Оружейник

Глава 14

Иногда человеку для счастья нужно совсем немного. Например, чтобы не пристрелили сходу. Еще хорошо, когда кто-то забирает у тебя тяжеленный "льюис". А уж если дают запасного коня и позволяют ехать рядом с командиром отряда, так это вообще замечательно. Можно даже позволить себе чуть расслабиться и не думать о чертовой куче срочных, очень срочных и "надо-было-сделать-еще-вчера" дел.

— Значит, в отряде Педро тебя не предупредили, что "Черная смерть", это женщина?

— Причем очень красивая женщина…

— Так… давай без этих вот буржуазных штучек… — Тереса фыркнула, по-моему, больше нарочито, чем всерьез и на самом деле комплимент ей все же понравился. — Ты не представляешь, какие серенады мне пели еще в Мексике…

Кое-что я мог представить, ведь товарищ Тереса Гарза выглядела просто потрясающе. Нет, само собой, ценитель "кастильского профиля" мог бы начать ныть, что скулы чуть более выступающие, чем это допустимо по канонам или там нос не совсем орлиный… но по мне капля… ну, чайная ложка экзотики скорее оттеняла, чем портила. Ну да, Мексика тоже тот еще плавильный котел, от индейцев и негров до испанских аристократов и гринго, а у тех самих в крови много чего намешано. Как по мне в данном случае результат получился отличный и не важно, кто там чего намешал. А любителям чистой породы лучше ограничиться лошадьми и прочим животноводством. Или пусть выведут для начала умеренно ворующих чиновников, там посмотрим. А пока… когда Тереса сняла плащ, оставшись в одной рубашке цвета "застиранный хаки", я прямо задохнулся — хотя как раз мою грудь ничего настолько туго не стискивало.

— Я не представляю, как ты за волосами ухаживаешь. У моего друга есть вороной конь, он бы при виде твоей гривы умер от зависти.

— Мучительно. Но… — Тереса задумалась, слегка откинувшись в седле, — бабушка очень гордилась моими волосами. Любила расчесывать, мастерила сложные прически, все повторяла: "Береги их больше всего на свете, внученька, это богатство, которое будет всегда с тобой". И так получилось. Почти все, что запрещали отец и мать, я в итоге нарушила, но вот постричься коротко никак не решусь. Приходится страдать.

— Ясно.

— А почему ты крикнул "Viva Mexico Libertad!"?

— Крикнул? Я думал, меня только на жалкий хрип хватило…

— Ну, сказал…

— В тот момент это был чистый рефлекс, — сознался я, — но, думаю, дело в карабине. Скорее всего в нем… ты же стояла в тени, так что я видел только часть лица, край шляпы, патронташ… ну и то, чем в меня целятся. А дальше цепочка… "винчестер" 1894, патроны тридцать-тридцать… Панчо Вилья… Да здравствует свобода Мексики!

Тереса рассмеялась.

— Да, соображаешь ты быстро… и хорошо. Хотя все равно бы я в тебя не выстрелила. Ты мне понравился.

— Ты мне тоже.

— Вот еще скажешь! Ты кроме ствола в рожу и не видел ничего вокруг.

Это было не совсем так, но тут я возражать уже не стал. Как бы не был симпатичен и приятен человек, но если он целился в тебя всего лишь полчаса назад, не стоит рассказывать, как ты просчитывал ситуацию: прыжком уходить влево, дверной косяк не даст довернуть ствол вслед, дальше перекат под окно и там уже стрелять самому…

— А этот "тренто-тренто", — не дождавшись моего ответа продолжила Тереса, — действительно, еще Панчо помнит. Когда мы отступали к границе с гринго, нашли в горах старый склад в пещере, там были винтовки, карабины, немного разных револьверов, еще какой-то хлам. Вот я и взяла себе…

— Тоже мечта детства?

У Ковбоя одно время тоже был "девяносто четвертый" в.30–30, с коротким стволом в двадцать дюймов, "пограничная модель", как он его называл, хотя ни в одном каталоге я такого названия не видел. Примерно год назад он разбил приклад о голову одного хунгуза и с тех пор искал замену — прикладу, понятное дело, не китайцу. У карабина Тересы приклад выглядел совершенно новым, без сколов и потертостей. Только забавный узор из крохотных медных гвоздиков. Узор выглядел незаконченным и почему-то я сразу подумал, что гвоздики эти появляются не просто под настроение…

— Мечта?

