Мародер

26 Кэш

Примерно через месяц мне позвонил Рокко. План был прост, понятен и осуществим без проблем, но Рокко настоял на том, что мне нужно уехать из города до того, как работа будет сделана.

Я решил отвезти свою жену в Ирландию вместе с Морин и двумя детьми. Кили настояла, поскольку Райан был достаточно взрослым, чтобы путешествовать.

Я нанял частный самолет, и мы вылетели из Нью-Йорка за пять минут до того, как мои люди ворвались в Дольче с оружием наготове. Инструкции были четкими — убрать этих людей и только этих людей. Остальное меня не касалось.

Рокко позвонил мне, когда мы были где-то над Атлантикой, чтобы сказать:

— Я слышал, погода была ясной, как раз для хорошего полета.

Затем он повесил трубку.

Это означало, что любой долг, который я задолжал Маккиавелло, был выплачен полностью — мы были в расчете.

Прежде чем мы вернулись в Нью-Йорк, я был полон решимости расквитаться с женщиной, которая кидалась в меня кинжалами, пока я ехал по улицам Дерри в Северной Ирландии. Я договорился, чтобы Морин и дети провели время у ее двоюродной сестры в Дублине. Это было в трех часах езды оттуда, и поездка в основном проходила в тишине.

Моя жена потратила все свое время на фотографирование, только попросив меня притормозить у знака «Свободный Дерри», а потом, сделав несколько снимков, рассматривала их на своей камере. Даже когда мы подъехали к дому, в котором я провел несколько лет в детстве, мы почти не разговаривали друг с другом.

Она остановилась в коридоре после того, как я поставил ее сумки на пол.

— Этот дом принадлежит твоей семье?

— Мне, — сказал я, наблюдая за выражением ее лица. Ее шея покраснела. Казалось, Кили нужно было многое мне сказать, но она ушла в отрицание. Ее гнев подкрадывался к горлу, деваться было некуда, так как она отказывалась говорить то, что на самом деле было у нее на уме.

— Раньше он принадлежал моим бабушке и дедушке.

— Где я буду спать?

Я кивнул в сторону главной спальни.

— Со мной.

— Нет, — сказала она, собираясь забрать свою сумку, но я протянул руку, чтобы остановить ее. Она позволила сумке со звоном упасть на пол. — Я всего лишь выполняю свою часть сделки. Я ужинаю с тобой. Вот и все, Келли.

— Ты не ешь, — сказал я.

— Знаю.

Она выглядела чертовски тощей. Я выглядел усталым, как сам дьявол после того, как он попытался обратить в свою веру твердолобую женщину. Наши внутренние войны наконец-то вышли на физический уровень.

Какого хрена мы делали?

Какого хрена делал я?

Как я вообще сюда попал? Заботясь о том, ела ли эта женщина со мной или нет. Заботясь о том, спала ли эта женщина со мной или нет.

Мне было не все равно, потому что внезапно она ощущалась жизненно важной для меня. Как спасительная благодать с глазами, излучающими небесный свет, и ядоточивым языком, которая имела надо мной опасную власть. Ее присутствие смягчало мою настороженность, словно колыбельная, но ее характер, ее стержень заставляли меня ей доверять.

Я доверял ей.

Всецело.

Даже несмотря на то, что она чертовски ненавидела даже мысль обо мне в этот самый момент времени.

Я доверял этой женщине.

Что, черт возьми, я с собой сотворил?

Мешок с костями, без сердца, но она все еще хотела меня таким, какой я есть. Она ненавидела то, что приняла меня. Она ненавидела то, что любила меня без всяких ожиданий. Она любила меня, несмотря на то, что, по ее мнению, я делал неправильно.

Ее любовь придавила ее ненависть, поставила на колени, заставив мою жену кричать от гнева, прежде чем она простила, а затем взмолилась о пощаде.

Она любит меня.

Я украл ее сердце, по-настоящему не понимая последствий того, что я действительно претендую на такое сердце, как у нее.

В этом смысле любовь была подобна смерти. У нас не было возможности принять обоюдное решение.

Осознание этого вызвало шок в моей груди и вырвало меня из вихря моих мыслей. Я моргнул, осознав, как пристально я на нее смотрел. Мне следовало бы одернуть себя от того, чтобы сделать это снова, не позволить Кили полностью поглотить меня.

