Измена. Верну тебя, жена

Глава 5

Мы заходим домой, и тишина квартиры обволакивает нас, как плотный февральский воздух. Я вешаю пальто, бросаю взгляд на Артёма — он стоит у порога, высокий и широкоплечий, в свои тридцать семь прекрасно сложенный и поджарый. Только слегка посеребренные на висках волосы, возраст прибавляют и делают его еще более солидным и брутальным мужчиной. Старший Громов, в свои шестьдесят два уже с полностью седой головой, наследственность это или от стрессов, я не знаю. Свекр в прошлом высокий чин занимал и генеральские погоны на кителе не просто так появились.

Серые глаза мужа становятся мягче, чем за ужином у родителей, но в них всё ещё прячется что-то, чего я не могу поймать.

Я открываю рот, чтобы спросить, задать волнующие меня вопросы, но он перехватывает мой взгляд, и уголок его губ тянется вверх в той самой улыбке — тёплой, чуть лукавой, от которой у меня до сих пор колени дрожат.

— Ань, давай вечер для нас, — говорит он, голос низкий, с хрипотцой, как после долгого дня. — Максим у дедов, мы одни. Хочу тебя побаловать, заслужила.

Сердце срывается с ритма, я киваю, не находя слов.

Он идёт на кухню резкой, уверенной походкой, достаёт бутылку красного — того самого «Кьянти», что мы пили в нашу первую годовщину, когда он напоил меня вином и танцевал со мной на балконе. Это было так давно, но воспоминания свежие и яркие, будто вчера.

Тема ставит два бокала на стол, зажигает массивные свечи — простые, белые, из Икеи, но в его больших руках они кажутся чем-то особенным. Пламя дрожит, отбрасывая тени на его скулы, и я стою, смотрю, как он наливает вино — тёмно-рубиновое, густое. Протягивает мне бокал, его пальцы — тёплые, чуть шершавые — касаются моих, и от этого прикосновения по коже бегут мурашки.

— За нас, — говорит он тихо, чокается, стекло звенит, и мы пьём. Вино обжигает горло, отдаёт терпкими ягодами, согревает изнутри. Он ставит свой бокал, подходит ближе, и я чувствую его тепло, его запах — смесь одеколона, что я сама ему сделала и подарила, и чего-то мужского, родного. Он лезет в карман джинсов, достаёт маленькую коробочку, открывает — внутри изящный браслет из белого золота, тонкий, с кулоном-звездой, что блестит в свете свечей.

— Это тебе, — шепчет он, надевает его мне на запястье, его пальцы чуть дрожат, когда застёгивают замок. — Ты моя звезда, Ань. Всегда была, и другого мне не надо.

Звездочка - как давно он меня так не называл…

Я смотрю на браслет, потом на него, и горло сжимает от нежности. Глаза щиплет, но я гоню слёзы прочь. Тема обнимает меня, притягивает к себе, и я тону в его руках — крепких, надёжных, как якорь.

Его губы находят мои, сначала легко, почти невесомо, а потом глубже, настойчивее, с привкусом вина и чего-то дикого. Я цепляюсь за его плечи, пальцы впиваются в ткань футболки, чувствуя, как под ней напрягаются мышцы — твёрдые, горячие. Сомнения последних дней растворяются в этом поцелуе, в его дыхании, что смешивается с моим.

— Пойдём, — хрипит он, хватает меня за руку, тянет в спальню. Свечи остаются догорать на столе, вино — ждать своего часа. Он ногой открывает дверь, и в полумраке комнаты его глаза — серые, глубокие — горят, как у зверя, моего зверя, которого я знаю наизусть.

Он тянет мой свитер вверх, стаскивает через голову, и прохладный воздух касается кожи, но тут же сменяется жаром его рук. Его пальцы — большие, чуть мозолистые — скользят по моим плечам, вниз, к рёбрам, оставляя следы, от которых всё внутри сжимается. Он целует мою шею, медленно, смакуя, зубы чуть касаются кожи, и я вздрагиваю, когда его горячее дыхание обжигает мне ключицы.

Я тянусь к нему, стягиваю его футболку — ткань цепляется за его плечи, но он помогает, сбрасывает её одним резким движением. Широкая грудь, с тёмными волосками и старыми шрамами от драк юности — под моими пальцами, горячая, живая. Я провожу ладонями по его коже, чувствую, как под ней бьётся пульс, как напрягаются мышцы, когда он наклоняется ко мне.

