Мой босс: Искушение соблазном

26. Воздух

Солнечный луч, игравший на отполированной до зеркального блеска поверхности стола Марка, казался Ариане единственным живым и беззащитным существом в его кабинете. Она стояла перед ним, стараясь дышать ровно и глубоко, но каждый вдох давался с трудом, словно воздух в этом помещении был густым и тяжелым, как сироп.

Память коварно подбросила ей другой образ: солнечное утро в его пентхаусе, где тот же самый свет заливал его обнаженные плечи, когда он стоял на кухне, готовя ей кофе. Тогда его движения были лишены привычной резкости, а взгляд, встречаясь с ее глазами, не скалывал лед, а оттаивал, становясь почти теплым. Он молча протянул ей кружку, и их пальцы соприкоснулись.

Это воспоминание было таким ярким и таким болезненным сейчас, когда между ними снова выросла стена из стекла, стали и субординации. Он даже улыбнулся тогда, уголки его губ дрогнули в неуверенной, почти застенчивой улыбке, увидев, как она уткнулась носом в кружку, вдыхая аромат. Эта улыбка стоила для нее больше, чем все его последующие дорогие подарки. Она была доказательством того, что под маской безжалостного дельца скрывается кто-то настоящий. И теперь, глядя на его каменное, отстраненное лицо, ей хотелось крикнуть: "Куда ты делся? Вернись!"

Но она молчала. Потому что правила игры были установлены им же. Работа есть работа. А те редкие, украденные у реальности моменты близости должны были оставаться за дверью этого кабинета. И все же, где-то глубоко внутри теплилась надежда, что он тоже помнит то утро. Что где-то там, под толщей льда, тлеет тот самый человек, который смотрел на нее не как на сотрудника, а как на женщину, с которой он делил тишину и утренний кофе.

Мысленно она перенеслась в тот момент, когда, еще не одетая, завернутая в его слишком большой для нее халат, наблюдала, как он двигается по кухне.

— Марк Александрович, — начала она, заставляя свой голос звучать ровно и твердо, хотя внутри все сжималось в тугой, трепещущий комок. Он поднял на нее взгляд поверх экрана ноутбука, его глаза были привычно сосредоточенны, отстраненны, как у хирурга перед сложной операцией. — Мне нужно взять отгул. Завтра. И послезавтра.

Его пальцы, летавшие по клавиатуре со скоростью мысли, замерли. Он медленно откинулся в кресле из черной кожи, и его взгляд стал пристальным, оценивающим, сканирующим. Не гневным, а скорее… удивленным, даже слегка озадаченным. Как будто она попросила не отгул, а разрешение слетать на Луну или нарушить законы физики.

— Обоснуйте, – произнес он ровным, лишенным каких-либо эмоций тоном, который она ненавидела лютой ненавистью. Он всегда так говорил, когда проверял ее на прочность, когда испытывал границы ее выносливости.

У нее внутри все сжалось еще сильнее. Она сделала еще один глубокий, но тихий вдох.

— У моей мамы юбилей. Мы… мы планировали скромный семейный ужин, — она не стала упоминать, что "скромный" на их семейном языке означал "курицу, фаршированную яблоками, и торт домашнего приготовления", и что для ее родителей это событие было огромным, одним из главных праздников в году.

Он помолчал, его взгляд скользнул по ее лицу, будто ища малейшие признаки обмана, слабости или манипуляции.

— Это несвоевременно, Ариана. У нас на следующей неделе крупная сделка с “Вест-Грин-Строй”. Вы в курсе объема работы.

Это была правда. Работы было горы, ворохи документов, бесконечные согласования, и ее роль в этом процессе была ключевой. Но юбилей мамы, которую она не видела уже несколько месяцев, с тех самых пор, как погрузилась в этот водоворот из страсти, ненависти, офисных интриг и опасной близости с человеком, сидящим напротив.

— Я знаю, – сказала она, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Я все подготовлю сегодня. Все документы будут на вашем столе к концу дня. Я буду на связи по телефону, если возникнут срочные вопросы. В любое время, — Ариана говорила быстро, заранее подготовив аргументы, как адвокат для суда.

Марк смотрел на нее еще несколько томительных секунд, его лицо было непроницаемой маской из гранита и льда. Она видела, как в его глазах, этих бездонных, темных озерах, борются два начала: привычная, укоренившаяся потребность в тотальном контроле, в том, чтобы она всегда была в зоне досягаемости, и что-то еще. То самое "что-то", что просыпалось в нем по ночам, когда он шептал ей на ухо не приказы и не распоряжения, а ее имя, срывающимся от страсти голосом.

Наконец он тяжело вздохнул и с неохотой кивнул, один резкий кивок.

— Хорошо. Два дня. Но я буду звонить. И я ожидаю, что ты будешь на связи. Без исключений. Никаких "я не слышала звонка" или "разрядился телефон". Понятно?

Облегчение, сладкое, головокружительное и такое долгожданное, волной накатило на нее, едва не подкосив ноги. Она чуть не рассмеялась, чуть не заплакала.

— Спасибо. Конечно. Понятно.

Он уже снова смотрел в монитор, отрезав ее своим привычным, безжалостным жеством – разговор окончен, вернитесь к работе. Но когда она уже повернулась к двери, ее рука уже лежала на холодной металлической ручке, он произнес, не поднимая глаз, голос его был приглушенным:

— Передай матери… мои поздравления.

Фраза прозвучала неловко, вымученно, будто он выдавливал ее из себя. Для него даже такая простая, банальная вежливость была сложным, почти чуждым социальным ритуалом. Но для Арианы эти два слова значили неизмеримо больше, чем просто формальность. Это была крошечная, но невероятно значимая уступка. Молчаливое признание того, что у нее есть жизнь за пределами этих стеклянных стен. Жизнь, в которой есть мама, папа, дом, где пахнет пирогами, и уютный диван, на котором можно свернуться калачиком с книгой. Жизнь, в которой у мам бывают юбилеи.