Pavor Nocturnus

Алек Рей

28.09.199 X г., 07:55 PM

Главный вход в офис полиции

Мало кто сомневается, что публичные наказания позором остались в Средневековье. Ведь в цивилизованном XXI веке нет ни позорных столбов, ни самого акта их исполнения. Но правда ли, что люди отказались от удовольствия выместить горе на другом человеке? Именно горе. Счастливый человек не будет этого делать. Правда ли общество не совершает таких действий? Не забрасывает политиков камнями? Не смеется над бедно одетыми одноклассниками в школе, коллегами на работе? Если детоубийцу найдут раньше полиции, граждане нашего города будут настаивать в лучшем случае на смертной казни. В худшем — электрический стул на виду у всего города. Хуже всего, что это может коснуться невиновного. Увы, наказания позором исключены только официально, на бумаге. Столбы исчезли, шествия не проводятся, но суть морального унижения осталась.

Этим утром я участвовал в похожем мероприятии. Участвовал в роли виновника.

Двигатель автомобиля заглох. Стало предельно тихо. Беззвучность сдавливала череп с боков, и висках стучало, чувствовались ритмичные уколы головной боли, заставляющие стискивать зубы. Тишина медленно убивала: гул механики, свист транспортного движения за стеклом и сосредоточение на езде заглушали собственные мысли. Теперь я остался с ними наедине.

Ладонь в кожаной перчатке все еще сжимала руль, создавая скрип от напряжения, указательный палец ритмично стучал по пластмассе. Я непрерывно смотрел в одну точку, куда-то между двумя кирпичами стены, возле которой остановился. Чтобы не видеть в боковом окне здание полиции. Постепенно в центре темнело, но периферическим зрением различалось живое черное пятно с редкими темно-синими вставками. Рябило, перетекало из стороны в сторону, но оставалось в пределах своего места, как вода в покачивающейся кружке. Я знал, что это было. Привычный маршрут на работу открыл вид, и я мгновенно понял горькую суть, хотя быстро перевел взгляд на дорогу. Просто не мог смотреть.

Может, и повезло. Иначе неприятность застала бы врасплох, без времени на подготовку. Скорее морально.

Страшное количество людей окружало главный вход. Толпа была в ярости, некоторые даже стучали в запертые двери, но большинство боялось возможных последствий. Основой темной массы были родители, занявшие почти все ступени и медленно сгущавшиеся около входа. Тонким слоем по всему периметру их окружали журналисты с фотоаппаратами, видеокамерами и микрофонами.

Цвета, казалось, высосало серое небо, нависшее тучами над зданием. Словно небеса готовились обрушиться на нас карой. Все были в черном, знаменуя траур. Ни одной яркой куртки, даже на женщинах. Создавалось впечатление, что я приехал на похороны здания полиции. Похороны надежды на нее в сердцах граждан.

Ровно через 4 долгие минуты после моего звонка центральные двери приоткрылись. Два офицера аккуратно пробуривали себе путь, словесно успокаивая граждан. Но обхватили пальцами основания дубинок на поясе: отчаявшиеся отцы и матери способны на многое. Черное пятно сильно загудело, вибрации передавались через стекло на расстоянии. Первому и Второму удалось без происшествий пройти очаг повышенной опасности, и они почти побежали в сторону парковки. Эти двое всегда старались угодить мне ради должности, ведь стажировка пяти подчиненных закончится переходом каждого на кардинально отличающиеся должности, а какие именно — прямо зависит от меня. Не зря Первый был № 1, а Пятый имел плачевное последнее место в порядке. Для роли наставника я обычно кричал на них и напоминал, что они еще более или менее идиоты, но сейчас я был рад им. Сам я бы не справился.

Меня буквально подхватили в подмышках, вытащив из машины. Словно мои ноги парализовало, немного так и было. Вели за плечи, под локоть и двух сторон, как и нужно полиции вести преступника, но без наручников и заведенных на спину рук. Но на самом деле они выполняли прямую функцию телохранителей, теперь точно переведя дубинки в готовность. Мы пошли навстречу толпе.

Плотные ряды родителей невольно отодвинули журналистов ближе к запасному входу. Я слышал, как вытягивались с треском объективы видеокамер. Пытались снять лицо виновника в лучшем качестве, но оно было опущено вниз. Глаза пустовали от печали, щеки горели от стыда. Сначала смотрел на асфальт тоже черного цвета, точно поверхность была глянцевой и отражала силуэты людей, потом на ступени. Изредка приподнимал подбородок для оценки оставшегося времени мучений. Уши агонизировали. Звуки оглушали, сливались в единый шум, создавая ощущение ваты. Вопросы журналистов. Крики отцов. Стоны матерей. Чем дольше это не приносило результата, тем громче и злее становилось.

Насчитал 9 ступеней. Сравнимо с дантовскими 9-ью кругами ада. Тогда дорога от машины к ним была Чистилищем. Оно приносило боль душевную. Первые ступени — уже физическую чувствительную, на слух и зрение. На середине долгого поднятия Первому и Второму приходилось уже сдерживать толпу собой. Одни плевали мне под ноги, по 3–4 плевка на каждой ступени. Или это слезы? Другие пытались прорваться сквозь товарищей и начать действовать телесно, ухватить край пальто. Приходилось использовать полицейские дубинки.

Двери снова щелкнули, распахнулись. На последнем круге, на 9-ой ступени, по закону мифа, встал сам Люцифер. Главный мучитель. С красной кожей и безумными, горящими огнем Преисподней глазами. Я потерял все силы и почти упал на колени перед ним, как грешник в мольбе за лучшую участь. Роуч Андерсон одной рукой схватил меня и за воротник свитера, и за края пальто, и резким движением подтянул к себе, поставил на ноги. Швы затрещали в плечах. Вместе с моими подчиненными мы зашли внутрь здания. Разгневанные граждане сделали попытку прорваться, но двери оперативно закрылись на ключ.

Кулак не отпустил меня даже внутри помещения, и офицеры, оторвавшись от дел, наблюдали за моим унижением. Красное от гнева и стыда лицо. Пальцы растягивают, почти протыкают насквозь одежду. Неловкие движения рук по сторонам, чтобы удержать равновесие. Сбивчивый шаг: я выпрямил ноги и вжал пятки в пол, но подошва предательски проскользила. Будто паршивую собаку тащили за ошейник на порку ремнем. И все это на виду нескольких граждан, полицейских нижестоящих должностей и даже прямых подчиненных. Это раздражало. Адреналин брал верх над слабостью, и я уже собирался сбросить руку, а из-за раздражения еще и грубо оттолкнуть моего друга. Повезло, что мы пересекли холл первого этажа по прямой на дикой скорости и я не успел ничего сделать.

Капитан полиции распахнул дверь моего кабинета и забросил меня внутрь, как гранату с вырванной чекой. Вошел сам, громко хлопнув дверью. Это казалось взрывом или попыткой маскировать его. Я остался в центре комнаты; он, шатаясь из стороны в сторону, направился к рабочему столу. Туфли стучали по полу, приземляясь плашмя от мышечного напряжения. Тело безжизненно приземлилось, упало в мое кресло без контроля, автоматически придавив сидение весом. Голова опустилась на стол.

Тишина длилась ровно 2 минуты 14 секунд, я невольно посчитал.

