Мой босс: Искушение соблазном

16. Ночь в чужом городе

Он не повел ее в лифт, не вернул в безопасные стены номеров. Вольский направился к бару отеля, расположенному в соседнем зале за тяжелой портьерой. Пространство было почти интимным — с низкими потолками, стенами, обильными темным деревом, и приглушенным светом ламп. В зале играла приглушенная, ненавязчивая музыка — томный саксофон, переплетающийся с шепотом фортепиано. Бар был почти пуст — лишь у стойки сидела пара, поглощенная своим разговором, да бармен бесшумно полировал бокалы.

— Поздравляю с успехом, — сказал Вольский, указывая ей на уединенный диван в глубине зала, скрытый от посторонних глаз высокой спинкой и огромной пальмой в медном кашпо. Его голос все еще звучал низко и напряженно, будто гитарная струна, вот-вот готовая лопнуть.

— Спасибо, — прошептала Ариана, опускаясь на мягкую кожу. Ее руки дрожали, и она сжала их в кулаки. Она все еще не могла поверить, что он публично поддержал ее, назвал своим "стратегическим активом".

Вольский заказал у бармена напиток для себя и, подняв вопросительную бровь, взглянул на нее. Ариана, чувствуя, как под его взглядом тает всякая способность мыслить здраво, с трудом сформулировала заказ на какой-то фруктовый коктейль, не особо всматриваясь в меню. Ей нужно было что-то сладкое, что поможет расслабить сжавшиеся в комок нервы и притупит остроту нарастающей паники, смешанной с невыносимым желанием.

К ее удивлению, Вольский принес их напитки сам, отказавшись от помощи официанта. Он сел рядом с ней, но не слишком близко, сохраняя дистанцию. Однако расстояние между ними казалось обманчивым. Ариана чувствовала его тепло, сковь музыку слышала его ровное дыхание. Воздух снова стал густым и тяжелым, как перед грозой.

Они сидели в оглушительной тишине, прерываемой лишь тихими нотами джаза из колонок и отдаленным смехом туристов. Ариана сделала глоток коктеля —он был сладким на вкус, немного терпким, согревающим. Она чувствовала, как тепло медленно разливается по телу, снимая остроту страха, но обостряя все остальные чувства. Ариана украдкой смотрела на Вольского. Он откинулся на спинку дивана, его взгляд был устремлен куда-то в пространство, на игру света в хрустальном бокале, но она интуитивно знала — он видит ее, чувствует каждое ее движение, каждый вздох.

— Вы были великолепны сегодня, — наконец произнес Вольский, не поворачивая головы. — Хладнокровны, били точно в цель.Я редко ошибаюсь в людях, но вы… вы продолжаете меня удивлять Я ценю это.

— Я просто делала свою работу, Марк Александрович, — ответила Ариана, но ее голос прозвучал слабо и неубедительно даже для нее самой. Это была не просто работа. Ей понравилась его похвала, но еще больше ей понравилось это головокружительное ощущение, осознание, что она не просто девочка на побегушках, а часть его стратегии.

— Не скромничайте, — Вольский наконец повернулся к ней. Его глаза в полумраке казались почти черными, безнонными, в них плясали отблески от бокала. — Вы перевернули ход переговоров. Я был готов сдаться. Устал от их упрямства. А вы… одним точным ударом вы вскрыли их слабое место и подарили мне новый козырь.

Он сказал это с такой нехарактерной откровенностью, что у Арианы побежали мурашки. Это обнаженное признание было опаснее любой лести: оно стирало последние границы. Оно делало его уязвимым. И в этой уязвимости была невероятная, магнетическая сила.

Он медленно, словно давая ей время передумать, протянул руку и коснулся ее пальцев, сжимавших бокал. Прикосновение было легким, почти невесомым, как дуновение ветерка, но оно обожгло ее кожу, как раскаленное железо. Ариана вздрогнула, но не отдернула руку. Ее сердце заколотилось часто-часто, дыхание стало рваным.

