Опечатанный вагон. Рассказы и стихи о Катастрофе

Диалоги, интермеццо I

Как давно ты оказался тут?

Вчера.

Только вчера?

Нет. Я всегда был тут. Я будто здесь родился.

Родился? Ну и словечко ты выбрал для такого места!

Это самое правдивое из всех слов.

Тем не менее, ты все-таки ими пользуешься, а?

Все меньше и меньше.

Тебя утомляет разговор?

Не то: слова связывают, тогда как я хочу убежать.

И тебе удается?

Иногда.

Как?

С помощью образов.

Каких образов?

Из прожитой жизни.

Когда? Где?

Дума. Прежде.

Значит, было прежде?

Да. Полагаю, что да. Надеюсь.

И ты туда возвращаешься?

Полагаю, что да. Надеюсь.

Чтобы… что там делать?

Есть.

И это все?

Да. Есть и снова есть. Вместе с родителями. То, что мы ели в Субботу. Вместе с друзьями, гостями, нищими-попрошайками, забредшими в наш город. Белый хлеб, рыбу, овощи. Есть медленно, очень медленно. Жевать. Вдыхать этот запах. Фрукты. Сласти. Много-много всего. Есть с утра и до вечера.

И это все, о чем ты думаешь?

Это все, что я могу разглядеть.

А будущее? Неужели ты никогда не думаешь о будущем?

Да, конечно. Вечерний суп, утренний сухой хлеб: разве это не будущее? В мыслях, я уже проглотил свой суп, я уже дожевал свой хлеб. Будущего больше нет.

Кто ты?

Номер.

А твое имя?

Нету. Его сдуло. Унесло в небо. Посмотри наверх. Небо черно — черно от имен.

Мне не видно неба. Колючая проволока заслоняет.

А вот я его вижу. Смотрю на колючую проволоку и знаю — то, что я вижу, и есть небо.

Ты хочешь сказать, что и наверху у них есть колючая проволока?

Конечно.

И все, что к ней прилагается?

Почти все.

Мучители? Экзекуторы? Жертвы, не имеющие ни сил, ни желания сопротивляться, улыбаться теням?

Я же говорю вам: там все то же самое, что и здесь.

Тогда мы пропали.

Разве мы одни?

Сколько тебе лет?

Пятнадцать. Или больше. А может, меньше. Не знаю. А вам?

Мне пятьдесят.

Завидую вам. Вы выглядите моложе.

А ты, ты выглядишь старше.

Как ни смотри, оба мы ошибаемся. Я в этом уверен. Мне пятьдесят, а вам пятнадцать. Не возражаете?

Отнюдь. Ты или я, не все ли равно. Скажи лучше: ты знаешь, кто ты?

Нет. А вы?

И я не знаю.

Но вы по крайней мере уверены, что существуете?

Я — нет. А ты?

Нет. Я тоже не уверен.

Но наши лица? С ними-то что случилось?

Это маски. Их одолжили тому, у кого нет лица

Ты спишь?

Нет. Это что-то другое.

Ты грезишь? С открытыми глазами? Отдаешься на волю своего неуемного воображения? Стараешься почувствовать себя человеком, заполнить пустоту?

Для этого я слишком слаб.

Тогда что же ты делаешь? Глаза твои широко раскрыты.

Я играю.

Ты — что?

Я играю в шахматы.

С кем?

Не знаю.

А кто выигрывает?

Этого я тоже не знаю. Знаю только, кто проигрывает.

Эй, ты там! Ты вроде молишься?

Не угадали.

Твои губы шевелятся.

Привычка, наверное.

Ты привык так много молиться?

Так много. И даже еще больше.

Чего ж ты просил в своих молитвах?

Ничего.

Прощенья?

Может быть.

Знаний?

Может быть.

Дружбы?

Да, дружбы.

Шанса избежать зла и прилепиться к добру? Хоть какой-то уверенности, что живешь по правде или — хотя бы — просто живешь?

Возможно.

И это ты называешь ничем?

Совершенно верно. Это я называю ничем.

Ты был богат?

Очень богат. Как король.

Чем занимался твой отец?

Он был торговцем. Ему приходилось тяжело работать.

Я думал, богатые не должны работать.

Мой отец работал. От рассвета до поздней ночи. Моя мать помогала ему. Мы все помогали, даже дети. У нас просто не было выбора.

Значит, он не был богат.

Нет, был. Ни один нищий никогда не покидал нас без того, чтобы насладиться вкусной едой за нашим столом, вместе с нами. Моя мать подавала ему первому. А в праздничные дни наш дом был полон бедняков: это были наши почетные гости.