Резко оторвал лоб, как от пробуждения, и выпрямился. Рука полезла в передний карман брюк, во второй и, наконец, в задний. На столе оказалось две скомканных пачки сигарет и одна ровная. Ловкие движения: подносит пачку ко рту, ударяет пальцем по дну, обхватывает губами последнюю сигарету, мнет пустую упаковку. Выкурил три пачки сигарет? В одной пачке его фирмы 14 сигарет. Итого 42 штуки за 15 часов?

В нагрудном кармане напротив сердца хранилась зажигалка. Квадратная, с блестящей гравировкой на металле и откидной крышкой-головкой. Он остановил на ней взгляд, покрутив на слабом свету, трижды открыл и закрыл крышку. Я знал, чей это был подарок.

Трение кремня, едва различимый треск грубых листьев табака при затяжке. Он знал, что в здании полиции запрещалось курить, под эту нужду было выделено место на заднем дворе. Обычно не пренебрегал этим правилом. Он знал, что я не переносил запах дыма, тем более в моем кабинете, за моим столом и в моем кресле. Но сейчас его тревожили мысли сильнее, чем свои или мое благополучие. Поэтому я молчал.

Комната стала серой: серое небо в окне, полумрак, сигаретный дым, затемненное лицо.

— Роуч…

— Замолчи, Алек! — сказал он без гнева. Только угрожающий холод в голосе. Я решил дать ему время.

Новички инстинктивно начинают осмотр человека с общей внешности, деталей одежды, движений. И только потом дополняют догадки чертами лица, эмоциями. Я всегда начинал с глаз. Опыт позволял сразу определять в них многое, после чего часто остальные детали не требовались либо отнимали меньше времени. Но сейчас было трудно заглянуть в них, как воину, стоявшему перед Горгоной. Я точно знал, что в них будет ответ и он превратит меня в камень.

Форма помятая, со вчерашними складками. Не успел выгладить с вечера? Мышцы предплечья напряжены, вздулись холмистым рельефом, как у античных скульптур, сигарета подрагивает на весу. Глубокие затяжки. Легкие раздуваются до предела. Надрывный кашель, и снова напряжение диафрагмы, причиняющее боль. Пуговица на немалом животе едва удерживает края полицейской рубашки.

Роуч был повернут в сторону окна, позволяя видеть только правую половину лица. Он напоминал труп: серая кожа шелушится, синие мешки под глазами свисают почти до кончика носа, щеки впадают на затяжке, образуя глубокие ямки. Плохой сон? Почему? Он должен был думать, что убийца пойман. Личные переживания? Проблемы членов семьи? Выше края нижней челюсти приклеен длинный пластырь, на дальнем конце утолщен из-за комка ваты. Неудачное бритье? Взгляд рассеянный, неподвижный. Глаз будто запал внутрь черепа, сбоку видна только сухая роговица. Белок красный, справа капилляры лопнули серьезно, все пространство до радужки было залито кровью. Сильнейший стресс в жизни? Слезы, не свойственные устойчивому типу нервной деятельности? Все слишком очевидно.

Телодвижения минимальные. Рука проходит цикл от стола к губам и снова падает на стол. Пепел размазывается по столу, полу и полицейской форме. Третьим вдохом он выкурил сигарету и вдавил окурок в пустую упаковку. Черные крошки паленого табака упали на деревянную поверхность. Запах душил, проникал через ноздри до самого мозга, побуждая открыть окно или включить потолочный вентилятор. Я не мог пошевельнуться.

— Кончай осматривать меня, Алек! — Глаза вскочили, чтобы встретиться с моими. Сквозь пленку влаги в полумраке они светились желтым, как у ночного хищника. Треть секунды были пустые, зрачки расширенные, как черные тоннели метрополитена; печальные мысли охватывали разум, уничтожали осознанность. Треть секунды передо мной сидел безжизненный манекен. Человек появился спустя две трети. — Почему же вчера твоя хваленая дедукция, чертов ты Шерлок Холмс, дала сбой?!

— Я мыслил в силу возможностей. Все указывало на причастность Мэда Кэптива…

— Алек! Ничего на это не указывало! Не было ни одной улики! Ноль. Кроме слов… сумасшедшего человека. Господи, почему ошибки осознаются только после их совершения! Насколько же это даже звучит по-идиотски.

— Я…

— Молчи, молчи, говорю! Оправданиями уже никому не поможешь, а, раз твой гениальный мозг отвергает простую истину, я скажу тебе ее: ты жаждал раскрыть это дело, покончить с ним и обвинил во всех грехах первого попавшегося человека — да, странного, жуткого, но, как оказалось, несчастного в своем недуге душевно больного! Тебе нужно было это сделать, чтобы прекратить этот кошмар! Для собственного успокоения. Но ничего не кончилось, ничего… Нет, я не берусь утверждать, что Мэд Кэптив нисколько не причастен к этим событиям, хотя на сегодняшний день, даже после экспертизы, у нас нет ни одного вещественного доказательства, равно как и свидетелей. Однако я говорил тебе, говорил, что нельзя пока закрывать дело, что он либо пустословил по вине больного мозга, либо у него есть сообщники. Ты же — настаивал на своем! Ты уговорил, равно сказать, вынудил меня подписаться над собственной — хорошо, над нашей общей! — глупостью.

— Роуч, мы вместе с тобой располагали одной и той же информацией. Я сказал тебе все, как думал, все, что мы видели и слышали. Все, как оно было. Мои аргументы убедили тебя, иначе ты бы никогда не согласился закрыть дело, значит на какую-то часть ты думал, как я. Поэтому не говори, что я заставил тебя.

— Именно так! Я доверился тебе, твоему уму или опыту, или чутью, называй это как хочешь, и вот что случилось… И знаешь, что самое ужасное? Нет, не то, что мы, возможно, указали на невиновного человека в этом деле человека, не закрытие дела, нет… Самое ужасное — это мое интервью. Конечно, журналисты просто так не отстали бы, но можно было отказаться его давать — мы полиция все-таки! Да, весть о поимке преступника разлетелась бы молниеносно и к концу вечера каждый человек в городе прознал бы об этом, но на уровне слухов. Я же — говорил без предположений, а ясным утверждением… Как я мог такое допустить, как мог с гордостью на лице сообщить о том, что бояться нечего, еще и на всех каналах города, всем гражданам… Нужно было задуматься об ошибке, ведь истинный детоубийца или его сообщники действовали бы еще активнее, узнав о потере бдительности граждан. Так и произошло! Знаешь, сколько детей исчезло на прошедшую ночь, знаешь?.. Видел всех этих родителей возле входа? Десять! По меньшей мере в три раза больше, чем когда-либо. И среди них…

— Роуч… Я соболезную твоей утрате…

— Не смей говорить так, Алек! Ты знаешь значение этого слова. Соболезновать — чувствовать ту же боль. О нет, ты лжешь, ты бросаешься заученной фразой, как нас и учили в академии. Но ты не знаешь… Не знаешь, что значит прийти домой, обнаружить сына в страшном настроении, обессиленным, немым от горя, весь вечер во время ужина подбираться к нему в душевном плане, чтобы после на крыльце он наконец сам рассказал о том, что его… подругу, в смысле девушку, с которой он был, наверное, в первых в своей жизни любовных отношениях, с которой они были знакомы с пеленок, похитил маньяк. Не знаешь, что значит пытаться найти хоть одно слово, которое бы утешило его, уничтожить стыд от того, что ты как представитель полиции не смог спасти даже близкого человека твоего самого близкого человека, и по итогу молчать, потому что ничто в мире не может быть утешением такому событию. Не знаешь, что значит, пожелать сыну спокойной ночи, не зная, что это… последний раз. А утром зайти к нему в комнату и… Нет, он точно не сбежал из дома, как ты можешь предположить, и, признаю, эмоциональный повод был. Мелисса знает каждую его кофту, каждый носок, каждый рюкзак — все на месте.

