогласно заявил, оглядывая онемевших от изумления людей:

- Как я рад наконец-то вернуться, господа!

- Мы думали, вы погибли, - наконец вымолвил первым глава городского совета, вытянув шею из пышного воротника. Казначей громко икнул и почесал себе затылок чесалкой от блох.

- Мне пришлось пережить нелегкие времена, - хмыкнул барон. Он был чисто выбрит, напудрен и против обыкновения почти изысканно одет. – Но все уже позади. Ваше высокопреосвященство! Я давно вас не видел, - он приложился к руке епископа, а затем воззрился на Руди и широко распахнул объятья. – И вы! Вы тоже еще здесь! Какое счастье, что вы не уехали, друг мой.

Они трижды расцеловались (на мгновение Руди показалось, что фон Ринген сейчас сломает ему шею), и барон, обняв Руди одной рукой, словно старого товарища, обернулся к доктору, застывшему над телом, как кладбищенский грабитель, которого застали врасплох.

- Прослышал, что вы без меня поймали оборотня, - укоризненно заметил барон, сжимая плечо Руди. - Я пропустил все веселье, пока охотился за негодяями, превратившими мою усадьбу в руины.

- М-м, - отозвался доктор и чуть-чуть ослабил узел на воротнике.

- Так что же выяснила медицина о природе этого создания? – весело поинтересовался барон.

Доктор в ужасе взглянул на Руди, затем на епископа, на миг напомнив огромного зайца в парике, и откашлялся.

- Медицина… кхм… Еще не… не вынесла своего реш… решения, - наконец промолвил он.

- Очень жаль, очень жаль, - добродушно-угрожающе заявил барон. Его рука скользнула вниз, и у Руди потемнело в глазах от внезапной боли в недавно зажившей ране. Ноги внезапно отказали ему, в комнате стало очень душно, словно свечи выжгли весь воздух, и он почувствовал, как оседает вниз.

- Что с вами, друг мой? – участливо спросил барон. Его пальцы казались раскаленным железом, что немилосердно жгло рану, и Руди почти увидел, как под одеждой рвутся нити из бычьих кишок, которыми его (разумеется, с позволения доктора) зашивал армейский костоправ. – Помогите же ему! Слуги! Отнесите господина домой! Вам надо лежать и поменьше двигаться, - отчетливо и раздельно сказал он Руди прямо в лицо. Его слова прозвучали как предупреждение.

Глаза у барона внезапно оказались узкими и желтыми, как бронза, и тьма хлынула из его зрачков, заполняя все вокруг; тьма сливалась с болью; она и была боль. На мгновение весь мир стал одной звенящей нотой боли, которую невозможно было вынести, а затем пришло блаженное забытье.

Жажда была первым ощущением, когда Руди пришел в себя. Горло горело и першило, словно в нем никогда не было слюны, и распухший язык неприятно ощущал все щербинки на зубах. Он пошевелился, но испуганный голос тут же велел ему ничего не говорить и не ворочаться.

- Пить, - потребовал Руди осипшим голосом. Рана ныла, болела и чесалась; кто-то забинтовал ее, но бинт был уже мокрый.

- Да-да, господин.

В мигающем свете огонька блеснул бронзовый бок ковшичка, и холодный, будто замерзший, металл коснулся его губ. Вода почему-то не утоляла жажду, она казалась одновременно ледяной и горячей, как раскаленной свинец, и Руди оттолкнул руку с ковшиком.

- Где графиня? – спросил он. – Где барон фон Ринген?

- Я не знаю, господин, - пробормотал слуга, обернувшись к свече.

- Мне нужна моя одежда и оружие, - велел Руди, с трудом приподнимаясь на локтях. – Живо!

- Господин барон и его высокопревосходительство не желают, чтобы вы вставали…

- Мне… - он еле сдержался, чтобы не выругаться. - …все равно, чего они желают. Что, нужно вытряхнуть из тебя душу, чтобы ты принес мне мое платье?

