Осень отчаяния

Глава 41. Поездка

В тот день, когда Паша встретил Лику и Артёма, он рвался написать Инге и всё ей рассказать. Но в итоге передумал: не было у него привычки ябедничать, однако решил рассказать при встрече, если Инга опять не выкинет что-то в своём духе, тем более в четверг им ехать вместе в Сочи. Инга с Яной приехали к ним заранее, и Паша удивился, увидев вместо цветной Инги жгучую брюнетку.

– По какому поводу траур, Ингаляция?

– Поминаю тебя после дурацких шуток, – хмыкнула она, но улыбнулась.

Паша расхохотался и хлопнул её по спине. Так и разглядывал в новом образе: ему казалось, что она сильно изменилась, и именно брюнеткой выглядела ярче всего.

– Я соскучился! И по твоему «чёрному» юмору тоже!

Попутчик им в купе попался принципиальный и крайне вредный старичок, который отказался меняться с Ингой местами, и сделал их дорогу невыносимой, постоянно шикал и делал замечания по поводу шума. От Пашиного смеха чуть ли не падал в обморок и хватался за сердце. Паша даже начал бояться, что в его компании старикан живым не доедет, а им пришлось вести себя тихо.

Паша забрался с ноутом на верхнюю полку, Инга на другую, а ТимьЯн заняли нижнюю, причём так и остались там, поэтому Инга на ночь так и не перебралась на своё место в другое купе. Хорошо, что большую часть пути они ехали ночью, а в шесть утра в Туапсе вредный дед сошёл, иначе бы они точно свели его с ума.

Вскоре они прибыли в Олимпийский парк и довольно быстро заселились: Тим с Пашей в один номер, а Инга с Яной – в другой. Причём у девчонок в номере оказалась одна огромная двуспальная кровать, и когда Паша с Тимом зашли к ним, Паша сразу развалился на ней и заявил, что теперь это его номер, и он готов променять двух девушек на одну двуспальную кровать.

Погулять по Олимпийскому парку они не успели, только забежали в кафе, перекусили и поехали на стадион Фишт, где должны были проходить съёмки шоу. А на стадионе оказался контроль участников и зрителей, да ещё и какие-либо самовольные съёмки были запрещены, выкладывать в сеть результаты до выхода программы тоже.

На входе вдруг выяснилось, что Ингу забыли внести в список. Ей организовали поездку: забронировали места в отеле, купили билеты, а про проход на стадион совсем забыли. Тимоха попытался найти организаторов и договориться насчёт Инги, но его тут же утащили к другим участникам – готовиться и снимать интервью. Съёмки, правда, должны стартовать ближе к вечеру, часов в шесть, когда стемнеет, и будут продолжаться всю ночь.

Паша с Яной принялись уговаривать охранников пропустить Ингу, заговаривали зубы про ошибку, искали организаторов, но царила неразбериха, и никто не знал, кто теперь должен довнести её в список. А Инга стояла растерянная перед входом, виновато поджав губы.

– Ладно, – в итоге улыбнулась она. – Не парьтесь. Я найду, чем заняться повеселее, главное, не заблудиться и добраться до отеля.

– Я тебя одну не брошу! – заупрямилась Яна.

– Тогда будем тут стоять и не пропускать других участников в знак протеста, пока тебя не пустят! Сорвём им съёмки, – пошутил Паша. – Тимоха сейчас всё разрулит.

Но вскоре позвали и Яну. У группы поддержки участников брали мини-интервью, и их собирали отдельно. Паше уже хотелось сказать Инге: «Беги!», когда кто-то проходил, уходил, но, видимо, охранники подозревали такой план и сторожили её. Ситуация никак не разрешалась.

– Так, всё, я пошла! Расскажете потом, – натянуто улыбнулась она Паше. – Встретимся в отеле!

Инга развернулась от пропускного пункта, и теперь Паша стоял растерянный. Тим записал в группу поддержки Яну, а Паша был записан просто зрителем, ещё и снимать ему запрещали. В итоге он плюнул на всё и, проскочив мимо охранников, побежал догонять Ингу. Почему-то он не смог её бросить одну в незнакомом городе, хоть она и демонстрировала независимость и пофигизм, но на лице читалась тоска.

– Сирень… Тьфу. Ты же уже не сиреневая. Ингаляция, подожди!

Инга так и зависла, широко раскрыв глаза:

– Ты совсем дурак? Вернись!