Резкий поворот головы влево, к окну, затем обратно. Как искусный актер, чтобы подсмотреть реплику после длительного монолога. Не знаю, что он ожидал увидеть в облаках, но пронзил их взглядом, будто проникал сквозь, в космическое пространство.

— Это наказание, — продолжил он, — кара Господня за мои поспешные, необдуманные действия. Я не хотел мириться с этим, не хотел чувствовать боль… Все произошло быстро, за минуту: я взял пистолет, надел глушитель и закрылся в ванной. Я был не в себе, хуже Мэда Кэптива! Лучшие самоубийцы — это медики и полицейские, только мы знаем, как это сделать с точностью. К тому же, мы с тобой не раз видели неудачные примеры. Дуло направил в глазницу, через тонкие кости выстрел пробил вы мозг в продольном направлении. Не было никаких сомнений, только желание быстрее покончить с этим. В последний момент рука действительно дрогнула, краткий импульс по мышцам заставил ее сильно изогнуться. Пуля пролетела по щеке, но почти не зацепила, оставив только кровавый след и ожог как напоминание. Если это не Всевышний ясно дал понять, что мне стоит жить ради блага остальных, еще не похищенных детей, то у меня нет вариантов.

Укол в сердце: нелегко было слышать, что твой лучший друг едва ли не погиб от собственной руки. Я действительно не представлял, что за потрясение коснулось его. Какова боль этой утраты, если такой крепкий рассудком человек, как Роуч Андерсон, что задокументировано медработниками, совершил попытку самоубийства? К счастью, неудачную. Из-за подсознательного импульса из головного мозга? Холода, заставившего мышцы сократиться? Или даже Бога? Не важно. Я всей душой благодарил Эту причину.

47 секунд мы молча смотрели друг на друга, не зная, что сказать и сделать. Я — от бессилия голоса, он — в смущении искренним разговором. Начал ощупывать форму, будто в манжете рукава или воротнике полицейской рубашки была вшита сигарета. Трудно было сдерживать нервное напряжение без успокоительного, и он прошептал пару грубых слов без конкретного адресата. Впервые я не осуждал его вредную привычку; впервые я задумался: может, вчера она спасла ему жизнь?

— После всего ты хочешь сказать, что можешь мне соболезновать? Люди за дверью главного входа, все те семьи, лишившиеся детей, — возможно. Но точно не ты. И я, конечно, рад этому, потому что не приведи Господь тебе соболезновать мне!

— Я найду их! Верну всех… кого еще можно спасти!

— Именно так мы говорим себе уже месяц, однако результат не просто нулевой, а даже отрицательный. Впрочем… это уже не наша обязанность. Наш участок — тебя и меня конкретно — отстранили от этого дела.

— Не может быть!

— Алек, не притворяйся идиотом! У тебя слабо получается. Это самый ожидаемый исход после нашего провала. Может… а может, это и к лучшему. Раз мы не можем спасти даже собственных детей и бездействуем уже месяц, пусть «верхушка» найдет кого-то компетентнее. Сомневаюсь, что кто-нибудь справится лучше тебя, если даже ты даешь слабину, ох, сомневаюсь… Я уже во многом сомневаюсь. Точнее, я ни в чем не уверен. Не уверен даже, что завтра не пропадут все дети разом… Мне нужно отдохнуть от всего, Алек, так что возьмись за дела попроще — все равно в этом деле расследовать нечего, потому что у нас нет ни одной зацепки. Ничего. Я постараюсь что-нибудь узнавать, сообщать тебе, но… позаботься о своем самом дорогом человеке, об Алисии.

Пустые пачки сигарет и окурок полетели в мусорное ведро сбоку от стола. Ладонь смахнула их, оставив длинный пепельный след. Роуч поднялся с опорой о стол, едва ли не наклоняя его на себя, и побрел в сторону выхода медленным шагом, будто на разговор он потратил весь запас сил и теперь мог безжизненно завалиться на бок. Не оставил прощального взгляда, просто закрыл дверь, тихо и спокойно.

Я снова остался наедине с мыслями. Сначала известие о похищении Владиславы. Теперь сын Роуча. Оба в одно утро. Не бывает таких совпадений: судьба намекает мне, что подобное ждет и меня. Они — предупреждение. Каким-то образом Мэд Кэптив исполняет сказанное про мою дочь, он подбирается к ней издалека. Я чувствую, что еще одна ошибка будет фатальной для меня. Поэтому нельзя отступать… Отстранили от дела? Плевать! Найдут нового детектива? Мне даже интересно, кто так же упорно оттачивал навыки на протяжение 15 лет. Органы чувств, рефлексы, мышление, психологию? Если я ничего не понимаю, не могу найти никаких доказательств, никто не сможет. Отсутствие улик? Одна все же есть: Мэд Кэптив. И его нужно использовать как соломинку под водой.

— Позвольте войти, мистер Рей!.. Мистер Рей?

Только после этих слов осознал, что раздалось три отрывистых стука в дверь. Петли заскрипели, и узкая полоса света загорелась оранжевым в дверном проеме Голос Первого дополнился внешностью, он обнаружил меня не в лучшем виде, одиноко стоящим в центре темной комнаты. Пока остальные проходили вслед за ним, я с закрытыми глазами нажал на выключатель за дверью. Подождал 4 секунды, привыкая к красной пелене, и наконец окинул взглядом подчиненных. Получилось, что мы поменялись местами: теперь они стояли посередине комнаты, а с краю.

— Будут ли для нас особые распоряжения, мистер Рей? — сказал Первый. Обычно он всегда первым говорил и задавал вопросы.

— Особые? Мы с обычными еще не разобрались. Они, кстати, ворвутся в открытые двери через 2 минуты, в 08:00, в количестве 17–20 человек. Офицерам в холле явно нужно будет помощь. Ваши задачи: собрать данные, составить протоколы, напечатать объявления, сдать и первое, и копию второго в архив. Все поняли?

Кивнули с разной степенью разочарованности на лице. Ничего: пусть сначала разберутся в работе полицейского участка, научатся общению с людьми, а потом уже берутся в помощь на серьезные дела. Все через это проходят. Правда, двух из них ждет другое задание. Во-первых, нужно обеспечить защиту Алисии. Похищения никогда не случались днем, но я уже не хочу рисковать. Логичнее было бы поручить это Первому, лучшему, но он развит умом. Говорить с клиентами — это его стезя. А вот у Второго с этим хуже и его крепкие мышцы пригодятся больше в случае нападения. И во-вторых, Пятый совершает слишком много ошибок, бестактности, медлительности. Не нужна мне стопка жалоб на столе от разозленных родителей.

Встал напротив Второго, указал на него пальцем:

— Кроме тебя. Ты заступаешь на пост охраны по этому адресу. До момента, пока я не приду и не отпущу тебя. Все ясно? — Я написал на бумаге улицу и номер своего дома, отдал квадратный листок. Мельком взглянул на Пятого. — А ты… В архив. Перепроверка, сортировка, внесение в компьютерную базу данных.

— Опять, что ли?

