Мародер

3 Кили

В моменты полнейшего бессилия иногда я мысленно беседовала с Рошин. После аварии, когда ее оторвали от меня, я плакала без остановки. Не могла перестать. Мне было пять, а моя единственная лучшая подруга на всем белом свете оставила меня совсем одну в доме, который всецело был захвачен братьями.

Харрисон, Лаклэн, Деклан и Оуэн.

Всего через двенадцать месяцев после рождения Оуэна на свет появились близнецы, также известные как РоКи, то есть мы. Мы с Рошин всегда раздражали мальчиков, постоянно делали им наперекор.

Когда моя сестра внезапно умерла, даже тогда — в пять лет я знала, что половина меня умерла вместе с ней. И я отчаянно хотела ее вернуть. Я хотела снова почувствовать себя цельной. Поэтому начала разговаривать с ней.

Я не позволяла никому слышать меня, поэтому разговаривала с ней мысленно.

Примерно в это время мама сказала, что я перестала разговаривать. Не помню, чтобы я не разговаривала. Может быть, потому, что разговоров с Рошин, звучащих в моей голове, мне вполне хватало. Но я помню, что просила ее послать мне другую сестру, кого-то вместо нее, чтобы боль в моем сердце прошла.

Весной, после того как Рошин покинула меня, я поняла, что она услышала мою просьбу. Мы с Харрисоном были на улице, когда я увидела маленькую девочку с голубой заколкой в виде бабочки в волосах, стоящую во дворе дома по соседству. Я и не знала, что у них есть дети, но Харрисон рассказал мне, что они ее удочерили. Маленькая девочка жила с ними с декабря, но она редко выходила из дома.

Джослин, которая была нашей ближайшей соседкой, встала рядом с ней и представила нас. Она назвала девочку Марипоса, а еще упомянула, что по-испански «Марипоса» означает «бабочка».

Марипоса покачала головой и сказала:

— Меня зовут Мари.

Я ничего ей не ответила, но она все равно продолжала пристально смотреть на меня.

— Когда у тебя день рождения? — попыталась она заговорить со мной снова. Причем слова она произносила иначе, чем я, но тогда я не могла понять, в чем было дело. Повзрослев, поняла, что у нее был итальянский акцент, но Мари старалась этого не показывать. Джослин постоянно поправляла ее, когда девочка произносила слова по-итальянски. Несмотря на то, что Джослин уверяла, что Марипоса свободно говорила по-испански, мы с братом так и не услышали от нее ни слова по-испански.

— В сентябре, — ответил за меня Харрисон. — А у тебя?

— В октябре, — ответила Мари.

— О, точно! У вас разница всего в две недели! — подсчитала Джослин, попытавшись подтолкнуть нас ближе друг к другу.

— Слышишь, Ки? — Харрисон ткнул меня локтем. — У вас с Мари разница всего в две недели.

Харрисон сказал мне, что услышав это, я взяла Мари за руку и потащила ее внутрь нашего дома. При этом у меня буквально глаз горел.

С этого момента Марипоса Флорес стала моей сестрой. И примерно в то же время я стала превращаться в ту, кого Мари называла «мастером на все руки». В ту, что была создана для того, чтобы решить все проблемы в мире, а моим «миром» была моя семья. В том числе и Мари.

Я никогда не говорила об этом Мари, но причина, по которой я начала разговаривать с ней в тот день, заключалась в том, что я знала, что ее ко мне послала Рошин. Чтобы та стала мне названной сестрой. Я была старше Рошин на две минуты. И когда Джослин заявила, что у нас с Мари разница всего в две недели, в глубине души я знала, что Мари приехала жить на Стейтен-Айленд, потому что я отчаянно в ней нуждалась.

Оказалось, что и она нуждалась во мне.

Ее родители погибли в автомобильной катастрофе, когда ей было пять лет, и она переехала жить к Джослин и ее отцу, которого все в округе звали не иначе, как Папаша Джанелли. Папаша Джанелли умер вскоре после того, как переехала Мари, а Джослин умерла, когда Мари было десять. После этого о ней некому было заботиться, поэтому государство отдало ее на воспитание в приемную семью.