— Келли, — сказала она, огрызаясь. Жар переместился с ее шеи, окрашивая щеки. — Выражение твоего лица.

— Я для тебя отнюдь не открытая книга, — сказал я, хотя знал, что все с точностью наоборот.

Как чертовски опасно — даже мой старик не мог читать то, что было написано у меня на лице. Мой близнец. Он был единственным, для кого я был раскрытой книгой.

Она прищурилась, тыкая в меня, водя пальцем слева направо.

— Очень даже открытая. И мне не нравится то, что я почувствовала после.

Затем она погрозила мне пальцем, как будто я был непослушным ублюдком.

— Просвети заблудших.

— Ты кое-что понял.

— И что?

Она приложила руку к шее, вероятно, чтобы охладить жар.

— Я достаточно взрослая, чтобы признать, что знаю, что это значит, но я отказываюсь говорить об этом. Потому что это… — она провела рукой между нами, — это то, что есть. Я думала, что то, что есть между нами, куда-то приведет, но я ошибалась. Чертовски ошибалась.

Я указал ей за спину, в сторону главной комнаты.

— Твоя комната.

— Я не буду с тобой спать.

— Я собираюсь занять другую комнату.

Она постояла там с минуту, уставившись на меня, ожидая, поэтому я взял ее сумку и свой чемодан, прошел мимо нее, оставив ее сумку у двери спальни.

— Будь готова к восьми, — сказал я. — Ужин.

— Я устала, — сказала она.

— Я подожду.

• • •

Она была готова ровно к восьми.

Я сомневался, что Кили была голодна, только пытаясь доказать, что я ошибаюсь, если предполагал, что она заставит меня ждать до рассвета, чтобы поужинать.

Она уставилась на меня, а я уставился на нее.

Кили была одета во все черное, и цветом своих волос она напомнила мне пожар посреди ночи. А эти небесно-голубые глаза… мои небеса были окрашены красным.

— Не важно, сколько ты на меня будешь так пялиться, я не поддамся на это, Келли.

Она заправила непослушную прядь за ухо, на мгновение ее обручальное кольцо блеснуло на пальце. Указательным пальцем она вытерла уголок глаза. Затем снова посмотрела на меня.

— Пустая трата времени.

— Тратить его на меня, — произнес я.

— Нет. — Она покачала головой. — На то, что между нами — надежда на то, что наши отношения могут развиться. Я принимаю тебя. Это. Таким, какой ты есть. Потому что, хочешь верь, хочешь нет, но какое-то время мне казалось, что все идеально. Как и должно было быть. Даже с учетом тех поганых обстоятельств, которые привели тебя ко мне. — Она коснулась точки пульса у себя на шее. — Но когда я смотрю на Сиси и Райана, то с чистой совестью не могу согласиться с тем, что добавляю яд в то чистое, что еще может быть. Не в таком виде. Не тогда, когда речь идет о моих родных.

Прежде чем я успел что-то сказать или она снова увидела правду на моем лице, она вихрем пронеслась мимо меня. Ее обычный аромат смелой девочки изменился. Теперь он стал металлическим.

То был запах ее крови. Она будто вскрыла вену прямо у меня на глазах, даже не ожидая, что я наложу швы, а сделала это потому, что верила в дело, которое, по ее мнению, я затеял.

Я шел прямо за ней, пока она добиралась до машины. Знал, что поездка будет спокойной, и так оно и было. Она отвернулась, уставившись в окно. Мы припарковались, и даже когда мы шли по улицам, она держалась на расстоянии, осматривая не меня, а окружающие ее достопримечательности.

Я направил ее к старому пабу на Ватерлоо, и, когда я вошел внутрь, у меня в голове зашумело от накатившего шума после того, как я так долго был окружен ее молчанием. Я взял пальто жены и положил его на свой стул у бара. Черный свитер, который, как она клялась, доходил ей до середины талии, а черные брюки струились по ее длинным ногам. Ее буйные рыжие кудри разметались, а голубые глаза светились под тусклым светом, делая несколько веснушек над носом более заметными.

