Опечатанный вагон. Рассказы и стихи о Катастрофе

В день бедствия

на тучу села птица

ясноголосая.

Глядит с высот

на сад под ней.

Пронесся

ветер в языках огней.

Кто-то

поет.

В саду:

Сирени песнь,

Река чудес.

И матери лицо

над садом в синеве.

Вчерашней тьме вдогон

созвездия удач.

Вдруг скрежет, скрип.

Застыл вагон.

Воспоминаний все тесней загон.

Осенние листы —

изгои крон.

От пальцев,

собирающих листву,

Дорог тянулась пятерня

туда,

где власть огня,

воспоминаний дым.

Осенним дням конец.

Пейзаж погас шурша.

Полет свой

снизила

душа.

Вагон.

Пейзаж в смятении. Свою тетрадь

листает в страхе: лес, туннели, плес.

(Что память? Время + пространство.)

Во тьме несется детство под откос.

Все оглушительней конвоя смех.

Башка скотины потянулась вверх.

Из преисподней

птица пронеслась.

Свет! Свет!

И мрак потек

и окровавил рот.

………………………………

Смотрел ребенок на огней размах.

Светился серп в огромных небесах.

Страх

стал большим, как зверя глаз.

«Мой взгляд тебя отыщет и тогда,

когда утрачу плоть.

Чтоб снова не пропасть в толпе,

из памяти моей не исчезай», —

сказала мать, и в пустоту

простерла платья край.

За городской чертой

вповалку на земле

лежат,

как будней хлам.

Их обнажила смерть:

«И ночью праздничный наряд

нам не надеть».

Ребенок закричал во сне

и разбудил

тень часового на стене.

Чтоб спал ребенок,

птица

пропоет:

«Ногами дыма

идет

восход!»

У мальчика в глазах

подранка страх.

На языках огня — их семьдесят числом —

окрестный вид

кричит.

Сказала мать:

«Глаза твои,

чтоб крепче был твой сон,

я прикрывала волос копной.

Теперь меня обрили.

Не волосы твои глаза прикрыли —

прах земной».

Словно мороз,

в тело вползает смерть.

Настежь барака дверь.

Зимний пейзаж погружен

в белую тишь.

На колеснице закрытых глаз

мальчик возносится в сон.

Днем седым

стелюсь по тебе лицом,

как змея,

как дым.

Память моя

по венам твоим

сочится в мертвую ночь.

Из моего чрева

ты когда-то

пророс.

Теперь под моими ногами

будешь цвести.

В последней игре

мячи твоих глаз

в черную лунку

летят.

Тень:

ужас

на четвереньки встал —

возопит живой, чтоб не смолк мертвец.

Нарисовала тьма

мертвого мальчика.

Глаза дождя

разглядели сирень.

Мальчик сел в ее тень

и остался жив.

Птица эту картину

унесла на крыльях чуть свет.

Вращается земля:

ничто не пошатнется.

Лежащий человек —

почти мертвец.

Тот, кто встает,

себя не узнает.

Кричит детвора:

«Давид, пора!

Вставай! Мы хотим рассмотреть

смерть.

Откуда она и где душа?»

А человек лежит

и, словно смеясь над детьми,

жужжит живучими мухами.

Мороза хлыст.

Четыре ветра тянут

телегу с мертвецом.

В бараке меж дорог

сидит мудрец

и, ноги крестиком сложив,

глядит на нолик фонаря.

Телеге ветров поперек

порыв из пустыря.

Умаялись тащить.

В телегу влезли.

Безмолвье пепла

забило глотку мира.

Одетый в мрак,

спустился вечер на барак,

сел на пороге. Тень неба поплыла,

как труп,

сквозь дождь,

заливший праздный двор.

Одетый в мрак,

расселся вечер на пороге мирозданья

и траурных семь дней прождал.

А на восьмой

встать опоздал.

Тень тучи

падает

на реку,

река впадает в сад,

как птица,

возвращается,

а птица

садится

у ворот

того, что не вернет.

Где сад?

Но заперт вход,

Былого не сыскать.

И в ярости река —

всего живого

мать!

Дым

в небосвод

течет

из сада.

Всевышний посмотрел —

и веет ужасом

прохлада.

К деревьям сада

ревновало сердце —

та птица,

чье гнездо

в земле.

А сад,

что замер, онемев,

из сердца неба

брал напев.