Мой босс: Искушение соблазном

20. Капитуляция

Его губы нашли ее с такой стремительностью и жадностью, что у нее перехватило дыхание. Это был не поцелуй в баре отеля — тот был грязным, стремительным, опьяняющим всплеском эмоций. Этот был другим. Это было завоевание. Это было падение. Это было уничтожение всех и всяческих границ.

Он не был нежен. Его поцелуй был требовательным, властным, почти яростным. Он был похож на человека, который, наконец, получил то, чего желал так долго и так отчаянно, что уже и сам боялся этой жажды. Его руки скользнули с ее плеч на спину, прижимая ее к себе так плотно, что она чувствовала каждый мускул его тела, каждое сердцебиение, совпадавшее с бешеным ритмом ее собственного сердца.

Она ответила ему с той же страстью, вцепившись пальцами в его волосы, в складки его дорогой рубашки, боясь, что если отпустит, то это окажется сном. Разум кричал о безумии, о предательстве, о прошлом. Но тело, ее вероломное, живое тело, пело гимн освобождения. Это было правильно, это было неизбежно: как падение в пропасть.

Он оторвался от ее губ, его дыхание было тяжелым и прерывистым. Он прижал лоб к ее лбу, его глаза были закрыты.

— Черт возьми, Ариана, — выдохнул он, и в его голосе звучала не ярость, а почти что мольба, облегчение и отчаяние одновременно.

Она не ответила. Просто провела ладонью по его щеке, чувствуя напряжение его челюсти. Этот простой, нежный жест, казалось, сломал в нем что-то окончательно. Он снова поцеловал ее, но на этот раз медленнее, глубже, с какой-то обреченной нежностью, от которой у нее потемнело в глазах.

Ее ладонь на его щеке стала тем катализатором, что окончательно разрушил последние преграды. Его ответный поцелуй был уже не стремительным натиском, а медленным, глубоким погружением, полным какой-то обреченной, почти болезненной нежности. В нем было признание — признание в том, что это больше, чем просто страсть, что это вышло далеко за рамки "ошибки" или "несдержанности".

Когда Марк наконец оторвался, его дыхание было прерывистым, а глаза, темные и бездонные, искали ответ в ее взгляде. Он не нашел там ни страха, ни сомнений — лишь такое же всепоглощающее желание и принятие. Это стало последним сигналом.

Одной рукой он смахнул со стола папки и документы, которые с глухим стуком упали на пол. Звук падающих бумаг в гробовой тишине кабинета прозвучал как выстрел, возвещающий конец одной жизни и начало другой. Он посадил Ариану на край стола, встав между ее расставленных ног. Его руки скользнули под ее блузку, ладони, горячие и шершавые, прикоснулись к обнаженной коже на талии, заставив ее вздрогнуть и выдохнуть его имя.

Марк снова захватил ее губы в поцелуй, пока его пальцы ловко расстегивали пуговицы на ее блузке. Каждое прикосновение было одновременно грубым и бесконечно бережным, будто он боялся и не мог остановиться одновременно. Ткань с шелестом соскользнула с ее плеч, упав на стопку отчетов. Прохладный воздух кондиционера ударил по горячей коже, но его взгляд был жарче любого огня.

— Ты так прекрасна, — прошептал он хрипло, его губы спустились с ее губ на шею, к ключице, оставляя влажный, пылающий след. — Я сходил с ума все эти дни, глядя на тебя, зная, что не могу прикоснуться.

Ее собственная смелость удивляла ее. Руки, дрожавшие всего несколько минут назад, теперь сами потянулись к его рубашке, срывая ее с плеч, жаждая ощутить под ладонями напряжение его мышц, тепло его тела. Каждое открытие — его, ее — было как срывание печати, как шаг в запретную, ослепительную реальность.

Стыд должен был сжечь ее изнутри, но его было не было. Было только ожидание. И желание. Острый, мучительный восторг от того, что Железный Король, всегда контролирующий себя, сейчас смотрел на нее с таким голодом, что, казалось, готов был поглотить ее целиком. Он не заставил себя ждать. Он был и исследователем, и завоевателем, и она с радостью отдавала ему всю себя.

— Ариана… — ее имя на его устах звучало как молитва и как проклятие.

Это была не просто физическая близость. Это было сражение и капитуляция одновременно. Падение крепостей, стены которых рухнули под напором взаимного влечения. Она видела, как исчезает его маска, как его лицо искажается не контролируемой страстью, а настоящей, животной, необузданной эмоцией.

Скоро и его контроль начал трещать по швам. Она отвечала ему, ее тело, забывшее обо всем на свете, знало только его — его запах, его голос, шепчущий ей на ухо какие-то бессвязные, обжигающие слова на грани бранных и нежных. И в этот момент она поняла, что добилась невозможного — она заставила Марка Вольского потерять контроль над собой.

Взрыв наслаждения накрыл ее внезапно, волной сокрушительной силы, вырывая из груди сдавленный крик, который он заглушил своим поцелуем. Ее тело содрогнулось в конвульсиях, и это стало последней каплей для него.

Они замерли на несколько долгих минут — он, опершись на стол и тяжело дыша, она, все еще обвив его руками, чувствуя, как безумная дрожь медленно отпускает ее тело. Тишину нарушали лишь их прерывистые вздохи.

Он медленно поднял голову и посмотрел на нее. Его взгляд был другим — тяжелым, задумчивым, лишенным былой ясности. В нем не было ни сожаления, ни торжества. Было нечто более сложное и пугающее. Признание в том, что ничего не закончилось. Что все только начинается.

Марк не спрашивал больше ни о чем. Не говорил об отеле. Не говорил о работе. Одной рукой он поправил сбившуюся на ней прядь волос, его пальцы дрожали. Затем, молча, он начал помогать ей одеваться. Его движения были медленными, методичными. Он поднял с пола ее блузку, аккуратно вдел ее руки в рукава, застегнул пуговицы, одна за другой, его пальцы ненадолго задерживались на каждой. Каждое прикосновение было теперь не жгучим, а каким-то… утверждающим. Как будто он заново познавал границы ее тела, но уже с правом собственности.

Когда она была одета, он отошел на шаг, все еще тяжело дыша. Он посмотрел на погром на своем столе, на сброшенные на пол документы, и в его глазах мелькнуло что-то, похожее на изумление перед тем хаосом, что они вдвоем сотворили.

— Идем, — наконец сказал он, и его голос был хриплым от страсти и усталости. Он не взял ее за руку, но его взгляд был приказом, от которого нельзя было отказаться. Он поднял с пола их пиджаки, накинул пиджак ей на плечи, а свой надел на голове тело.

Марк повел ее к лифту, ведущему на его личную парковку. Двери закрылись, и Ариана, глядя на его отражение в блестящих металлических стенах, поняла, что обратного пути нет. Они перешли грань, за которой не было ни начальника, ни подчиненной, ни обид прошлого, ни планов на будущее. Было только "после". И это "после" было одновременно самым страшным и самым желанным, что случалось с ней в жизни.