– Тимохе для победы достаточно Яны, она его талисман и всё такое, а мне запретили снимать и выкладывать в сеть, так что делать мне там нечего.

– Всё равно интересно.

– Торчать всю ночь на стадионе, когда тут такая красота! – Паша обвёл простор Олимпийского парка руками. – Пошли гулять, ТимьЯн нам ещё завидовать будут!

Инга хмыкнула, смотрела с подозрением:

– Пока не поздно, лучше вернись. Пропустишь ведь всё.

Но Паша уже пытался сориентироваться, как выйти к побережью, кивнул наугад:

– Гоу! Помчали к морю!

– Давай к морю позже, а пока я не одна, гоу в Сочи-парк! – у Инги заблестели глаза. – Я обожаю аттракционы.

Со своим страхом высоты Паша боролся давно, и выпал шанс испытать себя. Но, увидев горку «Квантовый скачок», передумал – слишком экстремально выглядела эта сиреневая махина с мёртвой петлей, от одного её вида становилось не по себе. Инга хмыкнула:

– Боишься, что будешь визжать, как девочка?

– Почему это боюсь? Не боюсь: я буду визжать, как мальчик! – выдохнул Паша и, чтобы не потерять лицо перед Ингой, согласился.

Визжали в итоге вдвоём, но Паше безумно понравилось, так захватило дух, что он не успел испугаться, зато адреналин бил через край. А Инга вообще выходила взъерошенная, как после удара током, но такая счастливая, у неё глаза просто светились от счастья. Сделала их совместное селфи на фоне горки и отправила его Яне:

«Паша прошёл первое испытание, а Тим?»

Яна написала, что он пока ждёт с другими участниками, начнётся всё только в шесть, морально готовятся.

Инга постоянно щурилась от солнца, и Паша, проходя мимо киоска с сувенирами, заметил стойку с солнцезащитными очками, резко притормозил и начал примерять на Ингу разные. В итоге купил ей маленькие круглые, как для слепых. Взял такие же и себе, за компанию, нацепил и посмотрел на Ингу:

– Просто ты очень похожа в этих очках на Матильду из фильма Леон. А я буду твоим Леоном и убью любого, кто посмеет тебя обидеть.

– Не очень-то ты смахиваешь на сорокалетнего киллера, – рассмеялась Инга.

– Блин! Ты смотрела фильм? – Паша даже зауважал Ингу, «Леон» был один из его любимых фильмов, хотя он почти все картины Люка Бессона любил. – А вот ты смахиваешь на одиннадцатилетнюю девочку. Не хватает фирменной шапочки. Давай селфи сделаем. Научу тебя делать это правильно!

Паша достал из рюкзака свой стабилизатор-монопод, и по совместительству селфи-палку, закрепил телефон, и на дне рюкзака увидел оранжевую шапочку Тима. Ещё до отъезда они снимали на одной площадке ролик, и у Тима тогда слетела шапка. Паша подобрал её и положил в рюкзак, но забыл отдать. И сейчас подвернул и нацепил на Ингу:

– Вот теперь ты почти настоящая Матильда! – Паша приобнял Ингу за плечи, вытянул руку с телефоном вперёд и сфотографировал их. – Улыбнись, моя Матильда!

Но после снимка она резко сбросила шапку:

– Не надевай на меня больше свою блохастую шапку!

Они прокатились ещё на одной горке, Змее Горыныче. Она захватывала дух не меньше Скачка. Даже время в очереди на аттракционы пролетало незаметно и весело. Они дурачились, подшучивали друг над другом, толкались и хохотали: Паша смешил Ингу, а она его. Потом пошли поесть в столовую, и наевшись до отвала, Паша оглядел слишком спокойно трапезничающих людей и хитро прищурился, глядя на Ингу:

– Давай пранк снимем.

Инга сдвинула брови и вопросительно уставилась на него. Паша продолжил:

– Выбирай: добрый или злой?

– Добрый, конечно.

– Держи! Будешь снимать! Гоу! – Паша вручил Инге телефон с включённой камерой и подскочил.

Паша ходил и театрально вопил на всю столовую:

– Мотя, Мотя, кыс-кыс-кыс, зачем ты нас покинул? – Паша приставал к людям, чуть ли не нос к носу, и надрывно, утирая слёзы, спрашивал: – Вы не видели Мотю, маленький, чёрненький, с одним хвостом и четырьмя лапками! У него ещё два уха!