— Выполнять немедленно! Всех касается!

Подчиненные ушли в той же последовательности, строем друг за другом. Толпа родителей загудела в холле, пришлось закрыть дверь на засов. Я снова остался один. Мерзкий запах дыма еще витал по комнате, но открывать окно не хотелось: стало холодно. Достал теплый свитер из шкафа, сменил имеющийся и все равно дрожал, как лихорадящий. Серый полумрак возбуждал поток мыслей. Взгляд, устремившийся прямо на темную стену, рассеивался, на периферии темнело, и легко было забыть, где я находился. За несколько минут я прожил последний месяц, вспоминая каждый трудный день и каждую бессонную ночь. Что же я упускаю? Что-то неожиданное и в то же время очевидное.

Поборол фрустрацию, оформил отчет о том, что я осмотрел дом Дроговичей как место происшествия, добавил печальные новости в дело Владиславы, напечатал на старом компьютере объявление. Никому бы не позволил это сделать за меня. Это хоть какой-то способ извинения перед ней, но скорее пытки за то, что не смог защитить.

Усталость почувствовалась больше, чем за месяц в сумме. Ноги подкосились, будто провели в стоячем положении сутки, и тело упало на диван. Веки опустились с силой, даже с щелчком. Попытки бороться со сном не удались; не хотел, потому что знал, с кем встречусь, и стыдился вымышленного взгляда. Марина любила Владиславу. Привязалась к ней, присматривая в детстве. При поступлении в школу на посвящении радовалась за девочку не меньше матери. В этот раз было по-другому. Полночь. Ковер в комнате Алисии. На нем лежат два тусклых, безжизненных моих аквамарина. Волосы, как рыжая ткань, растрепаны на нити, прикрывают край одного камня, дрожат на сквозняке из открытого окна. Вокруг зеленый ворс окрасился в темный коричневый цвет.

Еще во сне потянулся рукой, проецируя движения в реальности. Резко очнулся и продолжил выпад вперед, но из-за немоты в мышцах конечностей громко упал на пол. Может, вскрикнул в момент пробуждения, потому что в дверь постучали, дернули ручку. Я молчал, распластался на твердой поверхности, будто комната взлетала на высокой скорости. Я думал, кто мне снился: Марина или Алисия. Событие прошлого или возможного будущего?

Посмотрел на часы — 10:40. Родители должны были покинуть здание полиции. Относительная тишина подтверждала предположение: редкие шаги, стук клавиш, переговоры офицеров, приглушенный смех. Значит, на нулевой этаж можно было пройти без проблем. Пора навестить чудовище, запертое в лабиринте коридоров.

Запер кабинет на ключ и быстрым шагом направился в противоположную холлу сторону, вглубь первого этажа. Для начала нужно было зайти в архив: сдать личное дело Владиславы, листок с объявлением и взять дела похищенных детей, проанализировать их с имеющейся информацией. Я шел по коридору, в конце которого был архив. Сзади скрипнула дверь гардероба. Даже не органами чувств, а неким подсознанием предугадал увиденное.

Пятый увидел меня и замер на 3 секунды, как заяц при виде волка. Щеки и нос красные, как на холоде, но в целом лицо бледное от моего вида. Выходил на улицу? Дыхание частое, прерывистое. Спешил вернуться на место до того, как я обнаружу? На туфлях несколько пятен от грязных луж, хотя подошва не оставила следов, протерта хорошо. Отходил от здания полиции?

— Вам что-то нужно в архиве, мистер Рей? Я выходил на улицу перекурить. Готов целиком и полностью выполнять новые приказы.

Три предложения родили у меня больше мыслей, чем вся история о похищениях детей. Утрирую, конечно, но в этом недоразумении и правда было много улик. Пятый показался мне слишком бодрым и веселым. Особенно для человека, которому я в наказание за проступки поручил самую монотонную, нудную работу. Я подошел ближе, на расстояние 3-х шагов. Хотелось бы мне думать, что пропитанный табаком Роуч адаптировал рецепторы к этому запаху. Я не чувствовал ни малейшей вони дыма: ни от активного, ни от пассивного курения. Насколько я знал, вдобавок, он не курит. Сказал о себе в единственном числе. Грязь на туфлях. Зачем соврал мне? Вместо этого легкий молочный запах изо рта…

Вдруг осознал, что трачу ресурсы мозга на вычисление истинного способа его безделья. Последнее занятие, которому стоит сейчас уделять время. И тем более на то, чтобы проверять, был ли он вообще на своем рабочем месте. Впрочем, перебирать документы в архиве и спускать их в подвал мне тоже не хочется. Пусть поможет хоть этим.

— Последние 30 дел жертв похищений спустить в сектор А камер заключения. Отдать это дело, его приносить не нужно. Быстро! Жду через пять минут.

— Есть!

Невыносимо раздражает его вид. Приподнятое настроение, беспечный тон, ни тени траура на лице. Еще и пропадал неизвестно где. Во время, когда наш участок потерпел жуткий провал, когда исчезли десять детей и когда существует масса работы. За такое легкомыслие в дальнейшем он может рассчитывать только на стены архива. К счастью, оттуда пока что не поступало жалоб на него.

Лестница, ведущая в подвал, отличалась холодными тонами. Стальные перила ледяные наощупь, обжигающие холодом. На них видны крошки от булки или пончика, похожие на снег. Покрытие отражало окружение: белые круги ламп, черный, символично траурный свитер, серо-синюю кожу ладони. Воздух и на ступенях, и в подземном помещении царапал горло пылью и прохладой, хотя дверь запасного выхода была заперта, а вентиляция работала. Комната допроса пустовала. содержала воспоминания вчерашнего дня. Сегодня тоже будет допрос. Уже без Роуча.

Коридор отдавал ветвь направо, вглубь нулевого этажа. Конец расширялся в виде квадратного помещения, в котором за столом сидел постовой офицер. Разгадывал кроссворд или рисовал на газете. При виде меня смутился, вскочил и отдал честь.

Заключенные располагались в 3-ех секторах: А, В, С. Мэд Кэптив однозначно был в первом, для самых отъявленных преступников. В нем тюремные камеры окружали с обеих сторон, создавая ощущение замкнутости, хотя в проходе могли идти на одной линии 3 человека. Внешне имелось 2 вида камер: толстые черные прутья либо замкнутые металлические стены. Конечно, в этом секторе большинство последнего варианта. Зависело от самих заключенных. Единственное развлечение у этих существ — передать другому часть себя, зачастую жидкую. Слюна, пот, моча, фекалии, сперма. Обменивались друг с другом, но хуже, когда бросались в офицеров или посетителей. Поэтому многие видели пространство за пределами своих клеток лишь через узкое окно, которое тоже могло быть закрыто.

Мы с Роучем редко спускались сюда после поимки преступников. Но каждый помнил нас, меня в особенности. Главного, как они думают, виновника их ужасной жизни, не понимая, что тот всегда рядом. В зеркале. Между прутьев засверкали желтые хищные белки глаз и желто-коричневые зубы. Кулаки обхватили металл и крепко сжали, будто пытаясь раздвинуть. Интересно, даже полностью лишенные обзора заключенные заскребли ногтями. Услышали стук каблуков? Помнили меня по запаху? Знали о приходе внутренним чувством? Кричали мне вслед, били всеми частями тела по металлу. На такое я никогда не обращал внимания, а сейчас мысли были заняты другим. Одним из них.