И снова, казалось, от меня оторвали половину меня. Поэтому я снова отказывалась жить нормальной жизнью. Закрылась и отказывалась продолжать жить нормально, пока мама не найдет ее.

Я будто перестала дышать, когда потеряла свою сестру. Мне казалось тогда, что если бы я снова перестала жить нормально, Мари вернулась бы.

Что, в сущности, и произошло.

Моя мама нашла ее.

Однако по большей части моя мама старалась держать нас подальше друг от друга. Она была обеспокоена тем фактом, что я пытаюсь заменить Рошин, используя Мари, и маме это не нравилось. Мама сказала, что я разбила ей сердце тем, что нашла замену своей близняшке. Даже по прошествии многих лет, мама по-прежнему старалась держать Мари на расстоянии вытянутой руки. Она сказала, что от Мари одни неприятности, и что она принесет их с собой в наш дом. Об этом ей поведали чайные листья.

Неприятности или нет, и даже если мама никогда не сможет понять, Мари всегда будет моей названной сестрой; сестрой, близкой моему сердцу.

Однако никто из нас никогда не рассказывал Мари о Рошин. Мне не хотелось говорить о ней. Я боялась, что Мари подумает, что я пытаюсь заменить свою сестру, и тогда она поставит под сомнение правдивость тех сокровенных секретов, которыми мы делились с ней.

Мари не принимала доброе отношение по отношению к себе ни от кого, но, тем не менее, она доверилась мне. По большей части. Я понимала, что на то, почему она так яростно отвергла доброту других людей по отношению к ней, у Мари были свои причины, но самое прекрасное в ней, как и во мне — мы обе хранили свои секреты, но эти секреты никогда не вставали между нами.

Долгое время после того, как в моей жизни появилась Мари, я не разговаривала со своей близняшкой, но время от времени, когда жизнь становилась особенно невыносимой, я возвращалась к нашим с ней мысленным беседам.

В момент неуверенности, после того, как мама сказала, что она что-то узрела в этих чертовых чайных листьях, я попросила Рошин привести в мою жизнь нужного мужчину. Сказала ей, что когда он окажется прав, я буду знать, что она послала его, потому что он каким-то образом поймет то, что я потеряла, поймет мою боль. Он бы почувствовал меня.

Если Рошин послала мистера Келли ко мне, то я терялась в догадках, почему. Почему он? Какого хрена она прислала мне мужчину, от присутствия которого у меня кошки на душе скребут? Чем больше я думала о том, как он иссверлил меня взглядом своих зеленых глаз, забросав камнями своих мыслей, тем больше я склонялась к тому, что, скорее, не выношу его общество. Видно было, что у него что-то на уме, и это что-то связано со мной.

Скрытые мотивы.

На самом деле, эта проблема была только половиной дела, которая вела меня к самой сути. Причина, по которой я попросила Рошин вмешаться, в первую очередь заключалась в том, что у меня начинались серьезные отношения с мужчиной, но я колебалась в своем сердце. Один голос внутри меня звучал очень похожим на мамины наставления. Другой принадлежал мне.

Иногда мне казалось, что я могла бы полюбить его (мамин голос).

В другие дни я задавалась вопросом, где же страсть в наших с ним отношениях (мой голос).

Не могла не задаться вопросом, не была ли я слишком испорченной, чтобы на самом деле должным образом дарить любовь и получать ее. Была ли та часть меня, которая умерла вместе с моей сестрой, моей способностью любить? Или, может быть, я потеряла свое сердце, в котором должна была жить любовь.

Я любила своих родителей. Я любила своих братьев и сестер. Я любила Мари.

Но мужчины? Когда наступало время гореть от любви, во мне будто была перегоревшая лампочка. Мужчины, с которыми я встречалась, всегда, казалось, освещали комнату, в которой мы находились, но только не я. Разве я не должна была гореть ради них, когда они были рядом?