Где ты жил?

Во дворце. Просторном, огромном. И прекрасном. Великолепном, роскошном. Необыкновенном.

Сколько там было комнат?

Три. Нет, четыре. Мы немножко натыкались друг на друга, но это ровно ничего не значит. Водопровода там не было. И все же — это был дворец.

Ты когда-нибудь вернешься туда?

Нет. Этого места больше нет.

Что ты станешь делать, когда все это кончится?

Построю дом и наполню его едой. А потом приглашу всех бедняков со всей земли, и мы вместе будем есть. Только…

Да?

Только никто не придет, потому что все это никогда не кончится.

Ты знаешь, ты словно одержимый! У тебя всего одна мысль, одно желание: поесть, наполнить желудок, усладить едой свое сердце.

Я голоден.

Как-то не принято все время думать о еде.

Как-то не принято все время быть голодным.

Ты хочешь сказать, больше ничего не имеет значения?

Больше ничего и нет.

А как же идеи? Идеалы? Великие мечты человечества о преобразовании мира? Извечная радость человека, познавшего секрет ожидания?

Можешь отдать их все за один ломоть хлеба.

А Бог?

Давай не будем говорить о Боге. Во всяком случае, не здесь.

Значит ли это, что ты больше не веришь в Него?

Я этого не сказал.

Должен ли я заключить, что твоя вера не покинула тебя?

Этого я тоже не сказал. Я сказал, что отказываюсь говорить о Боге здесь, в этом месте. Сказать «да» было бы ложью. Сказать «нет» — тоже. Уж если на то пошло, я бы встретил Его гневным криком, резким жестом, бормотаньем. Но превратить Его — здесь — в теологический вопрос — на это я не пойду! Бог — здесь — это дополнительная миска супа, которую пододвинули к тебе или отняли у тебя просто потому, что кто-то рядом с тобой оказался проворней или сильнее. Бога — здесь — можно найти не в простых или высокопарных фразах, а в ломте хлеба…

Который тебе достался или вот-вот достанется?

…который тебе никогда не достанется.

Будешь помнить меня?

Да, обещаю.

Но как? Ты даже не знаешь, кто я. И я сам этого не знаю.

Неважно: я запомню свое обещание.

Надолго?

Так надолго, как только возможно. На всю мою жизнь, быть может. Но… отчего ты смеешься?

Чтобы ты запомнил мой смех, запомнил выражение моих глаз.

Ты лжешь. Ты смеешься, потому что сходишь с ума.

Прекрасно. Так запомни мое безумие.

Скажи мне… причина твоего смеха — во мне?

Ты не единственный, мой мальчик, ты не единственный.

Диалоги, интермеццо II

Ты на меня сердишься?

Иногда. Немножко.

Потому что я так не страдал, как ты?

Потому что ты был тут и ничего не сделал

А что мы могли сделать?

Кричать. Вопить. Нарушить заговор молчания.

Мы не знали.

Неправда. Все знали. Теперь уже никто не тщится это отрицать.

Ну хорошо, мы знали. Но мы не верили.

Вопреки всем доказательствам, сводкам, секретным донесениям?

Именно из-за них. Как ты не понимаешь? Они были настолько ужасны, что мы не могли им поверить.

Вы должны были.

А ты, разве ты поверил бы им? Скажу больше: ты, прошедший через это, ты что — в самом деле уверен сегодня, что это было?

Нет. Но…

Да?

…со мной это иначе. Порой я вообще не уверен, что имею право сказать «я».

Вот он, вот! Это он! Хватайте его поскорее!

О чем вы толкуете?

Это он, говорю вам! Он опасен, его надо убрать!

Что вам от него надо? Что он такое сделал?

Ничего, но…

Он ничего не сделал? И вы хотите подвергнуть его наказанию, изолировать?

Просто изолировать. Он способен на все. Он слишком много знает о человеке и планете людей. Его надо оградить. Нас надо оградить. Если он начнет говорить, нам конец. Мы должны сделать все, чтобы он не нарушил молчания!

Но он пока ничего не сказал, не так ли?

Тем более следует поскорее посадить его под замок, пока еще не поздно! Посадите его с безумцами, потерявшими память, утратившими будущее! Покуда он на свободе, я — в опасности.

Да вы сами-то хоть раз с ним говорили?

Никогда. Но он говорил со мною.

И что он вам сказал?

Он просил у меня прощенья.

И это все?

