Измена. Верну тебя, жена

Глава 47 АННА

Время в СИЗО не просто тянется, оно стоит на месте, застывает в вязкой, удушливой субстанции, состоящей из запахов хлорки, казённой еды и отчаяния, которые пропитывают каждую клеточку воздуха.

Каждый день похож на предыдущий, каждый час на нескончаемую пытку ожиданием, медленно, мучительно вытягивая из меня последние силы.

Я теряю счёт дням. Календарь здесь бесполезен, время внутри течёт по своим, жестоким правилам. Мой мир – это камера, четыре обшарпанные стены, жёсткая казённая кровать с тонким матрасом, шаткий столик и железная раковина.

И мысли. Они мои единственные спутники в этом безмолвном аду, и часто – злейшие враги, которые безжалостно терзают мою душу.

Самое невыносимое – это разлука с сыном. Я представляю его озорной смех, его объятия.

Каждая ночь превращается в борьбу со слезами, чтобы не разбудить соседку по камере. Я рисую его лицо в уме, вспоминаю каждую мелочь, каждый жест, каждую интонацию.

Он мой якорь, единственная причина не сломаться, не упасть духом. Что он сейчас думает? Как он без меня? С ним ли Артём? Этот вопрос, как заноза, сидит во мне, терзая сердце.

Я много думаю. О своей жизни, о бизнесе, который был моим вторым ребёнком, о людях, которым доверяла.

Артём… Он был моей главной опорой, моей стеной. Где он сейчас? Почему не приходит?

Адвокат приходит несколько раз, приносит какие-то новости, но они неутешительные. Всё рушится. Я чувствую, как погружаюсь в трясину, из которой нет выхода.

Наконец, в один из таких серых, безликих дней, когда я, как обычно, сижу на койке, уставившись в стену, дверь резко распахивается.

Я вздрагиваю, моё сердце делает болезненный кульбит. Надзиратель, женщина с каменным лицом и выцветшими глазами, смотрит на меня с привычной отстранённостью.

— Громова, собирайся. Выходишь.

Я замираю, моё тело каменеет, не веря услышанному. Сердце колотится где-то в горле, оглушительно шумит в ушах, заглушая все остальные звуки.

— Что? — шепчу я, голос дрожит, едва различимый. — Как… выходишь? Это ошибка?

— А тебе у нас понравилось? Я говорю свободна, — бросает она, равнодушно, словно это не моя жизнь висела на волоске, а просто бумажка. Её тон не выражает ни сочувствия, ни радости. — Адвокат ждёт.

Я встаю, ноги ватные, словно чужие, непослушные. Каждый нерв дрожит от неверия и внезапно хлынувшей надежды.

Собираю свои скудные вещи и иду по коридору, каждый шаг отдаётся эхом, как в кошмаре, который наконец-то заканчивается. Но это не сон. Это реальность.

Я свободна? Как? Почему? Вопросы, жгучие, как угли, роятся в голове, но я не смею произнести их вслух.

И вот я на улице. Холодно, пронизывающий ветер бьёт в лицо, но я дышу, жадно, полной грудью, чувствуя, как ледяной воздух обжигает лёгкие. Впервые за эти бесконечные дни я ощущаю вкус свободы.

Игорь стоит у чёрной машины, его лицо усталое, измождённое, но в глазах искреннее, глубокое облегчение. Он открывает дверь, я сажусь на заднее сиденье, всё ещё не веря, что это происходит со мной.

— Анна, всё позади, — говорит он, садясь за руль. Его голос звучит глухо, но слова, каждое слово, проникают в самое сердце. — Воронцов задержан. Все обвинения с тебя сняты. Ты свободна.

Я смотрю на него, ошалевшая, слова не укладываются в голове, не складываются в единую картину.

— Как… как это? — шепчу я, голос срывается до шёпота. — Воронцов? Задержан? Но… подписи, деньги, что с ними? Ведь всё было против меня…

Игорь качает головой, его пальцы нервно сжимают руль, белея от напряжения. Он избегает моего прямого взгляда.

— Появились новые, неопровержимые доказательства, – говорит он уклончиво, словно тщательно подбирая слова. – Воронцов вёл грязные схемы, подделывал документы, выводил деньги в офшоры через подставные фирмы. Его сдали. Показания, переписки, записи… Не пришлось даже ждать ответов от банков, где были открыты счета, да и они бы сами такую информацию не дали нашей стране так просто. А здесь всё всплыло наружу. Следствие теперь идёт по нему, по всем его махинациям, а не по тебе. Он надолго сядет. Очень надолго.

Я задыхаюсь, слёзы жгут глаза, но это слёзы не горя, а невероятного, всепоглощающего облегчения. Свободна. Я свободна. Но вопросы роятся в голове, как осы в разворошённом гнезде, не давая насладиться моментом.

— А кто его сдал? — спрашиваю я, голос дрожит, выдавая моё смятение и непонимание. — Откуда такие доказательства? Это... это невозможно.