Паша заглядывал под стулья и, будто невзначай протяжно мяукал, люди оглядывались, тоже стали наклоняться, искать убежавшего котёнка. Переполошив всех людей, Паша обернулся на идущую по пятам Ингу с телефоном и радостно воскликнул:

– Ах, вот же он, мой засранец! Всем спасибо! Нашёлся!

Инга еле сдерживала смех, особенно когда Паша мяукал. Выйдя из столовой, Инга отдала Паше телефон:

– Ты такой дурак! – но смеялась, искренне смеялась, а потом вдруг спросила: – А чем отличается злой пранк от доброго?

– После злого пранка тебя хотят побить! А добрый, когда люди в шоке, но улыбаются.

– Ты, Паш, весь, как добрый пранк: люди от тебя в шоке, но улыбаются. А что было бы, если я бы я выбрала злой?

– Я бы тогда орал: «Крыса! Бешеная!» – Паша завопил, и Инга накрыла ему рот ладонью и рассмеялась.

Инга потащила Пашу в электрический музей Теслы. Паша сначала поднял её на смех: ещё по музеям он не ходил. Но сопротивлялся недолго, Инга так умоляла, что Паша сдался, а в итоге ему понравилось даже больше, чем Инге, а у неё на лице читался восторг.

После музея Инга загорелась посмотреть поющий фонтан, а вот Паша очень хотел увидеть закат на море, солнце уже должно было вот-вот садиться, он схватил Ингу за руку и потащил к набережной:

– Помчали к морю. Успеем на закат. Фонтан твой никуда не убежит, а солнце сядет.

Они реально бежали, но не успели. Солнце уже успело спрятаться. Инга запыхалась и пыталась отдышаться. Паша почти не вспотел и смотрел на море, поджав губы, досадовал, что им не хватило нескольких минут. Небольшие волны приятно шелестели, а Инга тяжело сопела рядом – точно подруга Яны, такая же неспортивная. Хотелось её подколоть, но момент и море слишком завораживали. Прохладный солёный ветер обдувал лицо, и Паша улыбался. Темнело буквально на глазах. Инга отдышалась наконец и обняла себя за плечи, поёжилась – она была в короткой чёрной кожаной куртке, клетчатой рубашке и джинсах. Явно одета не по погоде.

Паша достал из рюкзака Тимохину шапку, нацепил на Ингу:

– А то уши отморозишь!

– Я же просила, – она её быстро стянула и отдала.

– Да кто тут на тебя смотрит! – но он снова нацепил. – Я же вижу, что тебе холодно.

– Ты издеваешься? – Инга рывком сняла шапку.

Паша вырвал у неё из рук шапку, и хоть она пыталась отбиться и увернуться, и даже убежать, но Паша догнал и опять со смехом нацепил, даже придержал, чтобы сразу не могла сорвать.

– Достал уже со своей дурацкой шапкой! – Инга резко сдёрнула её и зашвырнула в море.

Паша сразу перестал улыбаться. Это же Тимохина шапка, талисман от Яны. Тим убьёт, если Паша её потеряет. Паша вскипел:

– Идиотка, доставай теперь!

– И не подумаю, – фыркнула Инга. – Тебе надо, ты и доставай!

– Это Тимохина шапка, ему Яна связала.

– Зачем тогда на меня её надевал?! Надо чем-то достать. – Инга начала осматривать пляж в поисках деревьев, веток или чего-нибудь, чем можно было подцепить шапку, но кругом было пусто, сплошная галька.

А стало уже почти темно, ещё пару минут, и вскоре в воде шапку будет не разглядеть.

– Иди и доставай! – сердился Паша.

– Ты дурак?! Я в ледяную воду не полезу! – Инга тоже злилась.

– Нет, ты достанешь! – Паша схватил Ингу за талию, приподнял и пошёл с ней в море.

Инга визжала и отбрыкивалась, била кулаками по спине. Холодная вода неприятно обжигала ноги, моментально наполнила кроссовки, волны намочили джинсы до колен.

Шапка ярким пятном мотылялась в воде совсем недалеко от берега. Инга сильно ударила Пашу, и он грозно проговорил:

– Если не достанешь или ещё раз меня ударишь, я тебя брошу в воду!