— Ну там доблестные повстанцы на гарцующих конях с "винчестерами" и все такое?

— Наша деревушка была настолько жалкой, что повстанцы её даже визитом не удостаивали, — фыркнула Тереса. — Доблестные правительственные войска и то заходили всего пару раз… переловили почти всю птицу, стащили полдюжины свиней… изнасиловали двух женщин. Одна думала что слишком страшная даже для солдат, а вторая просто плохо спряталась… и на этом наше участие в той революции закончилось. — "Черная смерть" пригнулась к конской гриве, пропуска над головой ветку и продолжила: — Карабин я взяла, потому что с ним легче и удобнее. До него у меня был старый "маузер" с заржавленным затвором, перезарядить его каждый раз само по себе было целым сражением. Чего только не пробовала… даже раздобыла как-то банку керосина и вымачивала его три дня подряд…

— Керосин старую ржавчину сам по себе не убирает, — пояснил я. — Он, как и всякая смазка, хорошо проникает повсюду, в том числе ив поры металла. Так что после него оттереть ржу проще становиться. Но это если ржавчина свежая. А если застарелая, как у тебя, там уже лучше использовать другие методы…

— О! Говоришь как специалист…

— Я и есть специалист.

— Да неужели? Поэтому ты "тридцать-тридцать" опознал с одного взгляда? Настоящий оружейный мастер?

— До настоящего оружейного мастера мне далеко, — честно сказал я, — скорее техник, armourer. Могу чинить, могу не чинить.

— Надо будет приказать ребятам, чтобы поскидывали тебе на осмотр свои пушки, — решила командирша. — Конечно, у меня в отряде с этим строго, чистят и смазывают стволы после каждого боя. А вот у других…

— Не проблема, — ответил я, — хоть так ужин отработаю.

Да, именно так она меня подловила. Все-таки, в голове у мужика, долго лишенного женского общества… ну, нормального женского общества… все эти заморочки с Женевьевой сюда не относятся, они только ухудшают ситуацию. Так вот, в голове у мужчины снижается устойчивость ко всяким женским одурманивающим штукам. А потом раз и ты сидишь в пещере, на овечьей шкуре перед тобой груда разложенных убийственных железяк разной степени убитости, а ты сидишь и печально думаешь: ну и на кой мне все это сдалось?

Причем она даже не соврала, насчет чистки и смазки. Видывал я арсеналы революции куда пострашнее, даже когда сам был командиром. Понимание, что сами по себе верные идеи не стреляют, а даже в самых преданных правому и левому делу людей правила ухода за оружием надо вколачивать рукояткой "нагана" или даже сапогом по уху добавить — оно приходит не сразу. Мне в этом смысле повезло, наш пулеметчик, Николай Петрович… тогда он казался нам почти стариком, хотя был младше, чем я сейчас… унтер еще довоенной выделки… он как-то успевал не только колдовать над своим потрёпанным жизнью "максимкой", но и учить уму-разуму нас, юных дураков.

Вообще мне, если подумать, если на что в жизни везло, так это на хороших пулеметчиков.

А вот Тересе — нет. Снять ствол с их отрядного "викерс-бертье" мне удалось лишь с третьей попытки, а лезть внутрь магазинов я даже не пытался. Хватило и просто понажимать на подаватели, чтобы понять — трем из пяти точно хана, еще один уже на пути к могиле и лишь один можно еще кое-как использовать, если повезет. Причина же подобного варварства обнаружилась внутри пулемета. Сильно, очень сильно подозреваю, что товарищи партизаны, несмотря на всю их революционную сознательность, долго перепихивали тяжелое и неудобное оружие друг дружке, пока не нашли самого безответного. А тот, в свою очередь, из всех методов ухода знал один-единственный рецепт: лей больше масла. Это уже само по себе было весело, но дурачку забыли… или сказали не сразу, что масло бывает разное. В общем, пулемет, по большому счету, спасла вторая глупость — это чудило принялось лить свое растительное масло поверх армейской или вообще заводской еще консервационной смазки. Когда я кое-как выбил шплинт, держащий приклад и смог вытащить затвор… ну, тараканы из него не побежали, но это было все хорошее, что можно было сказать о его состоянии.

— Смотрю, ты глубоко погрузился в работу.

До входа, где стояла Тереса, было метров пять, но запах до меня долетел почти сразу. Умопомрачительный, заставляющий терять волю, истекать слюнями и скрежетать зубами. Мясо! Настоящий густой мясной суп, "ранчо канарио" или как его там.