Коридор незначительно опускался по глубине. Мэд Кэптив находился в конце, на 11–13 сантиметров ниже других, приближаясь к аду, что в извращенном роде возвышало его над остальными. Лучший из худших. Единственный обманувший меня. Камера заключения с ним располагалась слева. Справа место пустовало, будто никто не мог сравниться с ним в грехах. У стены стоял голый письменный стол и пару стульев.

Первые 4 минуты мне казалось, я наблюдаю за вольером животного. Двуногого и нелепо одетого в человеческую одежду. Вечером после экспертизы его больничное тряпье и нижнее белье забрали на исследование, выдав привычную оранжевую форму. Это было чуждо ему. Он, будто намеренно, опорочил грязью, утренней жидкой кашей, а также растянул в области ворота, пытаясь снять. Часто дергал плечами из-за стеснения. Волосы лишились сальной пленки и отслоенных пластин эпидермиса, кожа посветлела на тон. Я был рад не морщиться от вони, которая плотным облаком запахов окружала его вчера. Чувствовал даже тонкий мыльный запах. Внешне теперь выглядел даже лучше остальных. Чего нельзя было сказать о действиях.

Язык — уникальный орган чувств. Можно потерять счастье в зрении, слухе, обонянии, если пейзаж, звук, запах будет монотонным. Вкусовые рецепторы всегда неутолимо посылают импульсы удовольствия, пока что-нибудь касается сосочков языка. Мэд Кэптив жаждал любых вкусовых ощущений. Непрерывно, каждую секунду, по возможности. Вытянутый заостренный язык скоблил прутья решетки с особым упорством, сантиметр за сантиметром. Было видно, как на фиолетовой поверхности остается серый след грязи, исчезающей в глотке. Когда даже эти рецепторы снижали восприятие, переходил на другой объект: обсасывал пальцы, лизал руку, спускался на пол, доходя до отверстия туалета.

— О, детектив… — прорычал он, не отрываясь от действия.

Все-таки одним вкусом не ограничивался. Глаза жадно смотрели на меня 5 секунд, пока мой вид не наскучил. Тюремный сектор уже не возбуждал его чувствительной мании, а меня он видел вчера. Звуки интересовали его больше: стук каблуков, трение ножки стула о бетонный пол, шорохи моей одежды, дыхание, тяжелые вздохи. Во время каждого нового впечатления закрывал глаза, концентрируясь на нем, получая все мыслимое удовольствие. Скалился, несмотря на непрерывность работы языка. Иногда кусал металл, при этом звонко щелкал зубами, причмокивал, кряхтел. Как пес, которому дали мясную кость.

Среднестатистический человек обращает внимание только на более-менее концентрированные запахи. От меня ничем не пахло. Возможно, салоном автомобиля и потом от волнения. Очень слабо. Это существо прекратило занятие, глубоко вдохнуло, увеличив грудь вдвое; либо оно могло чувствовать запахи тонко, как и я, либо воображало что-то свое, непостижимое никому. Длилось это 3 секунды, после чего показалась кривая безумная ухмылка.

Я много чего повидал в полицейской практике, но это затмевало все.

Слух и обоняние оказались хорошими для сумасшедшего, но не удивительными. Я предсказал приход Пятого по звукам быстрее. Он обратил обратил внимание на шуршание сумки с личными делами, думное дыхание и грузные шаги через 6 секунд. Последнее, кстати, действовало на нервы: ставил подошву плашмя и с силой, будто давил насекомых, хотя напоминал высокий тонкий столб. Даже я при весе в 1,5 раза больше не смог бы повторить. Наш подозреваемый отошел к ближнему краю решетки, испытывая экстаз от каждого шага-выстрела.

Интересно: природа забрала у него ясность мыслей, подарив полноту ощущений.

Пятый не обошелся без того, чтобы испортить что-нибудь. Мне неизвестно, как в его голове могла возникнуть мысль обрушить тяжелую сумку на стол. На самый край. Столешница выскочила из пазов, упала на пол одной стороной, сбоку откололся кусок. Поспешил вернуть на место, приговаривая, по меньшей мере, 13 неловких извинений.

Я успел схватить лямки сумки до того, как она упала, и аккуратно поставил на стул. Просмотрел папки: яркая белизна резала глаз, ни одна не выделялась голубым цветом.

— Где дело на Мэда Кэптива?

— Вы не говорили…

— Это не очевидно? — перебил я раздраженно. — Значит, еще раз в архив!

Заключение экспертизы вкладывают в личное дело. Мне нужно обязательно ознакомиться с ним. Даже если я не сказал, можно было сопоставить два факта. Его просчет, поэтому придется побегать в наказание. А вот бесчестным с моей стороны было послать его в архив, потому что папка лежала с вероятностью 95 % в кабинете Роуча. У меня не было мыслей издеваться, тратить его время. Но хотелось изучить улики спокойно, в относительном одиночестве.

Костлявые пальцы показались между прутьями решетки, как умноженное на 5 жало скорпиона. Потянулись к близстоящему Пятому, который и сам почувствовал приближение беды, успел обернуться. Я толкнул его плечом, но клешня сомкнулась быстрее и резко потянула темно-зеленую полицейскую рубашку. Пятый едва ли не стукнулся головой о решетку, выставив руки в последний момент. Ситуация выглядела серьезной, и я достал пистолет, снял с предохранителя. Мэд Кэптив несколько раз провел острым носом по грудной клетке до уровня пупка, не слышав моих предупреждений. В следующий момент испуганный парень отпрянул от него, как от страшного монстра, побежал на всех парах к выдоху. Под смех других заключенных.

Взгляд превратился в хитрый, всезнающий, будто он пророчил ужасное будущее Пятому, но не спешил говорить. Но я видел: мысль в неожиданно ясных глазах была направлена на того, кто в них отражался. Запах его успокоил, перенасытил некой информацией, которая заняла весь слабый мозг. Язык некоторое время висел на нижней губе, потом исчез во рту. Мэд Кэптив осел на нары и застыл с опустевшими глазами, повисшими руками, но дьявольской усмешкой, будто растянутой нитями.

Безжизненный оскал. Жуткий, но таким меня не испугаешь.

Разложил папки на дальней половине стола, 5 стопок по 6 штук. Заметил, что последней было дело Владиславы Дрогович. Я сказал не приносить его прямым текстом. Даже здесь предоставил повод злиться на него. Пришлось отложить в сторону. Не суть: 29 похищений должны сказать не меньше. Нужно проверить еще раз, все до одного. Каждую крупицу информации, каждое слово.

18 минут изучал внешние и внутренние данные похищенных детей. Выделил важные характеристики, пытаясь найти моду выборки. Что-нибудь, что позволит понять ход мыслей и следующие нападения…

Пол. Мальчики и девочки. Разница несущественна, примерно 46 % к 54 %.

Возраст. От 5 до 19 лет. Причем нет лидирующей цифры. Младший школьный возраст встречался несколько чаще подросткового.

Масса. Важный критерий, учитывая возможность канибализма. Логичнее похищать спортивных детей ради мышечной ткани или же самых упитанных. Нет таких в данных 30-ти делах. Среди всех помню одного юного спортсмена и минимум 4-х толстых девочек. В целом, наоборот, дети средней или ниже среднего массы. Около 10-ти даже в истощении по болезни.