А вам этого мало? Он издевался, я знаю. Это я должен просить у него прощенья. Но я не решаюсь, я боюсь его голоса, его взгляда. Мне холодно, когда он поблизости. Я становлюсь его тайной, той, что он унесет с собой в могилу. Он меня пугает; я не смею пошевелиться, не смею дохнуть. Даже смотреть. Моя голова долбит стену, и эта стена — он, вы — а я, где же я? И кто я? Только он один это знает, и в этом его отмщение. Я говорю вам: он опасен! На помощь!..

Вы плохо выглядите, на вас лица нет.

О, со мной все в порядке.

Вы чем-то расстроены?

Возможно. Но ничего серьезного.

Взгляните на себя.

Зачем, я вам верю.

Так больше продолжаться не может.

И что вы мне предлагаете?

Откуда мне знать? Посмотрите вокруг. Деревья в цвету. Яркие витрины. Хорошенькие девушки. Что, черт побери, гонит вас прочь? Я ручаюсь, что после…

После? Вы сказали: после? А что это означает?

Скажите мне.

Что именно?

Что вы мне симпатизируете.

Я вам симпатизирую.

Что вам меня нехватает.

Мне вас нехватает.

Что вы меня любите.

Я вас люблю.

Что вы хотите жить со мной рядом.

Я хочу жить с вами рядом.

Вас это пугает?

Да.

А меня пугает, когда вы далеко.

Меня тоже.

Так оставайтесь рядом.

Попытаюсь.

А вы со мной поговорите?

Попробую.

Вы не доверяете словам?

Хуже. Я утратил всякую связь со словами.

Но я боюсь вашего молчания.

Я тоже.

Как только вы прекращаете говорить, вы прекращаете видеть.

Напротив, только тогда я и начинаю видеть.

Вы меня помните?

Нет.

Мы были соседями.

Возможно.

Мы были друзьями.

Когда?

Прежде.

Да, припоминаю.

Мы ходили в одну школу, мечтали об одном и том же, любили одних и тех же учителей.

Верно! Теперь я вспомнил. Мы еще собирались стать раввинами.

А что вы делаете теперь? Я — скульптор. А вы?

Я пишу.

Вы так странно сказали это…

А чего вы ожидали? Миллионы человеческих существ должны были погибнуть, чтобы вы смогли стать скульптором, а я — рассказчиком.

Мне бы хотелось задать вам вопрос, но я боюсь поставить вас в неловкое положение.

Ничего, спрашивайте.

Как это вам удавалось спать?

Где? Там?

Да, там.

Дорогая сударыня, это было просто: я считал трупы. Их было множество. И в темноте все они были похожи — включая меня самого. Я начинал с себя, сбивался и начинал сначала, но их всегда оказывалось на единицу больше, чем я хотел видеть. Сон был единственным средством избавиться от этого незваного гостя. А почему вы интересуетесь?

О, просто из любопытства.

Жаль. Я, было, подумал, у вас проблемы со сном.

* * *

Вы выглядите печальным — может, вы заболели?

Нет, уверяю вас.

Вы здоровы? Еды вам хватает? Y вас все в порядке?

Не жалуюсь.

Вас не огорчает счастье других? Невинность младенцев?

Мне нравится, когда люди счастливы, и я люблю детей.

Тогда отчего же вы рассказываете им о грустном?

Вовсе нет. Спросите детей — они вам сами скажут.

Но люди от ваших историй плачут, разве не так?

Нет, от них не плачут.

Только не говорите мне, что они вызывают смех!

Я и не говорю. Единственное, что я скажу, это что они побуждают мечтать.

Поиграй со мной, а?

Согласен.

Я — вестник.

Привет, вестник.

Я — щедр и могуществен.

Браво, вестник.

Я желаю тебе добра.

Да здравствует вестник!

Каково твое самое заветное желание? Скажи мне — и оно исполнится.

А ты и впрямь славный вестник.

Ну, так каково же твое желание?

А, да. Вот оно: сделай так, чтобы я непременно встретил такого, как ты.

Ты там?

Я здесь, сынок.

Так темно. Я дрожу. Меня лихорадит. И я боюсь.

Я здесь.

Мы здесь только вдвоем, ты и я?

Думаю, да.

Ты можешь что-то для меня сделать?

Ну конечно, сынок.

Спой мне.

В такой-то час?

Ты мне отказываешь?

Но мы можем разбудить весь дом, всю улицу…

Ну и что. Я хочу, чтобы ты спел. Для меня. И для тебя тоже. Ты обещал. Когда ты поешь, мы не одиноки. По-прежнему темно, и я по-прежнему боюсь, но это не имеет значения, ты понимаешь, страх больше не приходит извне, он исходит от твоей песни, от ее слов, от меня самого… ты там?