Он попытался перевернуть Ингу головой вниз, чтобы она подняла шапку, но она, наоборот, уцепилась в него, как кошка и руками и ногами. Доставать шапку явно не собиралась, и тогда Паша просто поставил Ингу в воду и выпустил из рук. Она сначала завизжала, а потом принялась обзывать его и лупить по плечам. Паша сам вытащил шапку, отжал и пошёл к берегу. Инга, сопротивляясь воде, следовала за Пашей, сыпала проклятия в спину. На берегу пыталась его догнать и отлупить, но он отскакивал и смеялся над её попытками. В итоге она остановилась, но возмущаться не перестала:

– Я… я не знаю, что я с тобой сделаю! Я тебя просто придушу!

Паша улыбнулся ей:

– А если я куплю тебе шоколадку?

Инга шумно выдохнула, как проколотый шарик и процедила:

– За шоколадку я придушу тебя нежно!

– Фонтаны твои пойдём смотреть? – рассмеялся Паша.

Но Инга бросила на него убийственный взгляд и зарычала. Она дрожала, и у неё стучали зубы, будто она вся искупалась в холодной воде. Отель находился далековато, и когда они забежали туда в мокрых по колено джинсах, вдруг выяснилось, что ключ от номера Паши остался у Тима: он его не сдал на ресепшн.

Инга молчала всю дорогу, но по сердитому взгляду и покрасневшему носу Паша понял, как сильно она замёрзла. Он и сам продрог. Сочи в ноябре не такой уж и курортный, и, как только скрылось солнце, осень вступила в своих холодные права.

Паша ввалился в номер к Инге следом за ней:

– Дай я только погреюсь у вас, а потом пойду искать себе новый номер. Не выставишь же ты меня в коридор?

Инга, стуча зубами, прорычала:

– Н-ненавижу тебя!

Порывшись в своей сумке, она выхватила шорты и закрылась в ванной. Паша тем временем стащил с себя мокрые джинсы и носки, повесил их на спинку кресла, а сам завалился на широкую кровать.

Глава 42. Массаж души

– Совсем офигел? – с этими словами Инга вышла из ванной. – Ты чего в трусах тут разлёгся?

Паша по-прежнему лежал звёздочкой на кровати.

– Могу снять! – Паша повернулся на бок и опёр голову на локоть.

Инга была в своей тёплой клетчатой рубашке и уже в шортах.

– Прикройся хоть полотенцем!

А сама она вывалила содержимое своей сумки на кровать и стала рыться в вещах:

– Да где они?!

– Кто?

– Носки! Я из-за тебя себе ноги отморозила!

– Чаю бы горячего… – мечтательно проговорил Паша. – Метнёшься вниз? Там кулер был и автомат с шоколадками.

Инга перестала рыться в вещах и вперила в Пашу возмущённый взгляд:

– Ты, Паш, жизнь свою вообще не ценишь. Метнешься… – она даже головой покачала от возмущения. – Ты сейчас метнёшься отсюда в морюшко вслед за шапкой Тима!

– Ингаляция, а ты что такая агрессивная всё время?

– А ты что такой придурок всё время? – передразнила она и сгребла вещи обратно, не найдя носков. – Я теперь заболею из-за тебя!

На её лице читалось, как сильно она сейчас ненавидит Пашу, но он видел, что Инга всю дорогу мёрзла и продолжала дрожать. Он не хотел, чтобы она из-за него заболела, поэтому предложил:

– Давай свои лапы сюда! – Паша сел по-турецки и похлопал по пространству перед собой. – Погрею.

– Я у Янчика возьму носки, – Инга достала вещи Яны и стала рыться в них, вытащила пару носков.

– Давай погрею ноги, и на тёплые наденешь носки. Могу тебе свои одолжить, у меня есть запасные в рюкзаке. А то правда заболеешь, не хочу потом таскать тебе передачки в больничку.

– Ты даже руки не помыл! – вдруг возмутилась она, но смотрела уже с сомнением.

– А ты как будто ноги помыла?

– Помыла, блин! В море! Вместе с ботинками, – едко выдала Инга.

Паша захохотал, но когда Инга села рядом и вытянула ноги, перебрался ближе и начал растирать ей стопы, усмехнулся:

– Ингаляция, я пал к твоим прекрасным и ледяным ногам.

Они и правда оказались словно два куска льда, а вот руки у Паши были горячими. Сначала он быстро-быстро тёр, ноги порозовели, а потом уже принялся разминать стопы и пальчики. Инга тут же завалилась на спину и закрыла глаза.

– О, я нашёл у тебя кнопку выключения! – рассмеялся Паша.

– Не отвлекайся, не отвлекайся, – блаженно пробормотала она. – Мне просто очень приятно.