Я не могла обсуждать эти проблемы с Мари. Опять же, она понятия не имела о Рошин. К тому же и у Мари жизнь была весьма насыщенной. Мои извращенные мысли о любви явно были наименьшей из ее проблем. Черт, этот вопрос должен был и меня занимать в меньшей степени, но Скотт вроде как появился в моей жизни, а я скрывала его ото всех. Мои родители не знали о нем. Как и мои братья. И я снова решила не говорить о нем Мари.

Однако отношения с ним развивались стремительно, и я чувствовала себя совершенно потерянной, будто находилась в незнакомом месте.

Если Скотт был правильным выбором, почему я чувствовала, будто мою душу вывернули наизнанку?

Пыталась немного притормозить, замедлить ход наших отношений, но когда он любил, казалось, он отдавался этой любви всецело. Именно, любовь. Я встретила его в мае, на дворе стоял декабрь, и он уже признался, что любит меня. Он хотел познакомить меня со своей семьей. Он хотел познакомиться с моей семьей.

У нас все складывалось вроде бы отлично. Для протокола. Он был старше меня, но не намного. Скотт занимался карьерой, и даже несмотря на то, что работа отнимала у него личную жизнь, я уважала стремление Скотта. Он относился ко мне правильно и уважал меня. Но… у меня всегда было то одно, то другое «но», когда я задумывалась о вещах, которые казались нам обоим правильными.

Он хорош собой, но… не в моем привычном вкусе.

У него хорошая работа, но… иногда он слишком зациклен на своей работе.

От него хорошо пахнет, но… иногда от его одеколона у меня начинает болеть голова.

Его прикосновения приятны, но… иногда мне кажется, что он по-настоящему не чувствует меня. Как если бы его прикосновения были поверхностными.

Я ни разу не пропускала встречи с Рошин в декабре, в день ее скоропостижной смерти, но мне никогда не казался раньше важным поход к ней на могилу. Может быть, все от того, что я думала, что Скотт скоро сделает предложение, и я хотела посмотреть, ответит ли она мне до того, как он его сделает. Она молчала все эти месяцы с тех пор, как я озвучила свою просьбу.

Видимо, Рошин сочла разумным прислать ко мне ирландца, от которого у меня по позвоночнику побежали мурашки. От его появления глубоко внутри у меня возникло странное чувство. То была странная смесь возбуждения и страха, которые я испытывала рядом с ним — то чувство, которое я вряд ли когда-либо смогу забыть, но я не была уверена почему.

Может быть, Рошин послала его, чтобы показать тот типаж, на который мне точно не стоит западать. В этом было гораздо больше смысла.

Я с трудом представляла себе своих братьев рядом со Скоттом. А Келли? Они могли бы схватить его за шиворот. Фраза «вечно ввязывающиеся в драку ирландцы» не имела ничего общего со мной и моими братьями. Хотя, судя по росту Келли и выражению лица, ему было не чуждо хорошенько кого-то взгреть.

В любом случае, почему я все еще думаю об этом засранце? Надо было сказать ему, чтобы он отправлялся в ад, но что-то подсказывало мне, что Келли уже там побывал, а еще, что у него, наверняка, найдутся в запасе «мили»² для часто летающих пассажиров.

Раздался стук в дверь моей спальни. Прежде чем успела ответить, Сьерра заглянула внутрь. Она была моей соседкой по комнате, и хотя мы были полными противоположностями, наше соседство имело плюсы. Она вовремя платила за квартиру. Она не лезла не в свое дело. И самое приятное: ее не было дома восемьдесят процентов времени.

— У тебя гости, — сказала она.

Я кивнула, взяла фотографию, на которой мы с Рошин были вместе на нашей последней вечеринке по случаю дня рождения, и положила ее обратно в старую шляпную коробку, в которой та хранилась. Как правило, Сьерра не задавала вопросов, но кто знал, когда она может начать их задавать. Если я не могла поговорить с Мари о Рошин, то ни за что не стала бы говорить о ней с Сьеррой.