- Я не могу вас выпустить, - с безумной храбростью прошептал слуга. – Господин барон не велели… Ай!

Руди схватил ковшик и ударил им слугу по голове, но тот успел прикрыть лоб руками.

- Не бейте меня, господин! – взмолился он. - Господин барон сказал, что вам нужно отдохнуть и нельзя волноваться! Он прислал вам бочку лучшего вина… ай! И нанял вам повара, ой! А еще дал мне золотой, чтобы я стерег вас. Ой-ой, только не по ребрам!

- Где моя одежда? – процедил Руди, занося в очередной раз ковшик.

- Я буду звать на помощь, - пролепетал слуга, закрывая глаза, как только Руди навис над ним. – Смилуйтесь, господин! Он отберет у меня деньги и выкинет на улицу. Вся моя семья умрет с голоду.

- Можешь выпить мое вино и съесть мою еду, - посулил ему Руди. – Но мне нужна моя одежда!

После еще нескольких ударов слуга наконец-то стал сговорчивей и с причитаниями сходил за одеждой и сапогами. Он не переставал жаловаться на свою тяжелую жизнь, пока одевал Руди, и за эти несколько минут успел рассказать ему все несчастья, что настигли его с самого рождения. Руди слушал его вполуха; он чувствовал ужасную слабость, в ушах шумело, и, кажется, доктор был прав: у него действительно был жар.

- Где остановился господин барон? – спросил Руди, затягивая дрожащими руками ремень. – Это-то ты хоть знаешь?

- Они с господином епископом нашли приют в доме купца тканями, как я слышал. На площади, за тюремной башней, - льстиво заметил слуга. – Вчера утром он заходил проведать вас, но вы спали.

- Вчера? – Руди почувствовал, как земля уходит из-под ног. – Сколько же я проспал?

- Два с половиной дня, господин. Вы были очень плохи.

- Два с половиной дня! Подай мне шпагу и отвори дверь.

Мелко кланяясь, слуга протянул ему шпагу, а затем рысью бросился к двери. Здесь он замер и опять умоляюще взглянул на Руди.

- Что мне сказать доктору, когда он придет?

- Что я почувствовал себя лучше и отправился наносить светские визиты, - обронил Руди. – Какое мне дело, что ты ему скажешь!

- Конечно-конечно, - подобострастно согласился слуга. Он поклонился и застыл в поклоне, неловко изображая из себя кавалера, тайком потирая шишку от ковшика на лбу.

Руди быстро вышел в коридор и спустился по крутой лестнице. На середине спуска у него закружилась голова, и ему пришлось остановиться и схватиться за перила, чтобы не упасть.

- Куда же вы, господин? – удивленно спросила его у выхода служанка, кокетничавшая с ним. Она протирала пыль на шкафу, стоя на маленькой табуреточке, и будто случайно приподняла край юбки, обнажив крепкие голени в шерстяных чулках. Руди отстраненно взглянул на нее, взял шляпу и вышел вон.

На улице уже было темно, и на миг ему показалось, что здесь душней, чем в доме. Кое-где еще мерцали огоньки за затворенными ставнями; город еще не спал, но готовился ко сну. Вдалеке мерцали сполохи от молний, где-то там подкрадывалась гроза, как зверь в тени.

Первым делом Руди отправился к барону. Он не имел ни малейшего понятия, что ему сказать после последней встречи, и даже не представлял себе, как они встретятся взглядом, но ни говорить, не глядеть в лицо не пришлось. Отворивший дверь слуга почтительно сообщил, что почетные гости уехали пару часов назад, и он не знает, когда они вернутся. Руди показалось, что слуга смотрел на него слишком многозначительно, но у него не было сил раздумывать об этом, и он лишь попросил дать ему сопровождающего, чтобы осветил ему дорогу. Надо было спешить к Анне, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. И сберечь ее от мести фон Рингена.