И тогда Паша резко остановился, а Инга нетерпеливо подёргала пальцами. Паша вновь рассмеялся и продолжил массаж. А сам разглядывал стройные ноги Инги, а они у неё действительно были красивые, так и притягивали его взгляд всё время. Похотливые мысли продолжить массаж не только стоп будоражили фантазию. Но особенно Пашу завораживала татуировка на левой голени: там у Инги будто просвечивал сквозь кожу механический протез, словно она какой-то терминатор. Он провёл пальцами по костяшке, рисунок уже чуть потускнел:

– Больно было бить?

– Да. Две недели на обезболе жила, когда в глубину пигмент забивали. На кости вообще ад, я аж плакала.

– А если так больно, то зачем терпела?

– Чтобы ты любовался, – чуть огрызнулась Инга, но потом мягче добавила. – Иногда нужно перетерпеть боль, чтобы получить то, что тебе очень хочется.

– Мне нравится! Тату топчик, как и твои ноги!

Однажды летом Паша уже хотел устроить Инге фотосессию, когда она пришла в коротком расклешённом сарафане, и даже уговорил её залезть на детские качели-балансиры.

Тимоха тогда держал один край внизу, Яна сидела на лавочке и наблюдала. Инга оказалась на верхнем краю качелей и вытянула ноги вдоль доски. Паша всё пытался сфотографировать снизу, чтобы ноги казались визуально длиннее и татуировка попала в фокус, но Инга тогда ворчала: «Хватит заглядывать мне под юбку!»

Паша оправдывался, что он туда даже не смотрит, хотя со стороны, наверное, казалось, что целится Инге под юбку, но он настраивал фокус на ноги и подбирал удачный ракурс.

– Паш, ну я же вижу, куда ты смотришь! – возмущалась она.

– Я смотрю в экран. Мне не видно ничего – у тебя между ног темно!

– Что, надо фонариком подсветить?

После этой фразы Инги они так хохотали, что Тим от смеха чуть не уронил Ингу. Она обиделась на Пашу и больше не далась фотографироваться, а у него осталось всего пара пристрельных снимков.

Сейчас Паша просто любовался стройными ногами и разглядывал татуировку вблизи. Разминал Инге стопы, пока они не разогрелись и даже потом натянул ей на ноги носки:

– С вас сто баксов, Ингаляция.

– Сойдёмся на том, что я тебя почти простила, – Инга приоткрыла веки и улыбалась, разговаривала лениво. – М-м-м, спасибо, Паш. Меня чуть не вырубило.

– Теперь я знаю, как тебя выключить. Выражение «вырубить одной левой» заиграло новыми красками. Я бы предложил сходить чего-нибудь поесть, но, боюсь, в трусах далеко не уйду. Одолжишь шорты?

– Только юбку, Янкину! – рассмеялась она. – У нас просто больше ничего нет.

Видимо, хорошее настроение Инги вернулось к ней вместе с теплом в ноги.

– Юбки я не ем, даже Янины, – скривился Паша и встал. – Вот после твоих ног теперь придётся мыть руки.

Он взял свои мокрые джинсы, носки и Тимохину шапку, понёс их в ванную в надежде разместить на полотенцесушителе. Там уже разместились носки и джинсы Инги, Паша их подвинул. Как высушить ботинки и кроссовки не знал, только без обуви никуда не выйти, а есть хотелось.

Паша вышел из ванной, но Инга пропала, хоть её ботинки и стояли на месте. Он уже собирался ей позвонить, но она сама постучалась и вошла в номер с двумя бумажными стаканчиками чая, двумя сникерсами под мышкой и пачкой снеков в зубах, поставила всё на столик. Обулась, оказывается, в отельные одноразовые тапочки.

– Метнулась, моя хорошая! – Паша потирал руки.

– С вас сто баксов, Дегенерация!

– Если меня хорошо покормить, я тебя всю промассирую! – Паша распаковал снеки и жадно захрумкал печеньем.

– Паш, что же ты всегда такой голодный? – покачала она головой.

– В детстве родители бросили меня на голодную смерть, но я выжил, как видишь. Правда, с тех пор не могу наесться.

Инга хмыкнула, съела одно печенье, а потом чуть нахмурилась:

– Это что, была не шутка?

И Паша поджал губы и промолчал, а потом глотнул чай, чтобы избежать комментариев. А Инга продолжила:

– Они нормальные у тебя вообще?

