Катя

Часть 58

Я была у второго поста и разговаривала с сестрами и акушерками, когда они все дружно со мной повернули головы в строну приближающегося директора. Девочки, мягко говоря, поджали хвосты, а я просто растерялась, пытаясь прочитать по его лицу, что же у них происходит. На работе он был первый день. Когда он, наконец, подошел, то не обращая внимания на присутствующих, взял меня за плечи, и глядя прямо в глаза, сказал:

— Операция закончилась, почка работает.

Его глаза блестели от слез и от вымученного счастья.

— Видишь, Сашенька, уже три четверти пути пройдено.

Я первый раз в жизни при посторонних назвала директора Сашенькой, а он и не заметил. И я не заметила. Вот старость и нервы что с человеком делают. Это со мной, в смысле. Но на душе стало легче у обоих. А он так и смотрел в мои глаза и улыбался, и плечи так и не отпускал, а я тоже улыбалась.

— Кофе тебе сварить? Пошли ко мне.

И мы пошли под удивленными взглядами медперсонала. Я усадила его на диван и налила кофе. Он попросил тот, что любила Люба. Пил потихоньку и все улыбался. Опять невольно залюбовалась им. И зачем Бог наградил его такой внешностью?! Даже половины бы ему с лихвой хватило.

— Ты Любе звонил?

— Нет, она сама сообщила, когда он уже от наркоза отошел. Сказала, что жалко, что меня рядом нет. А я ответил, что жалко, а сам подумал, что она была права, когда не позволила мне ехать. Как будто знала, что я должен был быть тут, что так с Мариной получится. Страшно подумать, что могло бы быть…

— Как она? Марина?

— Физически гораздо лучше, чем морально. На теле рубцов не избежать, а в душе… даже не представляю. Она Сереже позвонила. Он пришел, с ней остался. Хочу, чтобы он с ней был, и боюсь. Я не верю ей до конца, но и парню жизнь искалечить не дам. А без него она пропадет. Пробовал с Женей говорить, но она не мать — кукушка. Ей без разницы сын, что бы он ни делал — все хорошо, лишь бы ее обеспечивал. Денег у меня опять взяла. Я дал. Не знаю, зачем даю. Люба говорит, что это отмазка для совести. Да сам понимаю, но так хочется, чтобы она матерью ему была. Сколько лет он у нас прожил, а все равно ее любил. Все экономил, подарочки ей какие-то делал, потом просто деньги давал, а она брала… Я бы не взял у сына. Я ж работаю, и она работает, зачем, он и так, и готовит, и стирает за ней. Красивая баба, но такая непутевая по жизни. Ей такой сын достался, а она просто оценить его не может.

— Марина любит его. Всегда любила, она приходила ко мне.

Я рассказала тот давний разговор. Саша молчал.

— Как вы думаете, если бы тогда я… ну, у меня бы ничего с не было. Ваня был бы здоров, и Марина не творила бы, и не пострадала?! Ведь так?

— Сам знаешь, что не так. Не знаю, что бы было. Хватит, никто не знает. Случилось так, как случилось. Не ешь себя сам, вокруг и так людоедов много. Видишь, налаживается все, так радуйся, не гневи Бога. И между Мариной и Сережей не вставай, беду накличешь. Прими все как есть, и пусть идет, как идет.

— Может, вы и правы. Мне судить трудно, но я знаю, что прислушаюсь к вам. Скорей бы уже Люба вернулась. Я без нее как без рук, да и без головы, наверное.

Мне стало смешно и жалко его одновременно. Передо мной был первый руководитель, человек, в чьих руках крутилась и работала вся махина такого не маленького заведения, и он знал каждый винтик и каждое звено. Он предугадывал все по работе, он давал задания и получал результат, и он был сейчас так слаб, потому что рядом не было жены.

Я не знала, что сказать ему, а в его синих глазах стояли слезы, то ли радости за сына, то ли печали и раскаяния… Он не хотел уходить, для него в данный момент я была частицей Любы, и ему со мной было легче. А потом, я была человеком, который любил его несмотря ни на что. Так матери сыновей любят, как я его любила. Да, по сути, он и был где-то мне сыном.

