Измена. Верну тебя, жена

Глава 3 АРТЕМ

Я высаживаю Аню и Макса у дома, жду, пока они зайдут за ворота. Она оборачивается, улыбается мне через кованную калитку — тёплая, родная, с этими зелёными глазами, что до сих пор цепляют меня за душу. Максим машет рукой, сонный, но довольный после рыбалки. Я киваю им, выдавливаю улыбку, но внутри всё скручивается, как ржавая пружина. Машина урчит, я трогаюсь с места, выворачиваю с улицы, еще минута и шлагбаум поселка остается позади. Сказал ей, что мне нужно с Диманом поработать перед завтрашним заседанием.

Она кивнула, доверчиво, как всегда. А я соврал. Прямо в лицо. И это жжёт, как кислота. Не работать я еду. Гоню машину через вечернюю Москву — огни размываются в лобовом стекле, пробки уже рассосались, только редкие фары мелькают навстречу. Направляюсь в закрытый клуб на Патриках — место, где мужики вроде меня сбрасывают груз, пьют виски и говорят то, что дома не скажешь. Мне нужно выговориться, вытрясти эту муть из башки, иначе я сам себя загоню.

Паркуюсь у помпезного здания, отдаю ключи швейцару. Внутри — полумрак, запах кожи и дорогого табака, тихий джаз из колонок. Диман уже там, сидит в углу за столиком, перед ним стакан с чем-то тёмным. Высокий, с бородой и очками в тонкой оправе — он всегда выглядит, как чёртов профессор, но знает меня лучше, чем кто-либо. Я плюхаюсь напротив, заказываю виски — двойной, безо льда. Первый глоток обжигает горло, но не разгоняет туман в голове.

— Ты чего хмурый, как после похорон? — Дима прищуривается, крутит стакан в руках. — День с семьёй провёл, а рожа, будто тебя под пресс пустили.

Я молчу, смотрю в янтарную жидкость. Муторно на душе, как перед дракой, когда знаешь, что сейчас вмажут, а увернуться не выйдет. Врать Анне — это не про меня. Двенадцать лет я смотрел ей в глаза и говорил правду, даже когда она резала. А теперь — ложь. И всё из-за неё. Из-за Катьки.

— Катю видел, — выдавливаю я наконец, голос низкий, хриплый. — Белову.

Дима присвистывает, откидывается на спинку кресла.

— Твою ж мать, ту самую? — он снимает очки и кладет их на стол.

Я киваю, делаю ещё глоток. Воспоминания лезут в башку, как тараканы. Мне двадцать два, я из обеспеченной семьи, но тогда решил сам пробиваться — стройка, пот и грязь. Хотел доказать, что не просто папенькин сынок. А Катя была рядом — дерзкая, с этими карими глазами и страстная. Я влюбился, как пацан, таскал ей цветы, обещал будущее. Она смеялась, говорила, что я её рыцарь. А потом выбрала Виктора — старого, жирного, с деньгами, что текли рекой. Сказала: «Ты хороший, Артём, но жизнь у меня одна и я не хочу проживать ее так». И ушла. Каблуки стучали, я стоял, как дурак, с дешёвым букетом хризантем и смотрел ей вслед. Это меня сломало. Я возненавидел её, себя, всех баб разом. Стал циником — женщины были просто телами, разрядкой, пока не встретил свою Анютку. Чистую, добрую, порядочную. Она вытащила меня из того дерьма, дала смысл.

— У меня с её старпером дела, — продолжаю я, стиснув стакан. — Я бизнес его давно мечтаю подмять. Думал, всё чисто — переговоры, контракт. А он притащил её в ресторан на встречу.

Дима хмыкает, качает головой.

— И что, как она?

— Как всегда, — цежу я. — Шикарная, дорогая женщина. Дела с мужем ведет. Глазами умными смотрит. Пришла вместе с ним на деловую встречу. Ну и… меня торкнуло, Дим. Ненавижу её, до сих пор зубы сводит, как вспомню, а всё равно торкнуло.

Я замолкаю, кручу стакан в руках. Вижу её перед глазами — каштановые волосы, ухмылка, губы красные и декольте такое, что глаза сами в вырез лезут. В ресторане она сидела напротив, болтала с Виктором, а потом… под столом её туфля будто случайно коснулась моей ноги. Легонько, но я почувствовал, как ток прошёл. Она даже не моргнула, продолжала улыбаться, а я сидел, как каменный, и ненавидел себя за то, что не отодвинулся.

— Она меня проверяет, — говорю я, глядя в пустоту. — Играет, как тогда. А я… я Анне соврал сегодня. Сказал, что с тобой работаю. Никогда её не обманывал, Дим. А тут — не смог правду сказать…

Димка молчит, смотрит на меня, потом ставит стакан на стол.

— Бля. Ты влип, брат, — говорит он тихо. — Если она тебя цепляет, а ты Аньку любишь, надо башку включать. Что дальше-то?