– У кого из нас нормальные родители? – усмехнулся Паша, но со дна души вновь поднялся осадок.

– Серьёзно: собирались тебя заморить голодом?

– Скорее это вышло случайно.

В пачке осталось всего два печенья, и Паше вдруг стало неловко, что он смолотил почти всю пачку. Он отодвинул её от себя, но Инга сдвинула назад и потянулась к сникерсу:

– Доедай. Но как это случайно?

– Моя мать бросила меня с отцом, а отец у меня дальнобойщик, неделями в рейсах пропадает. Он оставлял мне денег, но я их проедал за два дня, а оставшееся время голодал.

Паша не ожидал, что возьмёт и вывалит всё Инге так просто, видимо, она подкупила его откровенность последними печеньками. Но она искренне заинтересовалась:

– Тебя оставляли совсем одного? Сколько тебе было?

– Тринадцать. Почти четырнадцать. Мама ушла в сентябре.

– Сочувствую, – Инга поджала губы. – И понимаю. Меня мать одна воспитывала лет с пяти. Отец нас бросил, мне ещё двух не было, а потом и бабушка уехала жить в деревню. Мать много работала, я тоже всё время сама по себе росла, но меня одну она бросила только в этом году. Всё, совершеннолетняя, живи сама, как хочешь. Слушай, ну что значит бросила? Предки развелись, и вы теперь не общаетесь? Просто матери обычно детей не бросают, тем более в тринадцать лет. Ты же мог ей позвонить, денег попросить, в конце концов.

– Если это я, то бросают, – скривился Паша. – Она меня ненавидела. Я вечно трепал ей нервы, она орала, а потом взяла и просто ушла.

– Ты прям мою жизнь описал! Но даже моя «Мать года», – Инга сделала пальцами кавычки, – мне периодически звонит и пишет, да и деньги всегда даёт. И что, ты своей не звонил, не писал?

– Номер телефона поменяла и всё, нет человека. Соцсетями она не пользовалась никогда. Я даже в Одноклассниках её искал. К сестре её ездил, она тоже не знает. На работе её искал, она уволилась. Просто исчезла.

– Может, ты имейл её знаешь, по имени, фамилии найти? Надо же ей написать, – Инга нахмурилась. – В полицию не ходил?

– Мыла не знаю. Я искал её первые два года, потом понял, что бесполезно. А зачем?

– Призвать к совести! А питался тогда чем? Воровал?

– Первое время консервами, всё дома подъел. А потом в школу ходил и доедал за младшими классами. Их хорошо кормили, но они обычно ничего не ели. Набирал с собой домой, если появлялась возможность. – У Паши вдруг ком застыл в горле от воспоминаний, от пережитого позора. Какой он был жалкий, питался объедками, прятался тогда от одноклассников, из одежды ещё так быстро вырос, ходил, как беспризорник, вечно голодный, обросший, в короткой и потёртой одежде. – Одна смена поваров добрая была, разрешала забрать с собой, даже подкармливала, а другая прогоняла. Я потом стал бояться, что они меня в опеку сдадут, перестал вообще ходить в столовую, научился экономить и готовить, стал больше денег у отца просить. Он мне потом карту завёл. Я довольно быстро приспособился, только потом отец забухал, и всё стало ещё хуже…

Паша вздохнул, сердце будто сдавило тисками, он не заметил, как по одной щеке потекла слеза. Он осторожно утёр её, будто почесался, опустил глаза, чтобы Инга не заметила. Допил большими глотками чай. Не хватало ещё разреветься, как девочка, перед Ингой.

– Жесть какая! А друзья, родственники не подкармливали?

– Родственников тут нет. Папины далеко живут, в Хабаровске. К маминой сестре один раз доехал, но она меня вообще не переваривает, выгнала и всё, даже в квартиру не пустила. Мне когда девять было, я её сыну, своему брату двоюродному, чуть глаз не выбил металлической рулеткой. Случайно вышло. Рост ему измерял и отпустил, а рулетка закрылась и полоснула его прям по лицу. Бровь рассёк, щёку, у него ещё и со зрением проблемы начались. В общем, сестра с матерью разосрались после того случая и перестали общаться. Хотя ещё в то время тёть Кристина предлагала маме сдать меня в детский дом. Мне потом Тимоха помог, забрал бомжа к себе, и я весь десятый класс, считай, жил у него. В одиннадцатом норм, адаптировался, домой вернулся, а потом и отец с алкоголем завязал, и в ТикТоке взлетели: жизнь наладилась.