Она была чертовски идеальна, и это привлекало внимание. Я уставился на одного гребаного придурка, пока его взгляд не переместился с моей жены на меня. Секунду спустя он отвернулся, смеясь со своей компанией подружек-кисок.

Моя жена хлопнула меня по руке, и когда я посмотрел на нее, на ее лице было выжидающее выражение. Она кивнула в сторону барменши.

— Тебе нравится есть в баре, Келли?

Я кивнул, поворачиваясь, чтобы посмотреть барменше в глаза.

— И виски. Держите наши бокалы наполненными.

Барменша на мгновение замерла, уставившись на меня так, словно увидела привидение. У нее были черные волосы и голубые глаза, но они не обладали таким магнетизмом, как у моей жены.

— Келли, — повторила она.

Я улыбнулся ей, и ее дыхание участилось.

— Ты не в первый раз видишь мужчину, который похож на меня, — сказал я. — Скажи мне, где он.

— Кто? — спросила она, солгав сквозь зубы. Ее руки, лежавшие на видавшей виды столешнице, дрожали. На ее левой руке красовалось золотое кольцо.

— Киллиан Келли, — произнес я, указывая на мужчину, работающего рядом с ней. — Два бокала. Виски. — Затем я снова посмотрел на девушку. — Ты можешь сказать мне сейчас. — Я пожал плечами. — Или я подожду.

— Справедливое предупреждение, — пробормотала моя жена, забирая свой стакан у бармена. — У него терпение святого.

— Вам придется ждать чертовски долго, — сказала барменша, за секунду превратившись в ту еще язву. Ее «чертовски» прозвучало, как «чертховски».

— Сомнительно. По крайней мере, до тех пор, пока не настанет время живой музыки.

Она выпучила глаза.

— Он не хочет тебя видеть.

Я расслабился, положив руку на спинку стула жены, отпивая глоток своего виски. Из задней комнаты выехал мужчина с гитарой в руках, и барменша поспешила выйти из-за стойки, проталкиваясь сквозь толпу.

Мужчина, очень похожий на меня, подкатил свое инвалидное кресло к сцене, толпа похлопала его по спине, пропуская, прежде чем он поднялся на сцену и занял свое место перед светом.

Барменша оказалась недостаточно расторопной. Его появление помешало ей добраться до него вовремя. Она стояла перед сценой, маша ему, но он только помахал в ответ. Киллиан начал петь. Однако вместо того, чтобы наблюдать за ним, я смотрел на свою жену. Ее глаза были прикованы к сцене, и когда она, наконец, повернулась ко мне, она схватила свой стакан с виски и осушила его одним глотком.

— Он поет, — сказала она, ее дыхание, как прямой огонь, проникло в мои легкие. Я кивнул. — Он правда может петь, — сказала она. Нет, он в инвалидном кресле; и он поет.

— Похоже, музыка — это удел ирландских близнецов, — произнес я.

— Ты умеешь петь?

— Просто потому, что я могу, не значит, что я пою, — ответил я.

— Вообще-то это не ответ.

— Если у человека полосы и зубы, как у тигра, — я пожал плечами, — то он одиночка, дорогая.

Она наблюдала за моим лицом, ее шок и любопытство постепенно сходили на нет, чем дольше она смотрела на меня, а затем она повернулась обратно к сцене. Я вернулся к своей порции блюда, доев то, что принесла барменша. Время от времени жена откусывала кусочек-другой, но почти ничего толком не ела.

Она все еще бастовала.

Уронив салфетку на тарелку, вздохнул, поворачиваясь к сцене. Брат выводил слезливую руладу. Моя жена, казалось, вся вжалась. Медленно развернул ее табурет ко мне, и обнаружил, что по ее щекам текут слезы. Она даже не потрудилась их вытереть.

— Эта песня для тебя, — прошептала она, прижимая руку к горлу. Она намеренно контролировала дыхание, пытаясь не потерять самообладание из-за его дерьмовой баллады.

— Черт возьми, она ни разу не про меня, — сказал я, опрокидывая еще один стакан виски в себя. — Я существую только в песнях, в дымке его сна, я для него не более, чем сон.

Песня закончилась под аплодисменты, и, поблагодарив толпу, он скатился со сцены, встретившись с барменшей. Она наклонилась, и как только она это сделала, он обхватил ее лицо руками и поцеловал. Когда он отстранился, уголки его рта растянулись в улыбке, и мне всегда было чертовски странно видеть на моем лице такую свободу.