— Ариана, — прошептал Вольский, и его голосом ее имя прозвучало как заклинание, как нечто запретное и сладкое.

Он придвинулся ближе, сокращая и без того мизерную дистанцию. Теперь их бедра почти соприкасались через тонкую ткань ее платья и его брюк. Она чувствовала исходящее от него тепло, вдыхала его запах — кожи, дорогого парфюма и чего-то неуловимого, чисто мужского. Ее разум кричал об опасности, твердил о пропасти, в которую она летела, но ее тело, уставшее от постоянного напряжения, опьяненное его близостью и этой интимной атмосферой свободы от условностей, не хотело его слушать. Оно жаждало этого падения.

Его взгляд, тяжелый и пристальный, опустился на ее губы. Время замедлилось, растянулось, потеряло всякий смысл. Звуки бара — музыка, смех, звон бокалов — отдалились, превратившись в глухой, неразборчивый гул. Весь мир сузился до этого дивана, до пространства между их телами, до невыносимого, сладкого ожидания, которое вот-вот должно было закончиться.

— Я не должен этого делать, — хрипло, с усилием прошептал он, будто борясь с самим собой. Но его рука, предательски, уже скользила по ее щеке, ладонь была горячей, а пальцы впивались в волосы у ее виска, притягивая ее к себе.

Это стало точкой невозврата.

Он наклонился, и его губы коснулись ее. Сначала осторожно, почти вопросительно, давая ей последний шанс оттолкнуть его. Но это промедление длилось лишь одно мгновение. Голод, копившийся неделями в напряженных взглядах, случайных прикосновениях и подавленных желаниях, вырвался наружу с неудержимой силой. Его поцелуй стал жарким, требовательным, безудержным и властным. Поцелуй не был нежен, он был яростным началом — взрывом, который сметал на своем пути все: страх, служебные условности, память о том, кем они являются друг для друга в свете дня.

Ариана ответила ему с той же яростью, той же животной страстью, что бурлила и в ней. Ее руки сами, помимо ее воли, потянулись к нему, впились в его идеально уложенные волосы, сминая укладку, притягивая еще ближе, глубже в поцелуй. Она забыла обо всем — о своей роли скромной ассистентки, о его абсолютной власти над ее карьерой, о возможных катастрофических последствиях. В этот миг ничего больше не существовало — только вкус его губ, смешанный со вкусом напитка, твердость и мускульная сила его тела, прижимающего ее к мягкой спинке дивана, и оглушающий гул желания, пульсирующий у нее в крови.

Вольский оторвался, чтобы перевести дыхание, его лоб уперся в ее лоб. Их дыхание сплелось воедино — прерывистое, горячее, возбужденное.

— Мы совершенно сошли с ума, — прошептал он, и в его голосе слышались и изумление, и некое мрачное удовлетворение. Его руки все так же держали ее, не отпуская, пальцы впились в ее плечи, словно боясь, что она исчезнет.

Вольский снова поцеловал ее, и на этот раз его поцелуй был другим — медленным, глубоким, исследующим, почти нежным. Это был поцелуй, который обещал нечто гораздо большее, чем мимолетная страсть в баре. Это был поцелуй, который сжигал за собой все мосты, все пути к отступлению. Ариана закрыла глаза, полностью отдаваясь ощущениям, тонула в этом хаосе, в этом мужчине, и ей было плевать, что будет завтра.

Завтра непременно будет больно. Завтра будет неловко и стыдно. Завтра он, скорее всего, посмотрит на нее своими привычными, ледяными глазами железного короля и сделает вид, что ничего не было, что это была лишь случайная слабость в чужом городе.

Но сейчас, в этой петербургской ночи, в полутемном углу бар, в объятиях Марка Вольского, она была просто женщиной, которую безумно, отчаянно желают. И это было самой опасной и самой прекрасной иллюзией из всех.