И как раз вовремя, потому что Мари сменила Сьерру в дверном проеме. Как по волшебству, Мари не пропустила встречу со мной в день смерти Рошин. Она не знала, но, похоже, чувствовала, что в тот день со мной что-то было явно не в порядке, и старалась повидаться со мной.

На моем лице расплылась широкая улыбка, и я заключила ее в крепких объятиях.

— Ки-ки, — сказала Мари сдавленным голосом. — Знаю, ты скучала по мне, но мне нечем дышать!

Я отступила назад, выпуская ее, осматривая с ног до головы. Мари была одной из самых красивых девушек, которых я когда-либо видела. У неё темные волосы, карие глаза и самая красивая кожа. Мари так и не смогла смириться с тем, что соседский ребенок насмехался над ее носом. Она зацикливалась на том, что, по ее мнению, в ней было не так, вместо того чтобы думать обо всем, что было в ней так. А с ней было все хорошо.

Но я всегда судила о том, как у нее идут дела (потому что она никогда не говорила мне об этом) по тому, насколько худой Мари выглядела. Она всегда выглядела так, будто ее следовало бы откармливать несколько дней подряд.

— Я давно с тобой не виделась, — сказала я, стараясь не выдать своего беспокойства. С ней это было хрупкое равновесие. — Где ты была?

Мари поправила старый кожаный рюкзак, который она повсюду носила с собой, прежде чем заправить выбившуюся прядь волос за ухо.

— То здесь, то там, — усмехнулась она.

Сощурилась, глядя на нее.

— Что ты задумала?

— Ничего!

Я тыкнула в нее пальцем.

— Слишком быстро ретировалась!

Мари засмеялась, отчего я заулыбалась. Ее жизнь была тяжелой, и из-за того, что она так упорно не позволяла людям помогать ей, Мари не часто улыбалась или смеялась. Ее отказ от помощи иногда расстраивал меня до слез.

— Нет, — протянула она. — Ничего не происходит. Твой детектор бреда явно не работает. Тебе стоит обратиться к специалисту, чтобы он его починил.

— Вряд ли, — парировала я, сделав мысленную зарубку рано или поздно вывести ее на чистую воду. Просто испытала облегчение, увидев Мари. Иногда она пропадала, и когда я была близка к тому, чтобы обзвонить все больницы Нью-Йорка в поисках ее, Мари появлялась. — Где ты пропадала?

— Все пучком, — заявила она, снова поправляя рюкзак, — ты секунду назад спрашивала меня об этом. Но ты же знаешь, я занималась тем же, чем и обычно. Выживала. Работала. Выживала. Мылась. И затем все по кругу.

— Угу.

Я отрицательно покачала головой.

— Что бы ты ни задумала, ты знаешь, что, в конце концов, тебе придется признаться.

— Лучше уж поздно.

Ее усмешка показалась чересчур широкой. Затем Мари пожала плечами.

— Кажется, я никогда не пропускаю этот день, верно? Это немного странно. Как будто мой внутренний магнит притягивает меня сюда. Может быть, потому что Джослин и Папаша взяли меня к себе примерно в это время.

— Да, — сказала я, отворачиваясь от нее и беря шляпную коробку со своего видавшего виды туалетного столика. Он принадлежал моей бабушке. — Может быть, так и есть.

— Куда ты собралась? — спросила она, делая шаг вглубь комнаты. — Ты так нарядно одета.

— Заступила на смену в модный ресторан. Я могу получить…

— Лишний доллар, — сказал Харрисон, подходя и становясь рядом с Мари.

Я посмотрела на них обоих. Харрисон не мог оторвать глаз от Мари. Когда я впервые познакомилась с Мари, брат тогда тоже увидел ее впервые, и иногда мне стоило большого труда заставить его оставить ее в покое. Мне приходилось закрывать дверь в свою комнату, чтобы он не мешал нам, когда мы были моложе. Харрисон приклеил ей жалкое прозвище Стрингс и относился к ней также, как ко мне. Как к сестре.