— Пресвятая богородица… неужели у вас так все время обедают?

— А если я скажу "да", ты запишешься к нам в отряд?

— Серьезно подумаю над этим.

Я поискал взглядом в куче ветоши хоть одну относительно чистую тряпку. Без мытья рук можно было и обойтись, в той адской смеси, что у меня сейчас на ладонях, ни одна бактерия дольше трех секунд не протянет.

Тереса тем временем поставила ароматно парящую миску на табурет и присела рядом на колени.

— Что скажешь про наше оружие?

— Ничего, что стоило бы выслуживать приличной женщине.

— Даже так!? — Тереса на миг зажмурилась, глубоко вдохнула, а затем на одном выдохе, в лучшем стиле базарных торговок оттараторила длинную фразу, в которой четверть слов я не узнал вообще, а из оставшихся "дерьмо сына шлюхи" были самыми приличными.

— Примерно, — отложив затвор "виккерса" к остальным частям несчастной пулеметной тушки, я взял одну из винтовок, — посмотри… тут же без всяких инструментов, просто глазами видно, что мушка сбита!

— А, это "маузер" старого Хосе, — понимающе кивнула Тереса. — Он и сам говорит, что винтовка бьет левее… зато всегда в одно и то же место. Так что лучше не трогай… и вообще посмотри сюда!

Я послушно повернул голову, уткнулся лицом в нечто большое и мягкое… а затем плавно завалился на спину.

— М-м-м?!

— Нет, это… пистолет. Извини, у меня… рефлекс…

— М-м-м… — "покет хармлесс" улетел в сторону, а женская рука скользнула ниже… — а с этим рефлексом у тебя тоже все в порядке!

В первый раз все получилось совсем быстро, я и не представлял, что настолько изголодалсяпо женщине. А вот Тереса — представляла и едва мы переползли в глубину пещеры, где валялись овечьи шкуры, как все повторилось еще раз, только уже не в такой бешеной спешке.

Ну а потом — сильно потом — мы просто лежали рядом, остывая. И суп, конечно же, давно был холодный, только есть мне не хотелось. Вообще ничего почти не хотелось, просто лежать и чувствовать рядом женщину, которая на один короткий миг стала твоей… стала одним целым с тобой. И не важно, что с вами было раньше, что будет потом. В жизни по настоящему имеют ценность только лишь вот эти мгновения. А все остальное — просто их ожидание.

— Малыш…

— Эй, не называй меня так. Это ты сейчас рвался к сиськам, словно голодный младенец.

— У тебя прекрасная грудь. Нет, груди, обе. Особенно левая, с родинкой. И потом, тебе самой разве не понравилось?

— Понравилось, конечно. Мне вообще нравится заниматься любовью, разве ты не заметил?! Жаль, мало времени уже на это осталось.

— Не говори так, — попросил я.

— Почему? — вскинулась Тереса. — А… нет, я не жду смерти, не бойся. Мы же коммунисты, нам не пристало верить в эти гадания, предчувствия и прочую бабкину чушь. Просто я знаю, что недолго мне осталось гулять красоткой. Я и так по меркам нашей деревни старая дева, мои ровесницы уже подарили мужьям с полдюжины ребятишек. Вот рожу и эта "прекрасная грудь" — передразнила она меня, — превратиться в собачьи уши. Знаешь, есть такие смешные собаки…

— Спаниели.

— Да, точно. Только я все равно хочу ребенка, хотя бы одного, а лучше двух или трех. Раньше боялась… в Мексике у нас в отряде одна девушка умерла при родах… нас тогда загнали в джунгли, даже деревушки рядом не было… у нас пара человек умели принимать телят, жеребят, но что-то пошло не так. Здесь проще, надо просто сказать в комитет и тебя заберут в Россию или Баварию. Я знаю одну женщину, которая так сделала и потом вернулась воевать.

— А ребенок?

— Оставила, понятное дело, — с легким недоумением ответила Тереса, — не тащить же младенца на войну. Там все продуманно, есть специальные ясли, потом интернат. Мы и детей постарше туда переправляли, у которых родители погибли.

— Да, продуманная система, — кивнул я.

И наверняка эффективная. Интересно, когда её запустили, в конце двадцатых? Еще лет десять и из этих коминтерновских инкубаторов или как их там, вылупиться новое поколение борцов за мировую революцию.