Семьи. Личные дела не отражают критерий благополучия семьи, то есть отношений между ее членами. Это и неважно. Владиславу можно еще заподозрить в побеге. У Роуча с сыном были отличные отношения, трудно представить лучше.

Местоположение. Страдает и центр города, и периферия. И богатые, и бедные. Последние заметно чаще. Хотя сегодняшняя ночь отняла детей из семейств Дроговичей и Андерсонов, которые живут в центральных, состоятельных районах. Интересно то, что 5 дней назад в одну ночь сообщили о похищении 2-х детей из противоположных частей города. Разница в телефонных звонках около 10-ти минут. Нельзя пройти даже бегом за такое короткое время, а транспорт исключен, учитывая ночь и полицейские патрули. Это явное доказательство того, что за убийствами стоит целая команда. Почему я заметил это слишком поздно?..

Внешность, национальность, знак зодиака, денежный статус, интеллектуальные и творческие таланты, заболевания, сексуальная ориентация, половые контакты у подростков… Проверил все. Ни один критерий не объединяет абсолютно всех жертв.

Это все так же кажется беспорядочными действиями безумца. Или гения в своем роде.

Мысли полностью заполонили внимание, и я заметил Пятого уже стоящим сбоку от меня. Вжался в решетку противоположной Мэду Кэптиву камеры заключения. Волосы трясутся на предплечье приподняты. Руки дрожат, вместе с ними, как веер, папка. Бросил ее на стол, будто оттолкнул от себя. Неловко пытается скрыть страх: переминался с ноги на ногу 2 секунды, глянул на боковую часть стола, проверяя крепление столешницы, затем внутрь пустой тюремной камеры, снова себе на ноги.

— Детектив! Эй-эй! Ночью другой ел. Вкусно пахло. Тоже хочу, принеси.

— Не наелся еще за месяц?

— А? А! Ваши… Дети — там; я — здесь. Плохо, ой как плохо без вкуса. Я сделаю все ради вкуса. Расскажу тебе. Ты смотришь, думаешь, но не понимаешь. Я расскажу все.

Чувство справедливости запрещало дать ему, предполагаемому детоубийце, что-нибудь, кроме нескольких ударов в живот. Не просто потратить еду из столовой, а подарить момент радости тому, кто совершил столько ужасных вещей.

— О какой еде ты говоришь?

— Дежурил Роман, — сказал Пятый. — Он питается одним сахаром. Как обычно, купил себе кофе с пончиком… Стойте, вы хотите его накормить? Накормить… это?

— Мы теряем что-то? Может, кофе и глюкоза приведут его больной мозг в чувство и он действительно раскроет все тайны. Я надеюсь на это. Иначе лично залезу ему рукой в глотку, чтоб он выблевал съеденное. Слышал, Мэд Кэптив? Позвоню в столовую, чтоб принесли…

— Не нужно! Там перерыв… Я пойду.

— Перерыв начнется, минимум, через 38 минут.

— Технический…

— Как хочешь. Вот монеты. Черный 100 мл и кекс с ванилью — для него будет дар свыше. Чтобы через…

— Вас понял, бегу!

Необычно: согласился без пререканий, без недовольства, наоборот, с желанием. Ложь про столовую. Барабанная дробь каблуками туфель; снизил темп на выходе из сектора А. Не хочет находиться в одном помещении с Мэдом Кэптивом? Поведение сумасшедшего нагнало на него страх? Видела бы Алисия сейчас своего хваленого возлюбленного… Что ж, так даже лучше: дополнительное время спокойно изучить отчет.

Заключение экспертной комиссии. 5 страниц сложных терминов и медицинских обоснований. В конце общие фразы доступными словами. Не может быть… Анализы крови, мочи, кала свидетельствуют о длительном голодании. Предположительно, с момента побега из лечебницы. Ввиду дела, подчеркнуто наличие полного белкового голодания. В кале остатки растительной малосъедобной пищи (дикая трава, листья деревьев, мелкие ветки), твердые частицы почвы и песка, элементы пластика и полиэтилена. Отмечена высокая степень нервно-мышечного возбуждения в купе с индивидуальной силой мышечных волокон. Подтверждены шизофрения, маниакально-депрессивный синдром и легкая форма деменции. Также замечена повышенная сонливость. Обширные кожно-аллергические реакции на туловище и нижних конечностях — частицы эпидермиса и язвенный струп взяты для дальнейшего исследования. Соскоб из-под ногтей не показал наличие крови или частиц чужой кожи, плоти. На нижнем белье обильные остатки каловых масс (недержание или несоблюдение принципов нормальной дефекации), следы спермы отсутствуют.

Воздух пропитался прогорклым кофейным запахом. Пятый поставил еду на пол перед решеткой. Осторожно, как у клетки с тигром. Мэд Кэптив упал на колени с хрустом, просунул приподнятый нос между прутьями и первым учуял пар напитка. Кинулся на картонный стаканчик и опрокинул содержимое в широко раскрытую глотку. Облизал по кругу стенки, сжал в удовольствии и засунул в рот наполовину, пожевал и выплюнул на пол. Коричневая вязкая слюна свисает с обода. С пончиком расправлялся дольше: около 7 секунд. Хотя быстро затолкал в рот вместе с частью целлофана, проглотить смог не сразу. Глазурь касалась языка, неба, и ноги дрожали, подкашивались от блаженства.

Девиация пищевого поведения (аллотриофагия, анорексия) вследствие тяжелых расстройств психики? После утверждений о канибализме и пожирания нормальной еды? Посмотрел в отчеты из психлечебницы: масса при поступлении 96 кг. Сейчас 70. Кто же ты такой, Мэд Кэптив, несчастный сумасшедший или талантливый актер?

Бесконтрольно дернул рукой от раздражения. Личное дело Владиславы упало на пол, раскрывшись в полете. Фотография вырвалась из-под скрепок и пролетела к ногам заключенного. Лицевой стороной вниз. И хорошо: трудно смотреть в глаза даже безжизненному образу.

Чувство вины поглощает. Я не исполнял ни один из пунктов девиза полиции. Не защищал, не спасал и даже не предупреждал. Справедливо, что меня отстранили. Если сейчас не смогу добыть из него любую мелкую улику, смирюсь с поражением. И пошлю все силы на защиту главного моего ребенка.

Фотография на расстоянии вытянутой руки. Поднял ее и смотрел непрерывно, будто гипнотизировал. Зрачки сужались и расширялись. Закрыл глаза и медленно провел влажным языком по карточке, оставляя след на запечатленном лице Владиславы. И после засунул себе в рот, прожевал и огромным комом проглотил.

— Новый улов, из последних, свежатина… Долго пытались забрать ее, а выдержка очень влияет на вкус. Восемнадцать лет по-вашему! Вкусная, очень вкусная!

Безумные действия вместе с безумными словами рождали страшные визуальные образы. Вызывали отвращение вплоть до тошноты. Скребли на сердце.