Легкая улыбка растаяла, как только ее губы приблизился к его уху. Он прищурился и начал осматривать зал. Ему не потребовалось много времени, чтобы найти меня.

Я поднял руку и ухмыльнулся — но ухмылка вышла чертовски не дружелюбной. Меня будто впечатали в стену, к той версии себя, которую я любил больше, чем самого себя, и мне пришлось укрепить свою решимость противостоять накатившему чувству отрицания.

Толпа расступилась перед ним, когда он двинулся ко мне быстрее, чем мог бы, будь у него здоровые ноги. Он остановился прямо рядом с моим табуретом.

— Когда это произошло? — сказал я прежде, чем Киллиан успел сказать мне что-либо. — Помнится в том профессиональном поприще, которое ты избрал, романтические поцелуи запрещены. Ты же написал в письме своему брату, начинавшемуся со слов «Дорогой брат», что возвращаешься в Ирландию, чтобы стать священником.

— Пошли, — сказал он, указывая на дверь. Его лицо раскраснелось от выступления, а кожа блестела от пота. Его внешний вид напоминал меня после интенсивной тренировки, когда мне требовалось выпустить пар.

— После того, как я получу то, что мне нужно, — произнес я как можно более непринужденно. По нашим венам текла одна кровь, и отторжение ощущалось как отказ жизненно важного органа у моего тела.

Киллиан посмотрел мне в глаза, он знал меня так же хорошо, как и я его. Я не сдвинусь с места, пока он этого не сделает.

— Чего ты хочешь?

Его голос был низким, надтреснутым, сквозившим обидой.

— Правды, — сказал я, вставая со своего места. Схватил куртку Кили и, когда она встала, помог ей надеть ее.

— Завтра. Встретимся в Гвидоре. Прихвати ее с собой.

Но он смотрел не на меня. Он смотрел на мою жену.

Она посмотрела на него в ответ. Затем, без предупреждения, протянула руку женщине с черными волосами и голубыми глазами, представляясь.

— Кили Келли, — сказала она, пожимая руку женщины, не сводя глаз с моего брата.

— Да чтоб меня, — сказал он, переводя взгляд с нее на меня. — Ты женился, Кэш. Ты эгоистичный, маленький ублюдок.

Мышцы на его руках напряглись от давления, которое он оказывал на шины своего инвалидного кресла.

— Сомневаюсь, что вам интересно, как меня зовут, — бросила женщина рядом с Киллианом, вытирая руку о джинсы и глядя на меня при этом.

— Нет, мне не важно, как вас зовут, — сказала Кили. — Просто хотела, чтобы вы оба знали, кто я такая.

Она придвинулась ближе ко мне, не оставляя между нами ни сантиметра свободного места.

Она сделала свой выбор, кем бы я ни был, и она заявляла на меня права, как я заявлял на нее в нашу брачную ночь. Царапины, те полосы, которые она оставила на моей спине, горели в памяти.

Я положил руку на поясницу моей жены, собираясь подтолкнуть ее в направлении выхода.

— Завтра, — сказал я своему брату. — Или мы будем часто видеться друг с другом, пока я не добьюсь от тебя правды.

— Все тот же мародерствующий ублюдок, — сказал Киллиан. — Нисколечко не изменился.

— Ни капельки, — подтвердил я и ушел.

• • •

Мы шли бок о бок, не произнося ни слова, под аккомпанемент музыки из пабов, льющейся на улицу, пока не добрались до Моста мира¹⁰.

Я остановился посреди него, глядя на воду. Было темно, но огни с моста выхватывали некоторые участки реки. Время от времени свистел ветер, но в остальном ночь была мирной.

Кили плотнее запахнула куртку, ее волосы взметнулись, когда порыв ветра пронесся мимо нас, как старое привидение.

— Может быть, он не любит сюрпризов.

Она пожала плечами.

Я прислонился к перилам, сцепив руки вместе, пытаясь заглянуть в гладь воды.

— Я ему не нравлюсь, дорогая.

— Все из-за инвалидной коляски.