Но он ушел, потому что дел накопилось, потому что институту нужен, нет, просто необходим первый руководитель, и у нас он был.

Я вымыла чашку и поставила на место, а потом пошла на обход, потому что и отделу нужен руководитель, и каждый должен, просто обязан выполнять свою работу.

С того дня Саша будто преобразился, с ним стало легко. Об этом говорили все сотрудники. Нет, требовать меньше он не стал, и мягче, пожалуй, не стал тоже, но он стал живой, открытый, милый и ужасно обаятельный. Он позволял спорить и доказывать свое мнение, и иногда даже соглашался. И он улыбался… А его улыбка была настолько бесподобна… Было только одно изменение в его внешности — он стал седой. И с этим уже ничего нельзя было поделать.

Люба с Ванечкой все никак не возвращались. Весь курс реабилитации было решено проходить там, в Бостоне. Почка работала, иммунодепрессанты Ванечка переносил сносно. Физические нагрузки ему давали дозированно, постепенно увеличивая. Он шел на поправку.

Марину я так и не видела, довольствовалась лишь рассказами Саши. Он же считал, что она взялась за ум, а иногда боялся срыва. Сережа был с ней и был тем оплотом, который был ей так необходим. Саша не знал, как правильно поступить: препятствовать их отношениям или поощрять. Я же говорила, чтобы он не встревал, они сами уже достаточно взрослые, а Сережа еще и умный.

Саша же возражал, что влюбленное сердце умным не бывает.

Я же вдруг поняла, что он просто боится ответственности за них. Боится мнения Любы, которая была просто не посвящена во все, что произошло с Мариной. Ей хватало переживаний, и Саша ее пощадил. А теперь очень нуждался в ее мнении, а его не было.

Вот так вот мы и жили. Я целиком погрузилась в проблемы своих детей и внуков, а у моего Мити тем временем тоже пошла полоса неприятностей. Его Оля встретила другого мужчину. Все это привело к разводу. Митя переживал, дети принимали то сторону отца, то сторону матери. Он и дома со мной почти не бывал, все у Оли. Я понимала, что там он важнее, что так правильно. Но сердце сжималось почему-то, и я иногда ловила себя на мысли, что привыкаю быть одна…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Эту ночь я опять ночевала одна. Грустно, но что я могу сделать. Он чувствует вину, мне его жаль. Вот и все чувства. Задумалась. Может, задремала. К жизни вернул звонок телефона.

— Ба! Здравствуй! — раздался в трубке голос Марины. — Ба! Мне бы поговорить с тобой.

— Мариша, я только за. Папа говорил, что ты не хочешь никого видеть, вот я и ждала.

— Да, я не хотела. А теперь мне очень надо, очень-очень. Ты завтра придешь? Или нет. Я сама к тебе на работу зайду. Только не говори никому, кто я. Хорошо?

— Как скажешь. Во сколько тебя ждать?

— Папа завтра с обеда в министерстве, Валерка дежурит, а у Сережи завал, он так сказал. Биопсий тьма. Я к четырем подойду? Идет?

— Хорошо. Я буду ждать, или тебя встретить?

— Нет. Я сама. Главное, на своих не нарваться.

Собиралась я с особой тщательностью. Серьги, что купила внучке, взяла с собой, может, будет возможность подарить. А может, и не будет, как знать, что у нее на уме?!

Утром на планерке встретила Сережу. Серьезен, как всегда, о чем-то долго говорил с хирургами. Прислушалась. Резекцию сделали в пределах опухолевой ткани, он настаивал на повторной операции. Понятно.

Меня увидел, побоялся, что уйду. Распрощался с ребятами и подошел. Глаза у него улыбались.

— Екатерина Семеновна, можно на пару слов?

— Да, Сережа, что?

— К вам сегодня Марина собирается.

— Я помню.

— Я думаю, что речь пойдет о контрацепции. Так вот, я бы не хотел, чтобы она предохранялась.

— Сережа, этот вопрос вы должны обсудить и решить вдвоем. Но твою позицию я поняла.

Такого оборота я не ожидала. Но тут действительно решать не мне. Вот с внучкой и поговорим.