Он расстёгивает мои джинсы, стягивает их вместе с бельём, и я остаюсь перед ним практически голая, только тонкая полоска трусиков, я уязвимая перед ним и маленькая. Но его взгляд — голодный, тёмный — заставляет меня дрожать не от холода, а от желания.

Муж толкает меня на кровать, мягко, но с силой, и я падаю на еще холодные простыни. Он нависает сверху, дышит жарко и я вижу как его грудь вздымается — тяжело, неровно.

Ремень джинсы звякает и они летят на пол. Тема остаётся только в боксерах, что обтягивают его бёдра, подчёркивая всё, что я так хочу и люблю. Природа не обделила мужа достоинством. Я тянусь к нему, пальцы цепляются за резинку, но он перехватывает мои руки, прижимает их к кровати над головой, и его губы снова находят мои — жёстче, глубже, с низким рыком, что вибрирует у меня в груди.

— Хочу тебя, Ань, пиздец как, — хрипит он мне в ухо, обжигая дыханием. — Ты моя, слышишь? Никому не отдам.

Его слова — как выстрел в кровь, я выгибаюсь под ним, чувствуя, как всё тело наливается жаром. Он отпускает мои руки, стягивает с себя остатки одежды, и я вижу его — твёрдого, готового, с кожей, что блестит от пота в полумраке. Его пальцы скользят по моим бёдрам, раздвигают их, и я задыхаюсь, когда он касается меня там — сначала легко, дразняще, а потом настойчивее, пока я не начинаю дрожать под ним. Моя спина выгибается, ноги цепляются за его бёдра, и я шепчу его имя.

Он входит в меня — медленно, растягивая момент, и я чувствую каждый сантиметр его члена, каждый толчок, что заполняет меня до предела. Его руки сжимают мои бёдра, пальцы впиваются в кожу, оставляя красные следы, и я цепляюсь за его плечи, ногти царапают его спину.

Тема рычит, низко, по-звериному, и начинает двигаться — сначала плавно, глубоко, с оттяжкой, желая довести меня до оргазма за минуты, зная, как и что я люблю. А потом быстрее, резче, с такой силой, что кровать скрипит под нами, а простыни сбиваются в ком. Мои бёдра дрожат, внутри всё пульсирует, и я чувствую, как пот стекает по моей шее, как его пот каплями падают с его висков на мою грудь.

— Люблю тебя, Анька, — хрипит он срывающемся голосом, — Ты моя, была, есть, и всегда будешь.

Его слова впиваются в меня, как крючки, и я теряюсь в нём — в его запахе, в его жаре, в его толчках, что выбивают из меня воздух.

Он целует меня в шею, кусает кожу чуть ниже уха, и я задыхаюсь, когда волна накрывает — жаркая, слепящая, от кончиков пальцев до макушки. Мышцы сжимаются вокруг члена, я кричу, цепляясь за мужа, как за спасение, и он следует за мной — напрягается, рычит мне в шею, его тело дрожит, когда он кончает, заполняя меня собой. Его пот смешивается с моим, его грудь тяжело вздымается, и мы замираем, сплетённые, мокрые, живые.

Тема отстраняется чуть, смотрит на меня — серые глаза помутнели от удовольствия, но в них столько тепла, столько любви, что у меня перехватывает дыхание. Он целует меня в уголок губ, мягко, почти благоговейно, потом ложится рядом, притягивает к себе. Я кладу голову ему на грудь, слушаю, как его сердце колотится — быстро, сильно, в такт с моим.

Его кожа горячая, липкая, пахнет им самим — мускусом, солью, мной. Он гладит мои волосы, спутанные и влажные, и шепчет, уже тише, но так, что каждое слово врезается в меня:

— Ты моё всё, Анька. Без тебя я никто. Люблю тебя, слышишь?

Я улыбаюсь, прижимаюсь к нему ближе, чувствуя, как браслет холодит запястье, а его руки греют меня, как печка.

Тревога, сомнения — всё тонет в его голосе, в его близости.

Мой Громов — страстный, настоящий, тот, кто был моим первым и остался моим единственным.

Я засыпаю, счастливая, утыкаюсь носом в его шею, вдыхаю его, и думаю, что всё хорошо. Всё, как раньше.