Иногда он защищал Мари больше, чем меня. Меня это не беспокоило, потому что мы оба, похоже, молча понимали друг друга. Мари не просто так приехала к нам после смерти Рошин, даже если наша мама этого не замечала. Она ненавидела, когда Харрисон проявлял к Мари внимание, даже больше, чем когда это делала я.

— Ты забрал Мари?

Я бросила на Харрисона убийственный взгляд, а он на меня сощурился. Никто из мальчишек не связывался со мной. Я бы надрала им всем задницы.

— Зачем?

Он пожал плечами.

— Я заехал в «Хоумран», чтобы узнать, не нужно ли подвезти Мари домой, потому что на улице собачий холод. Она сказала мне, что собирается к тебе. Как и я. Вот мы и здесь.

— Ты тоже собирался сюда?

— Ага. — Харрисон задержал взгляд на мне дольше, чем нужно, как бы молча говоря мне — «сегодня мне тоже тяжело».

Я кивнула, заправляя непослушный локон за ухо.

Мари присела на мою кровать, а Харрисон встал в дверном проеме. Они оба наблюдали за мной, пока я ставила шляпную коробку на верхнюю полку шкафа, а затем доставала свое самое красивое пальто. Оно было старым, изумрудно-зеленым, но я хорошо заботилась о нем все эти годы.

— Мы с Мари договорились пообедать в ресторане «У мамы», — сказал Харрисон. — Мы думали, что ты пойдешь с нами, но если тебе нужно работать, мы тебя подбросим.

— Подбросите меня?

Я накинула пальто на плечи.

— Если вы меня высадите, кто будет…

— У меня сломалась машина, — заявил брат, прервав меня. Он взглянул на Мари, прежде чем снова встретиться со мной взглядом.

Она, должно быть, заметила это, потому что сказала, что будет ждать нас у подъезда.

— Просто присядь на диван, — сказала я ей. — Не выходи на улицу и не жди.

Она выглядела так, словно хотела поспорить, но, в конце концов, кивнула. Ей никогда не было комфортно рядом со Сьеррой. Девушка пугала некоторых людей, но Мари вела себя с ней крайне осторожно.

— Кили, — сказал Харрисон, возвращая мое внимание к нему. — Моя машина сломалась, и у меня нет денег, чтобы ее починить. Она заглохла на твоей подъездной дорожке. Мне нужно одолжить твою машину на некоторое время.

Мой брат выглядел таким уставшим. Он с отличием окончил юридический факультет, но в условиях нынешнего рынка не мог найти работу. Он был в таком же положении, как и я. Мы едва сводили концы с концами. У нас все было не так плохо, как у Мари, но и до нее было недалеко. Разница между Мари и нами заключалась в том, что ее постоянно увольняли.

Однако причина, по которой я боролась и отказывалась идти в колледж, заключалась в том, что мне было чего добиваться. Я всегда мечтала попасть на Бродвей.

Каким-то странным образом я всегда думала, что это была месть Рошин. Я могла найти миллион работ, но ту, которую я хотела, я никогда не могла получить. Именно поэтому я затаила дыхание в тот вечер. Я хотела того же, что и она.

— Почему ты не спросил Лаклэна? — вопросительно сказала я.

— Он работает.

— Кто собирается…

— Я заеду за тобой, — сказал Харрисон. — В котором часу?

Я бросила в него ключи, и Харрисон поймал их одной рукой.

— Не беспокойся о том, чтобы забрать меня. Я попрошу друга с работы подбросить меня до дома. Ты можешь забрать меня завтра утром. У меня смена в «Хоумране».

Настоящая причина, по которой он хотел одолжить мою машину, была написана у него на лице. Харрисон не хотел менять то, что запланировал с Мари. В любой другой день я бы ему наплела с три короба, но это был долгий день.

— Кили, — сказал он, схватив меня за руку, прежде чем я вышла из своей комнаты. — Она приходит к тебе в этот день каждый год.

Я повернулась, чтобы посмотреть на брата.

