Хлеб печали

Глава двадцатая первая. Матильда. Волчонок

Графиня Дитценроде вернулась поздно, когда Матильду уже переодели и уложили спать. Из спальни, узкой, как кладовка (Матильда подозревала, что это и была кладовая, или комната, предназначенная для слуг, или, может быть, гардеробная, наспех переделанная ради племянницы графини, которую никто не ждал), было слышно, как графиня раздает приказы слугам, любезно отвечает тихому спутнику, затем прощается с ним после бокала вина и велит приготовить постель. Матильда надеялась, что госпожа зайдет ее проведать, но надежды были тщетны: та ушла, забрав с собой служанку.

Матильда немного полежала в постели, размышляя, что же ей делать. Спать ей не хотелось, хотя она чувствовала себя несчастной, одинокой и разбитой, а лучшее лекарство от всех невзгод, как известно, крепкий сон. Матильда стиснула зубы, жалея, что графиня не зашла к ней; ей стало бы легче от ее присутствия, от ощущения легких пальцев на щеке, от пожелания доброй ночи, от шутки на сон грядущий. Разум подсказывал, что утро вечера мудреней и будет лучше, если она вздремнет хоть чуть-чуть; под одеялом было тепло и уютно; и кроме того, она не знала, как рассказать графине о волке. Нет, Матильда знала, что ее госпожа не из тех, кто назовет ее историю выдумкой, но все же она боялась, что графиня решит, что от Матильды слишком много хлопот – чужая доброта не безгранична – и решит оставить ее на произвол судьбы. Она со вздохом перевернулась на живот, уткнувшись лбом в подушку, сжала зубы, а затем резко откинула одеяло, мгновенно покрывшись мурашками. Она должна была увидеть графиню сейчас. Немедленно.

Матильда мужественно дошла босиком до двери, стараясь не слишком стучать зубами от холода. Она дважды ткнулась в дверь, однако та была заперта снаружи, и Матильда трижды чертыхнулась, опасливо поглядывая наверх, где за крышей дома скрывалось небо. Господь, как говорил дед, всегда настороже и отмеряет наказание неправедным: особенно тем детям, которые не слушают старших, позволяют себе ругаться и своевольничать, а еще отказываются от еды и перечат взрослым.

В ставню что-то глухо стукнуло, и Матильда чуть не подпрыгнула, представив за окном чертей, которых мог прислать разгневанный Бог – список ее провинностей, пожалуй, был чересчур длинным. «Я ничего не боюсь», - напомнила она себе и обернулась. В комнате по-прежнему было темно и тихо, и лишь редкие капли дождя грузно падали на ставню. «Я ничего не боюсь», - повторила Матильда, взволнованно сжимая кулак, и решительно подошла к окну.

Она отперла окно и распахнула ставни, щурясь и вглядываясь в мокрую темноту. Ветер стянул с головы ночной чепец, волосы, выбившиеся из косы, намокли и прилипли ко лбу, но Матильда упрямо высунулась наружу, стараясь не дрожать от холода, который немедленно проник за шиворот вместе с каплей воды, упавшей с рамы. Свет лампы у домика привратника одиноко и беспомощно освещал мокрую каменную стену, превращая деревья и кусты в искореженные темные фигуры. Ветер тревожно шелестел в листве, и Матильда увидела, как внизу тускло и мокро блеснули два огонька, в которых отразился свет.

Она наклонилась ниже, по пояс высунувшись из окна, чтобы получше их рассмотреть, но они неожиданно блеснули еще раз, оказавшись уже в другом месте, и большая, мохнатая фигура зашевелилась под окном, неуклюже топчась в кустарнике и обдирая боком листья. Матильда оцепенела, сжимая пальцами подоконник, когда их взгляды скрестились, и два глаза, два тусклых камня, моргнули и увеличились, и существо с нечеловеческой ловкостью прыгнуло прямо на нее.

Матильда захлопнула окно прямо перед мордой существа, прищемив волосатую лапу, но нижний квадратик стекла с брызгами лопнул, порезав ей руки, и узкая длинная морда просунулась в комнату. В лицо ей пахнуло смрадом сырого мяса и мокрой шерсти, и она отшатнулась назад, не зная, как защититься – у нее не было ни огня, ни оружия. Зверь поднатужился, и рама треснула с такой легкостью, словно была сделана не из дерева, а из бумаги.