Паша бросил взгляд на Ингу, она смотрела на него широко раскрытыми глазами. Какое время молчала, а потом тихо спросила:

– Сильно скучаешь?

– По маме? – уточнил Паша.

Инга кивнула, а Паша тяжело вздохнул, тоска по маме наполняла его, как лава вулкан, и он вроде старался быть позитивным, не ныть, не жаловаться, но вопрос Инги стал словно последней каплей. Паша невыносимо скучал по маме, на стену порой лез от тоски, столько горьких воспоминаний разом нахлынуло на него, что снесло плотину в душе, которую он так долго выстраивал. Хотелось привычно отшутиться. Но вместо шуток Паша почему-то разрыдался. От такого простого вопроса. Стало дико стыдно за слёзы, за свою слабость, за откровенность. Он почувствовал себя таким жалким и брошенным, никому не нужным. Паша быстро утирал слёзы, шмыгнул носом, дёрнулся к ванной, чтобы умыться и надавать себе по лицу, но Инга схватила его за предплечье, задержала:

– Не уходи. Всё нормально. Правда. Ты тоже видел, как я плакала. Я тебя хорошо понимаю, мы с моей вечно ругаемся. Она мне даже говорила раньше, что жалеет, что вообще родила меня. Такая вот я ужасная дочь получилась. Родилась, чтобы разочаровывать и мешать строить личную жизнь. Паш, мы не виноваты в том, что родились и не оправдали ожиданий родителей. Ну мы такие, самые ужасные дети на свете, но какие есть, назад ведь не засунешь. Знаю, как тяжело жить, когда не нужен родителям, но, может, они нас всё равно любят, как умеют. Мать у меня тоже недолюбленная. Ты бы знал мою бабушку. Я её до сих пор боюсь: человек-грозовой фронт. А когда мать залетела в восемнадцать, они с моим отцом стали жить у нас, и бабка моего отца так достала, что он просто ушёл навсегда в закат. А мать потом всю жизнь только и занимается, что охотой за мужиками. У твоей, наверное, тоже были свои причины исчезнуть.

Паша поджал губы и, соглашаясь, покивал, протяжно выдохнул, душа в себе слёзы. Инга явно понимала его боль, а Паша прекрасно понимал её.

– А если бы ты встретил её, что бы ты ей сказал?

Паша вдруг задумался и сдавленно проговорил:

– Мне жаль, что я такой плохой. Жаль, что доводил её. Я не хотел, – а потом будто оправдываясь, проговорил. – Я и правда, что бы ни делал, всегда доводил её до слёз и криков, не специально. Я не хотел. Однажды я сжёг кухню, потом разбил маме новую машину, да и много всего по мелочи. Она всегда ненавидела меня, а после такого и подавно. Но мне её не хватает…

Он впервые признался в этом вслух. Вздохнул и будто весь сдулся разом, опустил голову, и глаза опять наполнились слезами. Инга помолчала, а потом тихо выдала:

– Ты так говоришь, будто она умерла.

– Для меня в какой-то степени да. Иногда мне так проще, не нужно искать оправдания, почему она так легко вычеркнула нас из жизни.

– Не говори так. Я не думаю, что она тебя ненавидела. Тебе надо её найти.

– Я не хочу! – Паша вдруг нахмурился, быстро утёр щёки, поругал себя мысленно, что раскис. – Если бы она хотела, нашла бы способ связаться: телефоны и адреса у нас всё те же.

Паша посмотрел на Ингу, она сделала брови домиком, закусила губу. Стало невероятно стыдно, и Паша не понимал, почему вдруг вывалил всё это Инге. Она смотрела на него и вдруг улыбнулась:

– Паш, я так сильно хочу тебя обнять!

Он хмыкнул, встал и распахнул объятия: Паша никогда в жизни не отказался бы от обнимашек. Инга поднялась и чуть ли не упала в его объятия, прижалась. Стало так хорошо, словно к нему присоединили давно потерянный кусочек. У Паши по-прежнему стоял ком в горле, он сжал Ингу ещё сильнее в крепких объятиях и не хотел бы никогда в жизни отпускать. Он словно сгрёб хрупкую Ингу в охапку. Слова Инги стали для него ценнее, чем признание в любви: так давно его никто не обнимал, обычно он всегда прилипал к девушкам. Паша вдруг вспомнил, как обнимал Киру на детской площадке и рассказал про неё Инге, не упоминая имя:

– У меня была одноклассница, которая резалась, и однажды она мне сказала: если бы у неё был хотя бы один человек, который хотел её обнять, она бы никогда не стала себе вредить.