— Мартин… а у тебя есть дети?

— Не знаю. Может и есть…

— Типичный ответ мужчины, — фыркнула Тереса, впрочем, не делая попытки отстраниться, а наоборот, прижимаясь еще сильнее. — Сунул, вынул и убежал. Ну, скажи, что ты не такой, Мартин…

— Я не такой.

— Врешь!

— Конечно, вру. Это сейчас я не такой. А раньше все как ты сказала: сунул, вынул и побежал дальше разжигать мировую революцию.

— Ой, дура-ак, — протянула женщина и, повернувшись на бок, начала гладить меня по плечу кончиками пальцев. — Хороший… вкусно пахнешь… но такой дурак.

— Хм, а я был уверен, что просто воняю потом на всю округу.

— Говорю же — "дурак". До настоящей вони, такой, чтобы до слез прошибало, тебе недели три еще потеть с утра до ночи, не мыться и одежду сутками не менять. Уж поверь… меня когда прислали, здешних героев можно было найти просто по запаху.

— Я знаю, как это бывает.

Так было, когда я впервые попал на фронт. Нас поначалу оставили во второй линии, километрах в пятнадцати от передовой. А вечером на третий день была смена в передовых траншеях. Тогда я впервые почувствовал этот запах — человека, который две недели жил, не снимая шинели, в заполненных водой земляных ямах, среди крыс и мертвецов. Причем они-то сами ничего этого не чувствовали, нос адаптируется еще быстрее, чем сам человек. Думаю, те, кто провел в окопах месяца полтора, уже должны были выработать у себя нечувствительность к боевым газам. Ну разве что кто-то чихнет и скажет "о, посвежело!"

— Все равно дурак, — повторила Тереса. — Эй… Мартин, да обидься же ты наконец! Лежишь тут, как довольное бревно…

— Зачем? Я же и так вижу что ты шутишь. И потом, разве бы ты легла с дураком?

— Красивым и вкусно пахнущим? Спрашиваешь! У меня, чтоб ты знал, уже полгода мужика не было. В своем отряде такого нельзя, вся дисциплина полетит к чертям. У меня был парень из городских, из подполья… мы встречались несколько раз, а потом его арестовали. Он сидел как раз в той самой Аспейтии, что вы собрались брать…

— Может он и сейчас там?

— Нет, в городках маленькие тюрьмы, там долго не держат. Чаще всего заключенных отправляют дальше, в столицу провинции. Иногда — отпускают… иногда — расстреливают. Как повезет. И потом, все равно это ваша идея дурацкая.

— Опять шутишь?

— Нет, не шучу, — Тереса приподнялась на локте, глядя мне в глаза, — Поверь, Мартин… взять город, пусть и небольшой, это замечательная идея! По всей провинции, да что там — по всей Испании люд бы узнали, что мы не просто кучка загнанных в леса и горы бандитов, как из всех щелей говорят власти. Но я не поведу своих людей на верную смерть, а без Пабло нам достаточно людей не собрать.

Я уже собрался ответить… но вместо этого руки сами потянулись обнять, прижать… потом рот оказался очень занят… в общем, продолжить разговор мы смогли не скоро.

К тому же она все равно сразу не поверила. Когда ты говоришь, что твой приятель умеет иногда творить чудеса, люди редко в это верят. Всегда так было, а кто не верит — почитайте, что апостолы пишут. К тому же у Костореза очень специфическая магия.

***

— Дистанция до дерева?

— Восемьсот тридцать метров.

— Точнее!

Когда наш милый доктор выпускает наружу своего мистера Хайда, у него меняется даже голос. Таким хриплым лаем доверчивым пациенткам сложно продать очередное патентованное лекарство или уговорить их на операцию по улучшению формы носа. Зато подавать команды пулеметной роте получается очень хорошо.

— Восемьсот тридцать два метра, — после короткой паузы отозвался Леви.

Косторез кивнул и сделал очередную пометку в своем чертеже. Затем сверился с компасом и махнул рукой Мигелю, скучавшему в обнимку с охапкой шестов.