- Пошел вон! – заорала Матильда, потеряв всякое соображение, словно ее слова могли подействовать на черта или зверя. Она метнулась к кровати и кинула в незваного гостя ночной вазой, но молчаливый зверь спокойно спрыгнул на пол и подставил плечо под удар. Горшок глухо ударился о его шерсть и отлетел на пол.

Деревянная табуреточка для ног, одеяло, подушка, которая, как назло, была набита пухом, а не зерном – все пошло в ход, но чудовищу, проникшему в ее комнату, было все равно, однако оно не нападало, медленно приближаясь к Матильде, и не выказывая ни злости, ни боли от града предметов, летевших в него. От ярости, ужаса, боли и запаха собственной крови у Матильды закололо в пальцах, и она вспомнила историю деда о каком-то из своих предков, который был так силен, что схватился с медведем и задушил его. Ее вдруг окатила волна такой ярости, столь красная пелена затмила ей глаза, что она изо всех сил толкнула тяжелую кровать на дубовых ножках, желая придавить зверя к стене. Когда он играючи отпрыгнул в сторону, она бросилась вперед, изо всех сил желая уничтожить врага, и ей вдруг показалось, что ее тело меняется, в костях и мышцах появился зуд, от которого хотелось немедленно избавиться. Она ясно увидела очертания волка в комнате и увидела, как он смотрел на нее, но ей уже было не дано понять иных чувств, кроме истощающей ярости. Затем ее сознание исказилось, и она лишь почувствовала, что рот ее полон крови, а потом наступила темнота.

Ее голова покоилась на чьих-то коленях и мягкая, душистая ладонь гладила ее по голове, ласково, почти невесомо касаясь ее волос. Матильду била дрожь, и она отдавалась тупой болью во всем теле, не желая утихать; в голове стоял жар и туман, и желудок выворачивало наизнанку.

- Таз, - слабым голосом попросила она, скашивая слезящиеся глаза на того, кто ласкал ее. Графиня безропотно выполнила ее просьбу, подав ей ночной горшок. Матильда перевернулась на колени, наклонившись над серебряным горшком с чьим-то вензелем. Она испугалась, что ее не вырвет, вглядываясь в темную тень, что была ее отражением; но желудок послушно опорожнился, и остатки рвоты она почувствовала даже в носу.

После этого ей стало легче, хотя боль никуда не делась, и от каждого движения ее мышцы горели. Она подняла умоляющий взгляд на графиню, и та помогла ей сесть, а затем вытерла платком остатки рвоты и кровь с рук. Матильду опять затрясло. На столе горела свеча, но ставни были закрыты, и она никак не могла понять, куда делся зверь и который сейчас день и час. За окном все еще лил дождь, и по его звукам Матильда решила, что ночь еще, наверное, не закончилась.

- Выпей, - графиня подала ей бокал с мутной красной жидкостью, которая пахла травой и хвоей. Матильда попробовала мотнуть головой, отказываясь от питья; одна мысль о том, чтобы отпить хоть глоток, заставляла ее желудок болезненно сжиматься, но бокал ткнулся ей в зубы, и она невольно открыла рот и, неожиданно для себя, выпила все до дна.

- Бедная девочка, - певуче сказала графиня, притянув ее к себе и баюкая, как младенца. – Ах, моя бедная родная душа…

От прохладного напитка стало чуть легче, тошнота прошла, но навалилась слабость, и Матильда неожиданно захлюпала носом, стараясь не заплакать. Ей хотелось крепче прижаться к графине, чтобы та утешила ее и сказала, что все это был всего лишь сон, и что все будет в порядке. «Я сильная, - мелькнула неубедительная мысль. – Я справлюсь».

- Что это было? – сиплым голосом спросила Матильда, подразумевая сразу все, что случилось: и зверя, и боль, и забытье. – Что со мной?