Игорь отводит взгляд, его губы сжимаются в тонкую линию. Он явно не хочет говорить.

— Тебе сейчас не до этого, — говорит он тихо, но твёрдо, обрывая мои расспросы. — Главное — ты дома. Макс ждёт. Остальное… потом. Всё потом.

Машина Игоря останавливается у нашего дома. Сердце замирает в груди. Он кажется таким большим, таким чужим после тесных стен камеры. Я выхожу из машины, ноги всё ещё подкашиваются.

Дверь распахивается, и на пороге стоит Елена Павловна, моя свекровь. Её лицо, обычно строгое и сдержанное, сейчас искажено гримасой облегчения и слёз. Она бросается ко мне, обнимает крепко-крепко, так сильно, что мне становится больно, но эта боль – желанная, живая. Её тёплые руки гладят меня по волосам, по плечам.

— Аннушка! Слава богу, ты вернулась!

И тут я слышу голос своего сына, который я так отчаянно пыталась сохранить в памяти.

— Мама!

Максик выбегает из-за спины бабушки и бросается ко мне. Я падаю на колени, расставляя руки, и он врезается в меня с силой, обхватывает шею своими ручками.

Его тёплое дыхание на моей щеке, его запах, такой родной и любимый – всё это обрушивается на меня. Я прижимаю его к себе изо всех сил. Мои слёзы, наконец-то, текут свободно, горячими ручьями, смывая боль и страх.

— Мой родной… Мой мальчик… – шепчу я, не в силах оторваться от него.

Елена Павловна помогает мне подняться, её рука успокаивающе ложится на мою спину. Мы входим в дом, в котором каждая мелочь кричит о привычной, любимой жизни. Тепло, свет, родные запахи. Я осматриваюсь, пытаясь поверить, что я действительно здесь.

— А… где Артём? – спрашиваю я, оторвавшись от сына. Его отсутствие омрачает этот долгожданный момент. Почему его нет?

Улыбка на лице Елены Павловны тускнеет. Она пожимает плечами, её взгляд становится каким-то… виноватым.

— Артем… он очень много работает, Анечка. Последнее время практически не живёт дома. Очень много дел.

Её слова ранят меня острее, чем любой удар. Не нашёл времени? Неужели не нашёл время встретить меня, увидеться, когда я вышла на свободу? Когда я так ждала его? В голове, словно вспышка, всплывает образ Кати, её злорадная ухмылка. Неужели… неужели он с ней? Неужели я наивная дура, которая верила в его любовь, пока он где-то… с ней? Холодная волна пробегает по телу, несмотря на тепло дома.

Елена Павловна, заметив моё смятение, приглашает меня к столу. Мы садимся пить чай.

— Как ты, милая? — спрашивает она, глядя на меня с такой теплотой, что хочется расплакаться.

Я смотрю в чашку, где пар поднимается лёгкими завитками, и слова вырываются сами.

— Как? Как лохушка! Вот как я, Елена Павловна. Сама во всём виновата. Доверяла всем подряд, подписывала, не глядя. Если бы я была умнее, если бы проверяла каждую бумажку…

Елена Павловна вдруг резко ставит чашку на стол. Её взгляд, обычно мягкий, становится твёрдым и пронзительным.

— Нет, Анечка. Вот только не надо про «лохушку». И не надо винить себя. Ты не виновата. Знаешь, наше общество почему-то очень любит выставлять жертву виноватой. Муж изменяет или бьёт – виновата жена, значит, она сама довела. Мошенники обманули порядочного человека – он дурак, лох, надо было умнее быть. Когда это прекратится? Когда общество перестанет не трогать этих подлых людей, этих тварей, которые пользуются чужим доверием, чужой добротой, чужой честностью, а называть всё своими именами?!

Её голос крепнет, в нём слышится праведный гнев.

— Именно они гадкие и подлые! Именно они, а не те, кого они обманули! Это всё последствия нашей перестройки, Анечка. Именно тогда умные, порядочные люди, которые привыкли жить по совести, вдруг стали «лохами» и «терпилами». А ушлые, недалёкие, но наглые – они вдруг стали «успешными бизнесменами», «крутыми разводилами» и предметами гордости. Их ставят в пример! «Вот какой он молодец, как он всех обвёл!» Оттуда всё и пошло, эта философия, что стыдно быть честным, что наивность – порок.

Она наклоняется вперёд, её глаза блестят.

— Но я верю. Я очень верю, что когда-то честность и доброта всё же должны победить. Что эти «ушлые» рано или поздно захлебнутся в своей грязи. А ты, девочка моя, ты не лохушка. Ты – порядочный, честный человек, и ты пострадала от подлецов. И не смей себя винить. Никогда.

Её слова, такие простые и такие мудрые, вдруг успокаивают меня. Я смотрю на свою свекровь, и в её глазах вижу не просто поддержку, а глубокое понимание. Она права.

Но мысли об Артёме не отпускают. Где он?