Измена. Верну тебя, жена

Глава 21 АНЯ

Набираю номер Ольги. И слышу только длинные, бесконечные гудки, как тоскливый вой ветра за окном, она не берёт, и я швыряю телефон на стол — он падает, стукается об угол с глухим звуком, экран мигает, гаснет.

Я сползаю на стул, закрываю лицо руками — горячими, мокрыми от слёз, пальцы дрожат. Голова кружится, горло дерёт, как будто я наглоталась песка, жар лезет под кожу, как пламя, что лижет сухую траву, и я понимаю — это высокая температура, что валит меня с ног после этого кошмара, что разорвал мою жизнь на куски.

Тянусь к телефону снова, пальцы дрожат, экран плывёт перед глазами, буквы сливаются, и я набираю Елену Павловну. Гудок, второй, и её голос — спокойный, чуть суховатый, как всегда — отвечает:

— Аня, что у вас там?

— Елена Павловна, — шепчу я, голос хрипит, тонет в горле, как в болоте, и я сглатываю, чтобы не закашляться, горло жжёт, как раскалённый уголь. — Я болею, температура… Не могу с Максом сама… Побудьте с ним ещё, пожалуйста.

Она выдыхает:

— Боже, Аня, конечно, побуду. Ты чай с мёдом пей, горло полощи. И пусть Артём за тобой ухаживает, скажи ему, чтоб не отлынивал.

Её слова — как нож в сердце, что ковыряет свежую рану, и я чувствую, как горячие, горькие слёзы снова жгут глаза,но держу их, стискиваю зубы, чтобы не выдать себя.

— Да… конечно… — бормочу я, голос дрожит, но я не могу сказать ей правду — не сейчас, не так. — Спасибо.

Кладу трубку, телефон падает на колени, шлёпается на диван, и я ложусь, сворачиваюсь клубком, закрываю глаза. Жар лезет в голову, тело ломит, как после побоев, кости ноют, кожа горит, и я проваливаюсь в тяжёлый, липкий сон, где ЕГО лицо — хмурое, виноватое — мелькает перед глазами, как призрак, что не уходит.

Просыпаюсь от резкого звонка в дверь. Вздрагиваю, сердце колотится, бьётся в рёбра, как птица в клетке — он? Пусть только посмеет вернуться!

Встаю, шатаясь, цепляюсь за стену, пальцы скользят по холодным, шершавым обоям, иду к двери, открываю — на пороге Ольга, взгляд встревоженный.

— Ань, ты чего трубку не берёшь? Позвонила и пропала! Я тебе перезванивала, как ненормальная, тыщу раз, чуть с ума не сошла! — говорит она, шагает внутрь, хватает меня за плечи, её руки тёплые, но я вздрагиваю, кожа горит под её пальцами. — Господи, да ты вся горишь! Что с тобой?

— Болею… — шепчу, голос срывается, хрипит, как у старухи, дохожу до дивана и буквально валюсь на него, ноги подгибаются, словно ватные.

Она садится рядом, трогает мой лоб, ладонь холодная, как лёд, и хмурится.

— У тебя жар, Ань, ты вся пылаешь. Где Артём? Почему он тебя одну оставил в таком состоянии? — спрашивает она, её голос мягкий, но в нём уже проступает недовольство.

Слёзы рвутся наружу, горячие, едкие, жгут щёки, и я не могу их держать — рассказываю всё. Как он пришёл утром, растрёпанный, вонючий, с красными глазами, как признался, что был с другой, той, которую он хочет, как лепетал про «наваждение», что «она ему не нужна», как я выгнала его, швыряла в него кружку и сахарницу, хлопнула дверью так, что стёкла ходуном в рамах.

Голос дрожит, срывается, я задыхаюсь, кашляю, жар душит меня, но я вываливаю это на неё, как угли, что я не могла держать в груди.

Ольга слушает, её зелёные глаза округляются, как блюдца, рот приоткрывается, пальцы сжимают край дивана, костяшки белеют, и когда я замолкаю, она вскакивает, рыжие волосы подпрыгивают, как языки пламени, и резко хлопает ладонью по бедру.

— Серьёзно? Он так сказал? «Хочу другую» — и ночь где-то шатался? — кричит она, голос звенит, высокий, как колокол, и она нервно нарезает круги по комнате. — Какой же он козёл, Ань! Вот так предать! Урод просто конченный!

Она садится обратно, смотрит на меня, глаза блестят, и голос её смягчается, но в нём — её сила, что я люблю.

— Ань, послушай, — берёт мою руку, чуть сжимает ее. — Ты сейчас вся в огне, и не только от температуры. Он тебя раздавил, но ты не сломалась, ты его выгнала — и это правильно. Знаешь, мужики такие — им дай слабину, они сразу ножки свесят. Думают, что могут дома борщ жрать, и где-то там… с другой шляться. Но ты не такая, ты не простишь, и не надо. Пусть катится к своей шлюхе, пусть хочет там, а ты держись, слышишь? Еще колени сотрет, пока обратно ползти будет!

Я вою, тихо, в ладони, слёзы текут, горячие, смешиваются с жаром, что жжёт кожу, и шепчу:

— Я не знаю, Оля… как жить дальше… он был всем… а теперь — пустота… Как он мог? Я ведь любила его?..

Она гладит меня по спине, её рука тёплая, успокаивающая, и говорит, тихо, но твёрдо:

— Пустота — это страшно, Ань, но она пройдёт. Ты сейчас думаешь, что без него — конец, но это не так. У тебя Макс, у тебя твое дело, твоя мастерская, ты сама есть. А он… он показал, кто он. Это не ты его потеряла, это он тебя потерял, дурак. Мужики, знаешь, они часто как дети — хотят всё и сразу, а как доходит до последствий, начинают лепетать: «Это не то, что ты думаешь». Но ты не верь, не давай ему назад вползти. Ты сильнее его, всегда была.

Я слабо киваю, горло болит, слёзы душат, но её слова — как вода, что гасит этот огонь, хоть немного. Она встаёт, идёт на кухню, я слышу, как звякает чайник, как она роется в шкафу, бормочет: «Где у тебя мёд, Ань?» — и возвращается с кружкой, горячей, пахнущей ромашкой.

— Пей, — суёт мне в руки, садится рядом, обнимает меня. — Всё, Ань, всё, мы справимся. А он пусть проваливает, раз выбрал другую. Ты не одна, я с тобой.

Я пью, чай обжигает горло, но тепло разливается по груди, и я рыдаю, тихо, в её плечо, она рядом, моя Оля, с её вечной улыбкой, что сейчас спряталась за злостью, и это держит меня на плаву — пока.

В груди постепенно выстраивается крепкая броня. Милая и добрая Аня. Умерла. Артем ее убил. Теперь приготовься познакомится со стервой. Которая и рубля тебе не уступит, которая последний раз плакала из-за тебя и которая заставит тебя очень сильно пожалеть о том, что ты так цинично предал ее любовь и доверие.