Графиня приложила ей палец к губам, приказывая молчать, а затем помогла слабой и дрожащей Матильде лечь в постель. Матильда напряженно следила взглядом за своей госпожой, как та распахнула дверь и приказала отпрянувшим служанкам немедленно приготовить грелку и куриный бульон. Порезы от стекла саднили и чесались под наскоро сделанной повязкой из льняной рубахи. Графиня, хмурясь, обошла комнату по кругу, задумчиво взглянула на картину на стене, потемневшую от времени: белое Иисусово тело снимали с креста скорбящие, и остановилась у окна, проверив, крепко ли заперта щеколда.

- Этот волк… - опять начала Матильда, беспокойно глядя в спину своей хозяйки. – Он преследует меня. Почему? Что я сделала не так?

- Тише, - ответила та, не оборачиваясь. - Не говори так громко, девочка. Местные болтливы.

- В-вы х-хотите сказать, - Матильда даже начала заикаться; она приподнялась на локтях, забыв про усталость, - ч-что м-меня за… заколдовали? Клянусь, я буду вести себя хорошо, и ходить каждый день в церковь, и молиться так прилежно, как никто не молился! Я даже готова уйти в монастырь!

- Ах, мое мечущееся дитя, - вздохнула графиня, но на этот раз без своей обычной ласковой усмешки, - не вини себя за то, чего не можешь изменить.

- Все можно изменить, - парировала Матильда, чуть-чуть воспрявшая духом: если на ней нет порчи и если ее не заколдовали, то ее никто не сожжет и не будет преследовать. – Мой дедушка всегда говорил, что человек – владелец своей судьбы.

- Твой дед… - протянула она и наконец-то обернулась. – Как ты чувствуешь себя, Матильда?

- Как будто долго падала с крутой горы, - честно ответила Матильда, наморщив лоб. – Меня все еще тошнит, и болят кости, и внутри все крутит. И туман в голове.

Графиня опять села рядом с ней и взяла ее руки в свои. Матильда подумала, что так, наверное, сделала бы мама, если б оказалась рядом, и ей стало одиноко и тоскливо.

- Как я не люблю быть гонцом, который приносит дурные вести, - сказала графиня, поглаживая ее ладони, ее вовсе не смущала грязь на пальцах Матильды. – Но, увы! тебе придется выслушать то, что я хочу сказать. Послушай, - внезапно перебила она самое себя, - ты когда-нибудь задумывалась, почему вы с дедом жили в этом ужасном старом доме? Он ведь почти разваливался на глазах.

Матильда удивилась, но пожала плечами. Ей вовсе не казалось, что их дом ужасен.

- Я так и думала, - прикосновения на миг стали жестче. – Твой дед оберегал тебя.

- От чего? – Матильде показалось, что ее губы запеклись, а язык был как тряпка.

- От мира. От себя самой. От проклятья, - последнее слово она произнесла тихо, словно желала убрать лишний пафос. Это слово пахло воскресной службой и богатыми одеждами кардиналов и епископов.

- Проклятья? – эхом повторила Матильда.

- Наверное, ты замечала, что отличаешься от других детей...

- Когда мы жили с дедом, там не было никаких детей, мне не с чем было сравнивать, - живо возразила Матильда. – Да, сейчас я вижу: у других есть отцы и матери, а у меня нет. Они хорошо умеют ладить между собой и взрослыми, а я нет. Они много путешествовали и видели разные города, а еще читали умные книги, знают этикет и куда сморкаться, а куда плевать… Но что такого, если я этого не знаю?

- Разница не только в этом, - устало заметила графиня, не отрывая взгляда от пальцев Матильды. – Далеко не каждый ребенок проведет несколько дней на ногах в тяжелом пути. И даже не каждый взрослый. Ни один ребенок не сможет нести другого по лесу. Разве не ты рассказывала мне о том, как тебе пришлось нести на плечах девочонку-крестьянку? Разве не ты недоумевала, что она уставала очень быстро? Тебе не кажется странным, что она, привыкшая к тяжелому труду, менее вынослива, чем ты?

- Не понимаю, о чем вы говорите, - Матильда напряглась. – Я много тренировалась. Дед учил меня стрелять и фехтовать. Я вынослива, вот и все.

- Ты не просто вынослива. – эти слова прозвучали как приговор. - Помнишь, как ты нашла мой гребень? Ты сказала, что нашла его по запаху.