Да сынок. Все мы здесь.

Диалоги, интермеццо III

Это на меня ты смотришь так враждебно?

Да. На тебя.

Ты что — знаешь меня?

Я тебя знавал.

Мы разве встречались?

Часто. Слишком часто.

Где?

Там.

В самом деле? Не припомню, что видел тебя.

Зато я тебя помню.

Как я выглядел?

Черным.

Что???

Ты был чёрен, совершенно чёрен. Дубинка, дым, злобные глаза убийц, безжизненные глаза жертв: всё черное, черное, черное. Колючая проволока, вышки, камни, бескровные губы: всё, что было черно, — был ты…

Это мой любимый цвет.

Я не мог видеть ничего, кроме тебя. С утра и до ночи и до следующего утра. Ты, ты — всегда и только ты. Чужак, чье горячее прерывистое дыхание я чувствовал на своем затылке во время переклички, больной, снедаемый завистью, когда я собираюсь припрятать кусок хлеба, — это был ты. Друг, который цепляется за меня, и кто-то другой, умирающий, кто из последних сил цепляется за моего друга; скотина, норовящий урвать в свою миску баланду погуще и пожирнее, чем у меня; едва волочащий ноги отец и его сын, перепуганный до того, что не в состоянии помочь даже собственному родителю; капо, назначающий меру наказания, и безмолвно покорные ему или безнадежно бунтующие узники — все они были тобой: тобой, всегда и только тобой.

Странно, я никак не могу вспомнить твое лицо.

Ты был занят, просто перегружен работой. А нас было слишком много.

И все-таки… У меня неплохая память… Обычно я не забываю… Ты уверен, что…

Уверен, я абсолютно уверен. Я был там! Я — твоя добыча, твоя цель! Накрытый твоей черной тенью, я принадлежал тебе!.. Твоя власть не имела себе равных. Ты был всесилен. Беспределен. Мы убегали от тебя к тебе. Бежать, скрыться было немыслимо: все мы были внутри тебя.

Отчего ты. так взволнован? Да ты просто вопишь… Ты что — сердишься на меня? Теперь?

Я был сердит на тебя.

Но почему? Раз я отпустил тебя…

Ты не должен был этого делать.

И это ты называешь благодарностью! Если б я знал…

Что ж ты замолчал, продолжай. Если б ты знал, то что?

Ничего.

Если б ты знал, ты бы меня не пощадил. Это ты хотел сказать?

Возможно.

Почему же ты пощадил меня?

Потому что я не знал — я только что сказал тебе об этом.

Ты пытаешься уклониться — почему?

Ладно, будь по-твоему. Скажем, ты был слишком юн.

Там были моложе меня. Но ты забрал их.

Скажем, ты это заслужил.

Заслужил? Я? Ты лжешь! Я был не лучше моих товарищей и уж конечно не лучше моих покойных друзей.

Может быть, кто-то ходатайствовал за тебя.

И кто бы это мог быть?

Твои предки. Твои учителя. Откуда мне знать?

Выходит, это не было чистой случайностью? Ты знал, что делал? Ты был не просто посредником? Не просто исполнителем?

Бери выше.

Значит, твои решения были взвешены, а не произвольны? Ты знал, почему — с какой целью — ты посылаешь одних прямиком в пропасть, а других обрекаешь на мучительное блуждание во мраке иллюзий? У тебя был четко продуманный план, цели, задачи?

Тебе хочется, чтобы я ответил «да»?

Конечно. Но мне нужна правда.

Жаль. Потому что мой ответ — «нет». У меня не было программы, не было руководящих принципов. Никто не посвятил меня в смысл моей задачи. Никто не предупредил меня о том, чтобы не преступать некую черту, не трогать чьи-то жизни. Мои дела не составляли целостной картины и не имели смысла. Я делал свое дело едва ли не рассеянно, не вникая и не участвуя в нем персонально. Тем не менее я дотошен и пунктуален. И никогда не ошибаюсь. Я всегда изучаю местность — говоря фигурально, — прежде чем выступить в поход. Это делается неявно, но так уж диктует моя профессия. Для меня каждое существо — особый случай. Каждого надо измерить и изучить. Чтобы не промахнуться, чтоб не было осечки. Тот, кто отмечен моей печатью, должен пройти свой путь и ничей другой. Но там все было иначе. Там каждый мог оказаться на месте другого.

Мертвые могли остаться в живых?

Конечно.

А те могли бы не выжить?

Именно так.