— Вы, люди, сохранили зрение в этих бумажках, слух в черных шкатулках и ящиках, а запахи в воде. И это не все. Сколько у вас… пять основных органов чувств? Да, а еще десятки эмоций и сотни неповторимых ощущений. Но вы не цените это… Почему? Потому что привыкли? Да, точно… При рождении вы трогаете все, до чего можете дотянуться, берете в рот любую вещь и упиваетесь собственным звонким криком… Через пару лет это надоедает. Понимаю: стены, они мертвые, скучные. Но люди вечно меняющиеся — лицо, голос, запах. К такому трудно привыкнуть. Тогда почему ты не наслаждаешься своим братом в форме, братьями в клетках?.. А еще вкус. Вы не научились чувствовать его всегда. Твой брат вчера уплетал то же, что и я, с таким же удовольствием, как и я. Это вы цените, за это, думаю, сражаетесь и убиваете. В этом мы похожи. Жизнь и правда стоит того. Как вы сдерживаете себя, чтобы не хотеть испытывать каждую секунду? Без ощущений ваше тело ноет, особенно язык. Человеческая еда и правда вкусная. Не нужно было есть кашу вчера. Невыносимо, невыносимо! Теперь постоянно хочется ощущений.

— Ты получил их сейчас сполна. Теперь говори все, что знаешь! Всю правду.

— Да, можно. Черная жидкость хорошая, от нее голова думает легче, вспоминает больше слов… Я уже сказал тебе многое, детектив.

— Значит, придется повторить. Посмотрим, как кофе прояснил твой мозг, потому что вчера я слышал только бред.

— Ты не веришь мне. Хочешь другой правды? Это уже не будет правдой.

Неприметный стук каблуков вдалеке. Не отвлекающий, но что-то в нем вызвало нужду отстраниться от бессвязного монолога Мэда Кэптива. Подсознание не подвело: половина звуков выше и громче остальных. Длина, площадь рабочей поверхности и вес владельца заметно разнились. Шпилька женских туфель? Не больше 5 см.

Плотное облако запаха пронеслось по сектору А. От входной двери к концу, где прервало наш разговор. И в этой же последовательности эмоционально возбуждались заключенные, начиная дергать прутья решеток, стучать по ним и выкрикивать нецензурные выражения. Женские духи сводили их с ума, активировали животные инстинкты. Насыщенный розовый аромат.

Пришлось прекратить допрос и двинуться в сторону входа. Пятый не сразу понял причину, подтверждая это повтором одного и того же вопроса. Через 4 секунды, когда мы приближались к середине расстояния от эпицентра запаха, он замолк. Я тоже, потому что концентрат все сильнее раздражал слизистую носа, заставляя дышать ртом.

Два мужских голоса и один женский спорили за дверью. Раздраженные, смущенные бессилием перед противоположным полом, который в случае упрямства придется увести силой. Печальный, немного низкий, скрытый за маской высокого и возмущенного, из-за чего срывающегося на хриплый.

— Неужто вы тоже подозреваете, что я замешана в каком-либо преступлении?!

— Нет, миссис…

— Мисс! Мисс Иствуд, попрошу!.. И, если нет, я требую отвести меня к мужу! Я имею право увидеться с ним!

— Повторяю, это исключено! — говорил постовой офицер. — Правила есть правила, и я должен их соблюдать. Без письменного разрешения капитана полиции Роуча Андерсона я не могу вас пустить.

— Вы издеваетесь? Мне сказали, что он отлучился на неопределенное время. Весь день прикажете ждать, чтобы попасть на десять минут за эту дверь… К черту вас! Я хотя бы уверюсь, что он еще живой и невредимый.

Шпильки выстрелили быстрой очередью около 7-и раз. Офицеры удивленно вскрикнули. Тот, что с первого этажа, сделал пару шагов в сторону нарушительницы, а постовой успел только проскрипеть ножками стула о пол. Я уперся в дверь плечом, обхватил металлическую ручку и аккуратно толкнул ее. По очереди в дверном проеме показались участники спора. Каждый замер, испугавшись моего появления.

Роза Иствуд уже протягивала ладонь к дверной ручке в момент открытия двери, одернула, как при касании к горячему. Глаза округлились в страхе. Сухие, тусклые, с сетью лопнувших капилляров. Нижние веки переходят внизу в отечность сине-серого цвета. Много плакала? Не спала ночь накануне? Круглое лицо мгновенно лишилось гнева и возмущения. Тонкий слой косметики сглаживал важные особенности: щеки пылали под искусственной бледностью. Их выдали багровые от эмоций уши и кожа на шее. Смущенно отвела взгляд во время моего затянувшегося безмолвного осмотра. Еще больше покраснела. Стыдится сложившейся ситуации? Да, поэтому надела все черное: пальто, платье, шляпу. Чтобы выглядеть родителем, обращающимся в полицию с сообщением о пропаже, а не с целью посещения бывшего мужа, одного из самых ужасных преступников современности. Шляпа полностью закрывает короткие волосы, на узких полях и ободке ушных раковин видны короткие обрезки. Утром посетила парикмахерскую? На шее темный след от цепочки. На пальце нет кольца. Сняла украшения, подаренные нынешним любовником. Ради душевного спокойствия бывшего мужа? Грудь и плечи крепкого сложения быстро опускаются и поднимаются. Левая ладонь лежит на проекции сердца, сбоку обильный след от чернил. Левша? Писала письмо, чтобы не звонить по телефону? Визит в тайне от любовника? Глубоко в душе привязана к Мэду Кэптиву, верит в его невиновность?

— Мистер Рей, просим прощения…

Офицеры подхватили Розу Иствуд в плечах и локтях, силой пытаясь развернуть остолбеневшее тело. Она направила все силы на осмотр и не сопротивлялась. Взгляд метался вверх и вниз, на мое лицо и на грудь, единожды на Пятого.

— Алек Рей! — крикнула на полуобороте, сбросив крепкие руки. Выдалась в мою сторону и указала пальцем. — Это вы, вы оклеветали моего мужа, неоправданно заточили его в эти сырые стены, так еще и не пускаете меня к нему! Я не уйду отсюда, пока не удостоверюсь, что он в… относительном порядке. Хотя бы физическом!

— Послушайте, мисс Иствуд, — сказал офицер с первого этажа. — Вашего мужа подозревают…

— Плевать мне, в чем вы его подозревали, потому что все ваши догадки оказались пустыми! Вот… Посмотрите, что пишут в газетах!

Роза Иствуд достала из сумочки сложенную вдвое газету и бросила ее на стол, придавив ладонью. Кивнула в сторону черно-белого прямоугольника, чтобы мы ознакомились с содержанием. 4 полицейских окружили стол со всех сторон. Она отошла, оказавшись за нашими спинами.

Печать утренняя. Запах свежий, едкий. Искать нужную статью не пришлось: она начиналась на первой странице и всего занимала 3,5. Искусный заголовок, балансирующий на грани оскорбления. Две фотографии: Роуч во время вчерашнего интервью слева и мой сегодняшний приход в офис справа. Два лица: горделивое и удрученное. До и после. Не сомневаюсь, что содержание возбудит негативное отношение к полиции в мыслях каждого прочитавшего. Журналисты со знанием дела увековечили нашу ошибку. Если бы так же умело писали про наши достижения…

— Пусть проходит, — сказал я постовому офицеру. На лице возникло нежелание подчиняться, но в отсутствие Роуча я становился непосредственным начальником. — Под мою ответственность. Я напишу разрешение на свое имя.

Слабая вспышка улыбки на лице женщины. Секундная радость достижения цели, исчезнувшая за постоянным выражением грусти и нервного напряжения. Засеменила к металлической двери и стала усердно тянуть ее, будто я мог изменить своим словам. Пятый услужливо открыл проход, пропустив гостью. Вошел вслед за ней. Я оставил на квадратном листе бумаги 3 предложения, подпись и покинул постовую комнату последним.