— Ставь новую вешку вон там, между двумя грядками…

Я даже немного пожалел, что товарищ Винсент не пожелал поучаствовать лично, а ограничился посылкой своего порученца. С другой стороны, именно анархисты раздобыли пусть и потрепанный, но вполне ходовой грузовичок с надписью " Ministerio de Economía Nacional". Бегало детище Карла Боргварда хоть и со скрипом, но выдавая честные тридцать, а под уклон и все сорок пять километров в час, а главное — надпись официального вида работала ничуть не хуже, чем пресловутый шлем Персея. Сразу видно: люди работают, чего-то там меряют, палки ставят, считают… значит, так и надо! А что министерство с тех пор уже успели переименовать обратно в "Ministerio de Agricultura" — ну это же Испания! Мало ли чего еще там учудят в Мадриде… а раз в два года перекрашивать машину, это на одной краске разоришься!

— Давление! Мартин, ты чего, уснул?

— Семьсот пятьдесят три миллиметра ртутного столба, мой генерал.

Взгляд, которым наградил меня Косторез, был далек от приязни. Пожалуй, в лучшем случае он мог сойти за озабоченность, мол, не перегрелся ли ты, друг? День и в самом деле был жаркий, но мой ответ был вызван скорее общей бессмысленностью личного вклада в работу. На ровном участке атмосферное давление вот уже одиннадцать замеров как различалось на одно-два деления. Да и эта разница, полагаю, была вызвана погрешностью барометра. То же самое с температурой и влажностью — с чего бы им отличаться каждые десять метров?

Понятное дело, при такой "работе" очень скоро начинало думаться о другом — тоже понято о чём. Вообще Тереса хотела отправиться со мной и даже переоделась из своего любимого черного набора в крестьянскую рубаху и штаны на два размера шире, но маскарад все равно вышел так себе. Слишком женственные очертания, пока ровно стоит, еще ничего, а если наклоняться, любой мужик на такую… бедра стойку сделает. К тому же, подготовка колдовства это дело больше скучное, чем интересное.

Сейчас вот я наблюдал, как доктор молится стойке анемометра. К этому священнодействию посторонние не допускались, Косторез всегда лично доставал прибор из деревянного ящика, собирал, переносил с места на место и затем вновь укладывал обратно. Довоенная еще работа мастера из Дрездена, длинная фамилия которого едва поместилась на циферблате, а в мою куцую память уже не влезала. Медные чашки, бронзовая окантовка и прочий фыр-фыр-фыр прилагался. Сейчас так уже не делают, любит повторять доктор и тут он прав — кому в здравом уме придет в голову использовать столько цветного металла там, где обычная сталь послужит даже лучше. Вот качество — это да, разве что англичане продолжают заворачиваться, но игрушки для всяких яхтсменов и прочих стоят совсем других денег.

Однако сейчас даже чудо-прибор демонстрировал ту же вялость, что и окружающий его коллектив — чашечки лениво провернулись на пару оборотов и замерли, явно намекая, что если ветер и есть, то строго вертикальный, от раскаленного солнцем гравия.

— Ковбой, подойди…

Мне казалось, что Ковбой давно уже спит, повиснув на руле, но нет — на призыв доктора он среагировал почти сразу. Кепку он, правда, все равно стащил и теперь сосредоточено мял её в руках. Впрочем, со стороны это выглядело вполне правдоподобно — чиновник средней руки распекает проштрафившегося работягу, а тотнеуклюже пытается оправдаться.

— Нужно будет, чтобы колонна остановилась в этой точке.

— Нужно, значит, здесь станут, — рассудительно произнес Ковбой, — это вопрос решаемый.

— Хорошо.

Доктор сел — прямо на обочину, не обращая внимания на пыль и камни — и принялся что-то яростно черкать в своих бумагах, то и дело бормоча при этом "so ein mist", "wahnsinn" и другие математические термины соответствующей направленности. Я заглянул ему через плечо, но, как ожидалось, ничего не понял в мешанине цифр, кривых и прочей высшей кабалистике. Разве что несколько заштрихованных полос показались знакомыми — так доктор обычно изображал параллельный веер.

— Получается?

— Сложно сказать, — Косторез тяжело вздохнул. — Слишком уж много переменных. Будь у меня три-четыре… да хотя бы два моих машиненгевера, с моими унтерами и десяток ящиков schweres Spitzgeschoss, все можно было бы решить в пять минут. А с тем, что есть у этих, — доктор мотнул подбородком в сторону Мигеля, — ты сам рассказывал, какой хлам у коммунистов, а они еще хоть как-то пытаются ухаживать за оружием.

— А вот на этот счет, — сказал Ковбой, садясь в пыль рядом с доктором, — у меня есть одна идея.