— Знаю, — сказала я. — Так что пойдем…

— Нет. Не Мари. Рошин. Я чувствую ее рядом с тобой. Это… тяжело. — Он пытался встретиться со мной взглядом. — Она беспокоится о тебе. Может быть, обо всех нас. Но я нацелился на возможность, которая может окупиться, Ки. Послезавтра у меня встреча с одним человеком по поводу работы. Он связался со мной. Сказал, что ищет адвоката моей квалификации. Его предложение кажется многообещающим. Может быть, она упокоится с миром, как только узнает, что с нами все в порядке.

Я не могла говорить, поэтому кивнула, размышляя о том, смогу ли получить от Скотта сочувствие сегодня вечером, когда встречусь с ним в ресторане на нашем свидании. Ведь мне действительно не нужно было работать.

• • •

Я винила в своем затруднительном положении предсказания моей мамы о чайных листьях. Она всегда утверждала, что умеет читать по ним, и несколько месяцев назад, когда мама сказала мне, что увидела что-то большое в моем будущем, огромные перемены, подумала, что она имела в виду, что я получу долгожданную роль на Бродвее.

С Бродвея не звонили, в отличие от парня, сидящего передо мной.

Я работала в крытом тире для стрельбы из лука в Бруклине, когда туда пришла группа полицейских, чтобы взять уроки. Никто из них не умел толком стрелять из лука, и я им об этом сказала.

Один из них, самый уверенный в себе, заявил:

— Если вы можете лучше, то, конечно…

Он указал на мишень.

— Твое имя, снайпер? — спросила я.

— Скотт Стоун, — сказал он. — Детектив Скотт Стоун.

Скотт и я были примерно одного роста, хотя он был шире в плечах, и, бросив на него прищуренный взгляд, когда проходила мимо, я сбила шляпу с головы его друга и прибила ее к доске. После того как Скотт перестал смеяться, он сказал, что должен мне выпивку. Бесплатная выпивка была наградой за долгую неделю, и я пошла с ним выпить. Стыдно признаться, но иногда я ходила на свидания с парнями только ради хорошей еды и выпивки, потому что не могла себе этого позволить.

Однако со Скоттом мне было хорошо. Он все время смеялся, а когда он отлучился в туалет, девушка, разносившая напитки, сказала мне, что он похож на одного из тех мультяшных героев, у которых сердечки вместо глаз, когда он смотрит на меня.

Месяца через два после того, как мы начали встречаться, позвонила моя мама и сказала, что увидела в своей чашке сердечко. Оно предназначалось мне. Большой переменой в моей жизни должна была стать любовь. И я встречу ее рано, как и она. Но была одна загвоздка. Все случится очень стремительно. И если я буду отрицать это, я буду открещиваться от самой себя.

— И еще кое-что, — сказала она перед тем, как повесить трубку. — Его сердце принадлежит работе.

Все признаки указывали на Скотта Стоуна. Его работа была его любовницей. Он сказал мне это на первом свидании.

Ой. Так. Твою же мать. Отлично.

У меня были планы. У меня было кое-что, чего я хотела достичь, прежде чем у меня выбили почву из-под ног. Я хотела петь на Бродвее. Путешествовать по миру, не беспокоясь о том, откуда приходят средства. Мне хотелось стать королевой страны на один день, черт возьми! Ладно, может, это было и не так, но все же у меня были планы. И нигде в моем буклете любовь не значилась на первом месте.

Потому что, если быть предельно честной с самой собой, у меня было только две возможности: чертова прорва работ, которые, казалось, падали мне с небес на колени, и неумирающая надежда, что однажды я буду петь на сцене.

Но на всю оставшуюся жизнь? Дерьмо.

Я едва зарабатывала на аренду квартиры. Большую часть времени у меня почти не было продуктов в шкафчиках и в холодильнике. И я понятия не имела, что принесет завтрашний день ‒ превратится ли ‒ «едва» в «не могу заработать» и «ничего нет».

У Скотта был другой период в жизни.

Он ощущал свой возраст. Я обнаружил у себя первые седые волосы, возможно, из-за стресса, связанного с работой.