Ты ведь говоришь это не для того, чтобы позлить меня или сделать мне больно? Ты и вправду не был исполнителем чьей-то воли? Не применял некий закон в соответствии с заданными критериями? Ты не играл роль? Это ведь не было игрой?

Я был индифферентен. Рассеян. Лучше было бы сказать: свободен.

А как же твое имя? В конце концов, оно ведь указывает на твое подчиненное положение! Предполагается, что ты должен исполнять задание, возложенное на тебя твоим повелителем — нашим повелителем! Это он говорит тебе, куда идти и кого схватить. Или я не прав?

В целом ты прав. Но там я был наделен полномочиями: я был главным. Я делал то, что мне нравилось. Он ни разу не вмешался, ни разу не высказал своего отношения. Подобно ему, у меня тоже нет имени — или у меня их слишком много. Все имена были моими. Он забавлялся, мне же это наскучило.

Так это было… чистой случайностью?

Чистой случайностью.

Значит, со мной все легко могло кончиться совсем иначе?

Именно так.

Но это ужасно…

Что ты сказал?

Это еще ужаснее, еще невыносимее, чем я думал.

Что?

Так значит, это было чистой случайностью, чистой случайностью, просто чистой случайностью.

Если для тебя это так важно, ты можешь пойти со мной теперь. Сам ведь знаешь, это никогда не поздно.

Но это не то же самое.

Я что же — так сильно изменился?

Нет. Да и я не очень.

Так что же изменилось?

Наши отношения. Прежде нас было только двое — ты и я. Теперь я не один. Если я уйду с тобой, это отразится на других.

Только не говори мне, что ты счастлив!

Речь не об этом.

Ты полагаешь, что ты полезен, незаменим?

И не об этом тоже.

Тогда что же?

Прежде я был тобой. Так видел меня человек, стоявший позади меня в очереди за хлебом, и так видел меня старик, чьи шансы выжить сокращались с каждым часом: над ним смеялись моя молодость и стойкость. Эти люди видели во мне тебя. Теперь не так. Я стал слабее, бесконечно слабее тебя — но я больше не ты.

Ты это серьезно?

Серьезнее не бывает.

В таком случае, мне тебя жаль.

Ты знаешь это слово?

Да, я знаю это слово. Я знаю все слова! Я жалею тебя, потому что ты делаешься все слабее. Ты способен мириться лишь с тем, что тебе подходит. Знай: уйдешь ли ты со мною или нет, всегда найдутся люди, для которых ты по-прежнему будешь мной. И неважно, веришь ли ты мне теперь, главное, что я это знаю. Мне этого довольно. Коль скоро дело касается их, оно выходит за пределы случайности.

Ты не должен был меня щадить тогда… ты не должен был меня щадить.

Подойди поближе. Кого бы ты хотел увидеть?

Ты знаешь сам.

Смотри получше, ты их увидишь. Ты сможешь их узнать?

Наверное.

Видишь ты их?

Пока нет.

Подойди чуть ближе.

Теперь я их вижу.

Всех?

Нет, не всех.

Кого же не хватает?

Мальчика.

Он должен быть тут. Взгляни еще раз.

Я его не вижу.

Похоже, в этом твоя вина, а не его. Но остальные — ты их видишь?

Отчетливо. Они почти не изменились. Только кажется, будто они страдают от холода. Жмутся друг к другу, пытаясь согреться. Они дрожат.

Они боятся?

Это по ту сторону страха.

Отчего они дрожат?

Не знаю.

Спроси их?

Не смею.

Ты собираешься с ними говорить?

Я говорю с ними. Но кажется, они меня не слышат. И все же, они на меня смотрят. Они меня видят, но говорить не хотят.

И в этом тоже, как кажется, твоя вина, не их.

Наверное.

Теперь и ты дрожишь?

Я этого не заметил. Я думал, я тоже был по ту сторону страха.

Тогда, наверно, это гнев.

Надеюсь.

Постой, постой! Ты все же следи за собой! Держи себя в руках! Но прежде всего сделай мне одолжение: не трогай зеркала, оно может разбиться. А я без него не могу. Оно мне нужно, слышишь, оно мне просто необходимо!

Больше, чем я сам?

Больше, чем все вы. Для вас это всего лишь возможность помечтать, а я в нем черпаю вдохновение для действий.

Не волнуйся. Не я разобью твое зеркало. За меня это сделает мальчик. Против него ты бессилен. Глаза над ним не властны. И он не дрожит. Он мертв. Ты дал ему возможность ускользнуть от твоей хватки.

Это немыслимо: ты просто не хочешь понять. Не я его убил. Это — ты.

(1967)