Внезапно появилась странная мысль, что всё это время Паша словно лезвием резал себя изнутри мыслями о Лике. Резался, но продолжал думать, приезжать, унижаться. Неразделённая любовь стала его душевным селфхармом, ведь в какой-то степени ему нравилось так мучить себя.

А вот искренние объятия, правда, исцеляли, Паше ужасно этого не хватало. Так приятно было обнимать невысокую и хрупкую Ингу. Тепло. Уютно. От её волос вкусно пахло шампунем, от неё самой фруктовыми духами с ароматом вишни. Он наклонился ниже, чуть потёрся щекой о её шевелюру. Что-то давно забытое, родное наполняло душу. Паша улыбнулся, настроение мгновенно улучшилось, даже сердце радостно затрепетало.

Инга не отстранялась, видимо, ждала, когда Паша сам завершит сеанс обнимашек, но тихо спросила:

– И ты обнял её тогда?

– Да! Сказал, что буду для неё тем человеком. И буду её обнимать, когда ей это будет нужно.

– Серьёзно?! – вот теперь Инга отстранилась и посмотрела в глаза.

Паша согласно кивнул.

– Это же манипуляция!

– Пусть так, но мне дорога её жизнь, а ещё я люблю обнимашки. Что мне стоит?! – хмыкнул он.

– Я от тебя в шоке! А у тебя самого есть такой человек? – Инга смотрела проницательно, чуть нахмурившись.

Раньше была мама, несмотря на все ссоры, она часто его обнимала, знала, какой Паша тактильный. И сначала хотелось отшутиться, что человек-то есть, но с Тимохой Паша бы и сам обниматься не стал. И поэтому просто поджал губы и покачал головой. А Инга предложила:

– Хочешь, я буду тебя обнимать?

Паша расхохотался. Инга, наверное, последний человек, от кого он ожидал сочувствия, а оказалось, что именно она выковырнула его боль наружу, каким-то неведомым образом поняла, как сделать легче. Видимо, видела его душевные раны, потому что сама чувствовала такую же боль. Но Паше казалось это магией: Инга одним вопросом заставила его рыдать, одним объятием наполнила душевным теплом. Он смотрел в её красивые глаза, там не было ни колкости, ни насмешек. Инга говорила искренне. И Паше вдруг нестерпимо захотелось её поцеловать. Даже мурашки побежали, когда перевёл взгляд на губы Инги. Он выдохнул с улыбкой:

– Серьёзно? Если я позвоню среди ночи, приедешь, чтобы просто меня обнять?

– Среди ночи не гарантирую. Ты можешь написать мне, если тебе станет плохо, могу обнять виртуально. Сейчас тебе это было нужно.

Паша даже покачал головой, поражаясь проницательности Инги. Но сейчас, кроме её губ ни о чём другом не мог думать, он до жжения в груди жаждал поцеловать её, улыбнулся:

– А если я попрошу меня поцеловать? Мне очень нужно сейчас.

Инга приподняла брови и фыркнула:

– Жить надоело?

– Надоело жить без твоих поцелуев.

Паша потянулся к ней, ожидая как минимум удара коленкой между ног, но Инга вдруг замерла и смотрела ему в глаза: словно проверяя его решимость на прочность. А Паша, не закрывая глаз, осторожно коснулся губами её губ. Отстранился, улыбнулся и опять потянулся, но на этот раз Инга приподнялась на носочки и нежно чмокнула его, фыркнула и улыбнулась. Теперь был черёд Паши. Они не закрывали глаз, улыбались и отрывисто целовались по очереди. Поцелуи получались короткие, игривые, с усмешками и фырканьем. Это походило на какую-то игру. Губы у Инги были мягкие и нежные, а её поцелуи получались такими бережными, словно она прикладывала ватку к ранке. У Паши расползались мурашки и приятное тепло по всему телу. Эта игра всё больше возбуждала и будоражила всё внутри.

В итоге сдерживаться Паша больше не хотел. Сжал Ингу крепче, закрыл глаза и поцеловал так же крепко, как обнимал, шумно выдохнул. Он проиграл эту игру, а может, наоборот, выиграл, потому что Инга затаила дыхание, а потом раскрыла губы и ответила на поцелуй с не меньшим пылом.