Когда он добрался до ее дома, он уже не видел ничего вокруг, кроме света от круглого фонарика со свечой. Дождь так и не дошел до города, но на дорогах было очень грязно и сыро, и пару раз Руди проваливался по щиколотку в канаву, в которой неспешно текла вонючая, испорченная вода.

- Постой, - велел он провожавшему мальчишке и привалился к стене, чтобы отдышаться. Тот с любопытством обернулся к нему, с жестоким интересом рассматривая его недомогание.

- Может, позвать кого? – спросил он хмуро и вытер нос рукавом рубашки.

- Ничего не надо… Погоди.

В ушах у Руди шумело не хуже сильного дождя, и он согнулся в три погибели, словно это могло помочь. Стена была отвратительно холодной, почти как давешняя вода, и этот холод не приносил облегчения, но, наоборот, усиливал муки. Нельзя было показаться столь беспомощным перед Анной, и Руди глубоко вдохнул, выдохнул и выпрямился. Знаком он показал мальчишке отойти в сторону, и тот послушно посторонился. Огонь тревожно бился под стеклом фонаря. Руди отвел от него взгляд и постучал.

- Кто там еще так поздно?! - послышался испуганный голос. – Они все уехали! Здесь никого нет.

- Кто уехал? – глухо спросил Руди.

- А, это вы! Госпожа уехала еще засветло, - женщина за дверью тяжело дышала. – Или она еще что-то забыла?

- Еще что-то? – Руди недовольно прикрыл ладонью глаза от света.

- Она прислала барона фон Рингена, - голос оттаял и обмяк, - чтобы он забрал вещи своей внучки. Госпожа почти ничего не взяла, она уехала так внезапно, налегке, без свиты… Барон изволили сказать, что ей нужен теплый плащ, а господин епископ интересовался, взяла ли она с собой Библию.

- Что они еще говорили?

- О, они уточняли, знаю ли я, по какой дороге поехала графиня, - ответила несчастная простодушная. То ли болезнь была тому виной, то ли что, но Руди ненавидел ее в этот миг так сильно, что готов был задушить.

- Ты рассказала им?

- Разумеется. Я дала им припасов в дорогу. С утра готовили любимые кушанья госпожи, и я подумала, что ей будет приятно… - она осеклась, потому что Руди в ярости стукнул кулаком в дверь.

- По какой дороге она поехала? – тихо спросил он.

- Н-на юго-запад, - столь же тихо отозвалась служанка и замолчала на короткое время. – Зачем госпожу искали его высокопревосходительство?

- Потому что она ведьма, - неожиданно заявил мальчишка, ковыряя в носу свободной рукой. Руди обернулся к нему и, должно быть, был страшен, поскольку тот чуть не уронил фонарь.

- Я слышал, как они разговаривали сегодня утром, - быстро сказал мальчишка, на всякий случай выставив фонарь вперед. – Они говорили, графиня сделала слишком много, чтобы это можно было простить. И говорили, будто это ее люди сожгли дом старого барона, и что она заодно с вурдалаками и сама нечистых кровей… - последние слова он протараторил, опасливо поглядывая на Руди.

- Башку бы тебе оторвать, - процедил Руди, смерив его взглядом. – Я возьму одну из ваших лошадей, - сказал он двери. – Потом рассчитаемся.

- Но как же!.. – заикнулась было служанка, но кто-то в доме одернул ее, и послышался неразборчивый, смазанный шепот.

- Отдай мне фонарь, и можешь убираться на все четыре стороны - велел Руди мальчишке.

- А деньги, господин? - нахально спросил тот.

- У меня нет с собой денег. Зайти к господину доктору, - Руди буквально выхватил у него фонарь. – Скажи ему, что я просил поощрить тебя.

- Ну да-а, - скис невольный помощник. Такие просьбы частенько заканчивались поркой за наглость, но сейчас Руди было все равно, что подумает мальчишка.