Я хмыкаю, тру висок. Что дальше? Хороший вопрос. Хотел бы я знать. В башке — каша. Я люблю жену, чёрт возьми. Но этот взгляд Катьки, это касание… Оно лезет под кожу, как заноза. И я не знаю, как это вырвать. Молчу и кручу пустой стакан, а Дима не отстаёт. И, сука, ведь ни один день в башке кручу, хочу ее выкинуть, а она как заноза.

— Ну, давай по порядку, — он снимает очки, кладёт их на стол, как будто готовится к долгому разговору. — Ты её увидел, и что? Она просто рядом сидела, или что-то ещё было? Ты же не пацан, чтобы от одного взгляда башню снесло.

Я криво усмехаюсь. Не пацан, да. Сорокет скоро разменяю, битый жизнью, стальной, как мне все говорят. А всё равно повело, как щенка.

— Она не просто сидела, — бросаю я, голос садится от злости. — Виктор этот, старый козёл, притащил её на встречу, будто трофей. Я его бизнес под себя подмять хотел, давно на него зуб точил. Мешает мне его фирма дальше развернуться. Сижу, слушаю его брехню про контракты, а она напротив — смотрит. Не прямо, а так, краем глаза, как кошка на мышь. А потом под столом её туфля мне по ноге скользнула. Будто случайно. Только я знаю, что она ничего случайно не делает.

Друг присвистывает снова, качает головой.

— Ну, ты попал, — говорит он, и в голосе его — смесь насмешки и тревоги. — И что ты?

— Ненавижу её, Дим, — рычу я, стиснув зубы. — До сих пор помню, как она меня кинула — с чемоданом к этому жирному уроду, даже не обернулась. А всё равно… торкнуло. Как током. Смех, запах этот её — жасмин, что ли, сладкий, как яд. И я сижу, думаю: двинуть бы ей, или…

Пойти за ней в туалет и прямо там трахнуть!

Я замолкаю, потому что дальше думать не хочу. И так фантазии… Дима хмурится, крутит в руках салфетку.

— Или что, Артём? — он смотрит прямо, без дураков. — Ты же не собираешься с ней связываться? У тебя Анна, пацан, дом. Ты сам говорил, она для тебя все. У тебя жена шикарная женщина, Громов! На нее разве что импотент не посмотрит. А ты решил ради тупого траха все похерить? Ты придурок?

— Не забыл, — отрезаю я, резко ставлю стакан на стол. — Анна — моя жизнь. Я её год добивался, пока она мне не поверила. Она меня с нуля собрала, когда я после Катьки баб как гандоны менял. Я их брал, пользовал, выкидывал — и похрен. А с ней… Она чистая, настоящая. Первая моя, понимаешь? Я до неё нагулялся, а с ней всё по-другому. И сейчас врать ей — как себе в рожу плюнуть.

Дима кивает, молчит секунду, потом спрашивает тише:

— А Катя что? Она же замужем за этим Виктором. Чего ей от тебя надо?

— Не знаю, — выдавливаю я, сжимаю кулаки. — Может, играет. Может, скучно ей с этим старым хреном, вот и развлекается. Она всегда такая была — брала, что хотела, и плевать на остальных. Я тогда для неё слишком простым оказался. Из богатой семьи, а вкалывал на стройке, сам себя тянул. А она выбрала бабки, шубы, тачки. Теперь, видать, решила старое вспомнить.

— Ну так трахни и забудь. — Дима прищуривается, голос строгий, как у старшего брата.

— Хрен там, — рявкаю я, но тут же замолкаю. Потому что не уверен. Ненавижу её, до дрожи, до злости, что в горле комом стоит. Но вчера…Сидел, как дурак, и чувствовал, как кровь стучит в висках. И это меня бесит больше всего.

Дима смотрит на меня долго, потом откидывается назад, делает глоток виски.

— Слушай, Артём, — говорит он наконец. — Ты мужик крепкий, башка на месте. Но если эта Катька тебя так цепляет, ты либо гасишь это на корню, либо пиздец твоему браку. Анна не дура, она почувствует. Ты сам сказал — вчера соврал ей первый раз. А дальше что? Ещё одна встреча, касания под столом и, что?

Я молчу. Он прав, чёрт возьми. Аня знает меня лучше, чем я сам. Вчера я вернулся с этим запахом, огрызнулся, отвернулся в постели — и видел, как её глаза слезами от обиды засверкали. Она не спросила больше, но я знаю: она чувствует. А я… Я не хочу её терять. Но Катя — как мина под ногами. Один шаг — и всё взлетит к чертям.

— Надо кончать с этим, — говорю я наконец, голос тяжёлый, как бетон. — Она мне не нужна. Это просто… прошлое. Тень.

Дима кивает, но в глазах его — сомнение.

— Харе, брат, — говорит он тихо. — Только не ври себе. Если оно тебя торкнуло, это не тень. Это живой зверь. И ты либо его придушишь, либо он тебя сожрёт.

Я отворачиваюсь, смотрю в тёмное окно клуба. Опрокидываю стакан с виски, а внутри всё горит, но не от него. Дима прав. Это не тень. Это зверь. И я должен его задавить. Ради Анны, ради Максима, ради себя. Но в мыслях — её ухмылка, тело, запах. И я не знаю, хватит ли мне выдержки, чтобы не поддаться искушению.