За эндцатым летом, за эндцать одной пургой
расстанусь легко со слезами в подушку,
тоской беспричинной.
А в следующей жизни я стану совсем другой:
мужчиной, конечно, мужчиной.
А в следующей жизни я стану блондином;
рука легка,
черты изящны, во взгляде — две тьмы кромешные;
такой весь, как будто явился на Землю издалека —
свободный, чужой, нездешний.
А я изловлю такую, чтоб диковата была и горда,
но грела на сотню ватт, а пела на сто килогерц; и
вокруг будет много, — но хватит мне одного тогда
её заводного сердца.
...И, когда она наконец прижмётся к моей груди,
начнёт мне верить, начнёт исходить
по бумаге строчками, —
я чуткими пальцами стану искать —
и сразу же находить —
её болевые точки.
Ей будет казаться — мир держится на волоске.
Ей будет казаться — здесь вечная темнота
и вечное перепутье.
Ей будет больно — как никогда, нигде и ни с кем.
Она всегда ко мне возвращаться будет.
*
Так долго ещё — не одна зима, не одна весна.
Ещё так рано — не время ни с кем прощаться.
Мне хочется знать наверно,
мне хочется только знать,
счастлив ли ты в этой жизни, мой милый.
Счастлив ли.