Ровно в четыре раздался стук в дверь моего кабинета.

Я открыла сама. Она была такая худенькая и бледная. А глаза… я почему-то сразу вспомнила глаза восьмилетней Любы при нашем первом знакомстве. Выражение было такое же и тоска, невероятная тоска в глазах. Только у той они были черные, а у этой синие, в обрамлении черных ресниц.

— Здравствуй, бабуль.

— Здравствуй, родная.

Мы обнялись. Я старалась прижимать ее к себе не очень сильно, боясь причинить боль. А она наоборот, прижалась ко мне вся. Как бы пытаясь доказать самой себе, что она не одна.

Я взяла в руки ее лицо и внимательно рассматривала. Она была очаровательна. Красива до невозможности. Я улыбалась и все смотрела, и смотрела. Наконец она произнесла:

— Что, ба? Что ты так смотришь?

— Смотрю, как ты хороша, такой я не видела тебя давно, так давно, что забыла, какая ты настоящая. Ты так на мать похожа, Мариша.

— Я знаю, только глаза мне папины достались.

Мы сели на диван, я налила ей кофе. А потом достала коробочку с серьгами.

— Мариша, я так и не поздравила тебя с днем рождения. Вот, это от меня.

Она открыла бархатную коробочку и обомлела.

— Это мне?

— Тебе!

— Красиво как. Бабуль, а ведь кроме тебя мне никто ничего не подарил. Только ты… И еще Сережа, цветы, но я — я такая дура была!

— Молчи!

— Спасибо! Хотя моего спасибо мало. Красота-то какая, и это мне, представляешь, мне! Хотя ты точно представляешь, ты же их покупала и выбирала и любила меня, когда покупала, а значит, верила. Получается, что только ты на всем белом свете верила в меня, тогда, когда и я сама в себя не верила. А ты — да. Ты считала, что настанет день, когда я надену эти сережки. А, значит, я буду леди. Я и леди, несовместимо. Но я буду, бабуль. Буду!

Она расплакалась и целовала коробочку. А я недоумевала, потому что, наверное, не вкладывала в свой подарок тот смысл, что вложила она. Но раз она так поняла, то пусть так оно и будет.

— Расскажи про себя, Мариша, — попросила я подливая ей еще кофе.

— Я счастлива! Вот и все!

— А серьезно?

— Серьезно счастлива. И хочу от него ребенка.

— Сейчас?! Марина, тебе всего восемнадцать. Вы бы поженились сначала, чтобы все официально и по-людски.

— А оно надо, по-людски?! Бабуль, а сколько лет ты с дедом не по-людски жила? И сына ему родила! И любила его. Ты тогда думала по-людски или нет? Ты вообще о ком-то другом, кроме вас, думала? Ты любила и все! И не возражай! Я знаю, потому что сама люблю, и мне плевать, кто что думает… Мама приедет, и мы поженимся, но я хочу ребенка, сейчас. Потому что я дурная, и сумасшедшая, а он… он необыкновенный! А я хочу остепениться и быть женой, только женой и все. Если я буду матерью, то смогу. Вот, что я думаю.

— Вы давно живете?

— Нет, неделю.

— И как?

— Не знаю, больно. Но это не важно, главное, надо залететь. Ты меня посмотришь?

— Конечно. А ты уверена, что уже не залетела, как ты выражаешься?

— Не знаю. Ты думаешь? А я не подумала. Я не курю, бабуля. Хотя мать вон всю жизнь курила, а нас четверых родила. Но я бросила. Сереже не нравится.

— Мариша, Сережа очень тяжелый человек, он хороший, но с его характером тяжело ужиться. Ты готова?

— Это не важно, ба. Я знаю. Я его очень хорошо знаю и люблю всю свою жизнь.

Я посмотрела ее, рекомендовала витамины, потом вместе с ней спустилась в аптеку, купила их ей. И мы распрощались. Она еще раз поблагодарила за сережки и побежала домой готовить ужин, а то мужчины вернутся, а ужина нет.

Я долго смотрела ей вслед, и понимала, что еще один камень упал с плеч, что девочка выросла и стала человеком…

Вот родит, и можно на пенсию.