Он был готов остепениться. Я вижу, что у меня с тобой все очень серьезно. У нас будет несколько детей. Как ты думаешь, у наших детей будут такие же рыжие волосы, как у тебя?

Он не любил путешествовать. Полет вызывает у меня головокружение, а длительная езда за рулем раздражает меня.

Всякий раз, когда мы занимались сексом, он всегда говорил мне, что собирается сделать, прежде чем сделать это. Я вхожу.

Он не любил танцевать. Снова головокружение. Вращение.

И он был из тех людей, которые не слушают музыку в машине. Я люблю думать или говорить без посторонних шумов на заднем плане.

Поэтому я предпочитала ездить на своей машине. Я была одной из тех, кто теряются в пейзажах при включенном радио и опущенных стеклах. Его нежелание слушать музыку в машине в какой-то момент натолкнуло меня на мысль, что он вовсе не детектив, а, возможно, серийный убийца.

Ведь кто не слушает музыку в машине? Пусть даже негромкую, фоновую?

Но ‒ вот опять ‒ в основном нам было весело. А что, если моя неспособность посвятить себя ему станет самой большой ошибкой в моей жизни? Я знала, что мы все ближе и ближе подходим к этому моменту. Он хотел взять меня с собой в Луизиану, где проживала большая часть его семьи, после Нового года. Потом были постоянные намеки на мою любимую форму ‒ изумрудную, круглую или овальную?

Но… Я остановила себя. Мне нужно было перестать думать о «но» и сосредоточиться на «что если».

Что, если мой муж сидел прямо передо мной, доедая остатки своего стейка, а я отпустила бы его, потому что он, прикасаясь к моему телу, дарит мне не такие ощущения, которые я от него жду?

Я улыбнулась, стараясь не рассмеяться над тем, как нелепо я себя веду. Может быть, если бы я позволила этому произойти без всяких раздумий, это сняло бы часть бремени с моих плеч. Может быть, я веду себя закостенело, потому что моя мама вбила мне в голову, что сейчас или никогда ‒ нет времени решать. Как будто у меня не было выбора в этом вопросе.

Конечно, выбор был. Речь шла о моем сердце. Стоило ли мне отдавать его или нет.

Скотт отложил вилку, встречаясь со мной взглядом.

— Ты тоже напугана.

Я как раз собиралась сделать глоток из своего стакана. Услышав вопрос, я отставила стакан в сторону.

— Напугана?

— Относительно всего этого. — Он сделал жест между нами. — Но я не понимаю, почему влюбленность принято сравнивать с падением. Падение звучит как неконтролируемое, неизбежное столкновение с землей после того, как ты взлетел. Я уже падал, и это чертовски приятно ‒ потерять свое сердце, Ки.

Между нами прошло мгновение, удар, и я улыбнулась. Затем улыбнулся он. Прежде чем осознала это, слова сами сорвались с моих губ.

— Я готова к этому.

Должно быть, все дело в страхе. Он мешал мне почувствовать то, что было между нами.

Скотт понимал. Он только что сказал мне, что понимает. Черт, возможно, он тоже сомневался, но страх не должен останавливать то, что кажется правильным. Страх не должен останавливать обмен сердцами. Отдай мне свое, а я отдам тебе свое.

Но что, если это было неправильно?

Все просто.

Он стал уроком. Ступенькой к чему-то большему. В этом и заключалась вся прелесть свиданий, верно? Ты можешь свободно открывать для себя, что правильно, а что нет.

У Скотта было больше свиданий, чем у меня. Он был опытнее. Так что, возможно, он продолжал настаивать на любви и браке, потому что знал, что это правильно. Я была не достаточно опытна, чтобы понять это. Время. Просто нужно время. И, может быть, та часть меня, которая после смерти сестры в корне испортилась, исцелится.

Я изменюсь.

Меня будет легче любить.

Быть рядом.

Я была бы счастлива быть собой.

Моей жизни было бы достаточно.

В голове мелькнуло лицо Келли, но я отмахнулась от него — он не мог украсть то, что уже недоступно, а это были любые мои мысли.

Рошин ошиблась, и точка.