- Да, - настороженно подтвердила Матильда и опять повторила: – Но что в этом такого?

- Люди плохо различают запахи, - заметила графиня, и Матильда неожиданно почувствовала, как комната закружилась вокруг нее. – Они не отличат дерева от железа на расстоянии, не почувствуют, что еда испорчена. Не знают, что человек пахнет по-разному, когда зол и когда доволен. Ты ведь знаешь эти запахи, правда? И если я сейчас прысну на тебя духами, ты будешь чувствовать их на себе неделю, а то и две.

- И что из этого? – тихо спросила Матильда. Ей стало очень холодно, и по рукам побежали мурашки. Ее госпожа заметила дрожь и закутала ее в одеяло.

- Когда я вбежала в комнату, услышав шум, то увидела на полу волчонка, который дрожал и рычал на огромную тень. Мне пришлось избавиться от нее… - сказала графиня, но не стала больше ничего пояснять, хоть Матильда напряженно слушала ее, навострив уши. - Окно было разбито, на полу остался клок шерсти и множество волчьих следов: земля, трава, грязь. Та рубаха, которую тебе сшили, была порвана на лоскуты. А потом я отнесла тебя сюда.

- Меня? – глупо спросила Матильда. – А где я была? Что за волчонок?

Графиня не ответила. Она смотрела на Матильду с тоской.

- Этого не может быть! – закричала Матильда. Она попыталась вскочить, но запуталась в одеяле и упала вместе с ним на пол. – Господи, Пресвятая Дева, добрый Иисус, клянусь, что это неправда! – Матильда изо всех сил стукнула кулаком в пол, но боли не было. – Я – баронесса фон Нидерхоф! Я человек! И мои родители были людьми, и мой дед, и прадед, и все мои знатные предки! – с каждым словом она ударяла кулаками по доскам пола, пока графиня не схватила ее за запястья.

- Тссс, тихо. Ты – баронесса фон Нидерхоф, - подтвердила она, притянула Матильду к себе и поцеловала в лоб. – Но ты не человек. Или, может быть, не совсем человек.

Матильда обмякла в ее объятьях.

- Что мне теперь делать? – спросила он жалобно. – Меня сожгут? Это какое-то колдовство?

- Никто тебя не сожжет, но будь осторожна. - утешила ее графиня. – Если Бог создал таких, как твоя семья, значит, он сделал это с особой целью, не так ли? Не думаю, что это колдовство. Или же оно слишком древнее, чтобы мы о нем знали. Теперь, когда ты знаешь правду, ты можешь научиться скрывать свое состояние.

- Я не понимаю… И ваш любовник, господин Штальмайер… Он ведь ищет ведьм, он найдет меня.

- О, не думай об этом: у него уже есть две ведьмы в застенках, - отмахнулась от ее слов графиня. – И если ему повезет, то он поймает добычу гораздо крупней.

- Добычу?

- Того волка, что преследует тебя. Я верю, что это некий ведьмак, причем хитроумный и расчетливый. Ни один настоящий зверь не будет с такой настойчивостью искать встречи с человеком.

Матильда сгорбилась под одеялом.

- Но зачем я ему? – ее рот сложился в горькой складке. - Мне лучше уйти от вас, - пробормотала она, одновременно и желая оказаться в одиночестве, и страшась, что графиня согласится с ней. – Если меня найдут, то вы окажетесь в опасности. Вдруг и вас объявят ведьмой?

- Не говори глупостей. Конечно, ты никуда не уйдешь. Сейчас принесут бульон, и я уложу тебя спать, а утром мы поговорим о том, что делать дальше. Ты ведь доверяешь мне, дитя?

- Я вас очень люблю, - неохотно призналась Матильда вместо ответа, краснея от стыда за свою несдержанность.

- Вот и славно, - графиня опять поцеловала ее в лоб и усадила назад на матрас. – Верь мне и не волнуйся ни о чем, хорошо?

Она строго взглянула на Матильду, и Матильда неожиданно успокоилась. Она страстно захотела, чтобы графиня действительно оказалась ее матерью, но так или иначе Матильда твердо знала: этой ночью ничего плохого больше не произойдет. И никогда, пока рядом с ней ее госпожа.