— Из-за той жизни, которую веду, — сказал я. — Из-за того, кто мы такие. Мы близнецы, но мы были рождены, чтобы быть разными.

— Он получил душу человека, а тебе досталась суть животного.

— Некоторые люди рождаются скорее животными, чем людьми. Это просто то, кто они есть, это у них в крови, — процитировал я своего старика.

Мы помолчали несколько минут, прежде чем она прочистила горло.

— Почему тебя это волнует? Мне нужна правда, Келли. Потому что я не сдвинусь с места, пока не узнаю правду.

— В тот день, когда убили моего старика, мой брат словил пулю, предназначавшуюся мне, чем спас мне жизнь. Но это навсегда изменило его жизнь.

— Нет. Правду о том, почему ты занимаешься этим. Почему борешься за общество, чтобы потом повернуться к нему спиной и разрушить его. Я не дура. Я знаю, что такое игра и знаю правила этой игры. Вещи, которые приносят наибольшую прибыль, являются самыми мощными, потому что они приносят больше всего денег. Наркотики занимают одно из первых мест в этом списке. Но ты не пытаешься управлять миром, Келли. Ты управляешь одной маленькой его частью. Бунтарь, у которого есть причина, сильнее бунтаря, у которого ее нет. Бунтарю, у которого есть причина, не только есть за что убивать, но и есть за что умирать.

Я тяжело вздохнул, и огонь от виски, задержавшегося на моем языке, обжег воздух вокруг меня.

— Я краду их, а затем уничтожаю. Я начиняю грузовики взрывчаткой и взрываю их. Управление Адской кухней — это не только и не столько управление ею. Речь идет о том, чтобы держать это дерьмо подальше от людей. Давая им лучший выбор, если это возможно. Это то, что делал мой старик. То, за что он умер.

— Что этот…

— Гребаный лжец наплел?

— Ага, — выдохнула она. — Он хотел…

— Он хотел вернуть их Грейди, но если он не сможет слизать их с земли, он не получит их обратно.

— Вот как ты навредил им. Почему они хотят твоей смерти.

Я постучал себя по виску.

— До тебя начинает доходить.

На некоторое время она умолкла.

— Овощи. Грузовики. Почему ты не поехал со мной в Италию. Ты…

— Бум, — сказал я, сложив руки вместе, имитируя взрыв, но вышло тихо.

— Самый большой груз. Больше всего денег.

— Твой отец, — сказала она, а затем заколебалась.

Развернулся к ней. Кили прищурилась, раздумывая о чем-то.

— Он научил тебя, как делать взрывчатку? Которую ты использовал, чтобы взорвать грузовики с овощами?

— Каждый из них, — ответил я, а затем повернулся обратно к реке.

— Новости… — начала она, а затем ее голос дрогнул. — Ты делаешь это из-за нее. Почему?

Она. Женщина, которую я считал мертвой. Моя мать.

— Мне сказали, что она умерла от передозировки.

Я вспомнил, как мой отец отвез ее в больницу, а потом я больше никогда ее не видел. Однако мои воспоминания были чертовски ошибочны, потому что я мало что еще помнил о ней. И я должен был. Мне было десять. Киллиан и я некоторое время жили с родителями нашего отца после того, как нам сказали, что мы ее больше никогда не увидим, сначала в Дерри, а потом в Гвидоре, а потом наш старик привел нас в Адскую кухню.

Кили что-то сказала, но мне потребовалась минута, чтобы посмотреть на нее.

— Я была неправа — Она колебалась. — И, может быть, немного напугана. Нет. — Она покачала головой. — Правда. Мне правда было страшно. Но теперь я в ужасе.

— От чего, дорогая?

Она сделала глубокий вдох, медленно выдыхая, а затем сделала шаг, и еще один, пока не сократила расстояние между нами. Я выпрямился, повернувшись к ней лицом, и она обхватила меня руками, прижавшись головой к моей груди.

С ее губ сорвались три слова, которых я никогда раньше не слышал.

— О того, что могу потерять тебя.

С таким же успехом она могла бы сказать: «Я люблю тебя». Если бы она это сделала, у меня были бы чертовски большие неприятности — потому что Кили Келли была самой опасной работой, которую я когда-либо выполнял, и ее сердце было самой ценной вещью, которую я когда-либо крал.