В конюшне он растолкал дремавшего конюха, и вначале тот никак не мог сообразить, что от него хочет господин, и тупо повторял сонным голосом, что госпожа уже взяла самую быструю лошадь, а барон фон Ринген, его высокопреосвященство и кто-то из их людей забрали самых выносливых.

- Много их было? – нетерпеливо спросил Руди.

- Лошадей-то? – недоуменно ответил вопросом на вопрос конюх. – А-а, людей. Сюда заходили четверо, но были еще солдаты, не знаю сколько. Я видел, как они уезжали. Чего случилось-то, господин? Что за суматоха?

- Неважно, - процедил Руди.

Его не покидало ощущение, что он неотвратимо опоздал, и оттого казалось, что конюх движется медленно, словно под водой, лениво седлает лошадь, ведет ее напиться и теряет драгоценное время.

- Вы уж не мучайте животное, - конюх вручил ему поводья и зевнул. – Она – девка нервная, горячая. Не дай Бог напугается, сиганет куда-нибудь да ноги или шею сломает. И куда вас только несет в такую темень? Гроза ведь будет. Уже ни зги не видно. Луна то выходит, то прячется.

Руди не ответил ему. Сесть в седло оказалось неожиданно трудно, и когда он с третьего раза устроился в нем, потный и взъерошенный, ему показалось, что он только что влез на отвесную скалу. Боль от раны отдавала в бок и локоть, словно часть его тела была охвачена пожаром. Он взял фонарь в левую руку, и конюх услужливо отворил перед ним ворота.

Рука вскоре затекла от фонаря, пошел дождь. Вначале он кропал мелко, но затем с востока донесся раскат грома, и свет фонаря дробился и терялся в крупных, толстых каплях. «Я опоздал», - тягучая, безнадежная мысль вновь пришла к Руди, и ему не удалось ее отогнать. Он потерял счет времени и глядел только на дорогу, выхваченную из темноты и дождя слабым светом.

Когда ему показалось, что фонарь сейчас выпадет из его руки, почти в тот же миг он заметил впереди свет, и сердце подскочило к горлу. Господи, пусть это будут разбойники или заблудившиеся пилигримы, взмолился он про себя.

Его огонек тоже заметили, и грубый голос велел ему остановиться и назвать себя. Вместо этого Руди подъехал ближе и выше поднял фонарь: это были солдаты, а за ними угадывалась могучая фигура барона.

- Где она? – спросил он, обращаясь к нему, и барон фон Ринген (чесноком от него несло даже сквозь дождь) выехал вперед, усталый и мрачный, похожий больше на старика, чем на того рьяного мстителя, каким он был несколько дней назад.

- Я и позабыл, как вы упорны, - ответил барон, еле размыкая губы от усталости. – Ее больше нет.

Уже позже епископ расскажет ему о бешеной скачке с солдатами, о том, как Анна пыталась уйти от погони и загнала лошадь, о том, как барон свирепо и жестоко хлестал плеткой солдат, которые осмелились медлить. Они загнали ее на обрыв, и лишь один раз Руди смог дослушать до конца сбивчивый рассказ епископа – как Анна, потеряв рассудок, метнулась к обрыву, под которым тек ручей, и хоть фон Ринген метнулся ей наперерез, он не успел остановить ее. «Он совсем не походил на человека, - сказал потом черный епископ. – Мне показалось, он переменился: его фигура, его лицо… Но, наверное, я слишком устал в тот час; да и дождь шел так сильно, что иногда все путалось перед моим взглядом».

Руди зарычал и направил на него лошадь, с трудом соображая, что делает. Его перехватили, и отняли у него шпагу, и вытащили из седла. У него не хватило сил отбиваться, и он только сжимал челюсти, так сильно, что заболели зубы.

- Я же говорил, он очень болен, - раздался голос барона. – Отвезем его домой. Как бы он не помер у нас на руках. Впрочем, Господь добр. Наверняка смилуется над ним, - он помолчал и буднично закончил: - И над всеми нами.