Роза Иствуд, может, вместе с Пятым, наглядно поняла, почему посетить сектор А труднее других. Особенно женскому полу. Около 130 хищных глаз уставились на объективную красоту посетительницы. Наслаждались ею в мыслях, обнажали, извращали образ. Заключенные в ближних камерах жадно ликовали от восторга. Дальше угол обзора значительно уменьшался, и центральные становились в угол клеток. Последние были лишены визуального образа, на коленях пытались просунуть голову между прутьев решетки. Примерно так кобели реагируют на сучек во время течки. У этих существ было кое-что еще: разум. Более или менее.

Почему-то я был уверен, что Мэд Кэптив не шелохнулся, сидя на нарах. Опять две крайности: это говорило либо о полном отсутствии разума, либо о его совершенстве.

20 секунд, пока я не занял место по правую сторону, они стояли. Как актеры на сцене. Забывшие тексты, движения и танцевальный номер. Роза Иствуд инстинктивно схватилась за руку Пятого. Парень тоже испугался, поэтому не решился идти без меня. Защитив женщину с боков, мы двинулись по коридору.

Звучали похабные слова, призывы к сексуальным действиям, извращенные комплименты внешности. Это было обыденно. Без этого заключенные выглядели бы странно. И мужчины, и женщины после месяцев, годов заключения жаждали любых ласок, кроме собственных. Пятый всерьез испугался, когда они стали тянуть к Розе грязные смердящие руки. Обнажил полицейскую дубинку и тряс ею, будто прогонял мух со своей еды. Я просто напоминал им: прутья решетки могут смениться монолитной стеной. Смешно, что слова действовали, а удары нет. Нужно знать их глубинные страхи.

— Не бойтесь, эти животные не причинят вам вреда.

Сравнение мне нравилось, даже очень. Я и сам часто называл их так. Вот только одно дело думать, а другое разговаривать с клиентами. Если первое умение у Пятого страдало, то последнее отсутствовало. Ни один контакт с людьми, обратившимися в полицию, не кончился без листка жалобы на моем столе. Сейчас тоже. Во-первых, он нарушил профессиональную этику. Во-вторых, обратился собирательно, а ведь мы шли к дорогому для этой женщины человеку. В-третьих, не учел ее эмоциональное состояние. Я грозно посмотрел. Намекнул взглядом, что лучше ему молчать. Чем чаще, тем лучше.

— Выбирайте выражения, пожалуйста! Среди этих, как вы говорите, «животных» находится мой невиновный муж. Кто знает, может, здесь еще есть невиновные, а, мистер Рей?

Гнев подчинил остальные чувства, и она перестала дрожать. Изредка мотала головой направо и налево, реагируя на каждого заключенного. В своей идиотской манере Пятый все-таки отвлек ее.

— Мисс Иствуд, мы не лишаем свободы беспричинно. На это был веский повод.

— Какой же, позвольте узнать? То, что начало похищений и его побег из клиники совпали датами?

— Этот факт только дополнение. Мэд Кэптив был пойман на месте преступления, намереваясь похитить ребенка. Оказывал сопротивление при задержке. На допросе добровольно признался в содеянных похищениях. Сегодня он упомянул то, что не мог знать никто, кроме похитителя и того, кто расследовал новую пропажу, то есть меня.

— Не может быть! А если и может… Как, как человек, слабый и телом, и духом, без денежных средств и вообще без еды, одежды, способен на такие изощренные планы, которые никто не может понять…

— Поэтому, несмотря на новости, ваш муж все еще под подозрением. У него есть сообщники. Насильно или нет, осознанно или нет, но он связан с этим делом. К тому же, он напал на санитара во время побега из психиатрической клиники. Мужчина вскоре скончался. Как минимум, с этим мы как полиция можем работать.

— Что вы такое говорите?!

— Это не упоминалось в газетах?

— Нет. Клянусь, нет!

— Значит, главный врач решил скрыть это от общественности. Репутация.

— Господи… Как я жалею, что отдала его на лечение в эту больницу! Одному Богу известно, что они с ним сделали. Он не был таким, он никогда не впадал в слепую ярость и тем более безумие. Единственными странностями, о которых он говорил, были голоса, точнее, неразборчивый шепот в голове и жуткие головные боли. Но ничего подобного не было, слышите? Я требую обратить внимание на руководство этой больницы, на их работу!

— Болезни имеют свойство прогрессировать. Именно так они могут сказать, и мы вряд ли сможем доказать обратное.

— В любом случае, даже если сказанное вами и правда, это не сравнится с тем, что теперь весь город считает моего мужа убийцей сотни детей. В это я точно не верю, никогда не поверю! Похищения случились и прошедшей ночью. А вы… Вы должны были окончательно разобраться во всем, прежде чем объявлять это на весь город. На всю страну! А может, и на весь мир!..

Я ничего не мог сказать. Это ошибка совершена, и ее нельзя исправить.

— Новости, знаете ли, быстро разлетаются, — продолжила Роза Иствуд. — Репортеры поджидали меня возле дома, а потом весь вечер караулили, просовывали свои камеры чуть ли не в каждую щель окна. Утром я с трудом успела проскользнуть мимо них! Даже в газете про меня написали, что я «отказалась вести какой-либо разговор». Будто я обязана оправдываться! Выставили меня едва ли не соучастницей, пособницей! Насколько это приятно — писать объяснительные письма родителям, надеясь, что хотя бы их журналистская рука минует, менять прическу и одежду ради того, чтобы тебя не узнали, — как считаете?

— Вы в праве просить офицера для сопровождения и защиты. Это все, что я могу сейчас для вас сделать.

— Нет, вы можете перестать прятаться в своем офисе, признать ошибку и сказать об этом на камеру.

— Сейчас увидите, поймете, о чем я говорил и почему не отказываюсь от своих подозрений. Хотите, чтобы я признал вину. Тогда заставьте своего мужа рассказать нам все!

Роза Иствуд замерла, не дойдя до последней камеры заключения, выпрямилась. Глубокий вдох, еще больше расширивший плечи и грудь. Выдох. Колени судорожно тряслись, подгибались. Шаги медленные, неравномерные, не по прямой линии, как при головокружении.

Встала напротив решетки, за которой находился ее муж. На одной линии со мной. Глаза заметались по беспорядочным траекториям. Не моргала, не чувствовала рези. Слезы не давали роговице иссохнуть, увлажняя ее все обильнее по мере осознания зрелища. Лицо выглядело безэмоциональным: тоска, страх, удивление смешались так, что подавили друг друга. Она будто осматривала неизвестное опасное животное в клетке, пытаясь подступиться к нему скорее ментально. Дышала поверхностно и редко. Со спины почти не было видно.

Мэд Кэптив совершал противоположные действия. Сидел на нарах с закрытыми глазами. Без движений, кроме частых дыхательных. Крылья носа трепыхались. Звучало, как одышка пса после изнурительного бега.

6 секунд в помещении было относительно тихо. Даже заключенные прекратили разговоры. Шпильки почти не звучали, настолько аккуратно приближалась Роза Иствуд. Положила ладонь на металлические прутья. Вздрогнула от холода, но только крепче обхватила их. Я напрягся, вспоминая случай с Пятым, положил ладонь на полицейскую дубинку. Пятый, хоть и боялся, тоже был наготове.

Напряжение в воздухе. Давление со всех сторон: и физическое, и ментальное. Веки заключенного распахнулись. Глаза округлились, и зрачок сузился на свету. Женщина испуганно сделала глоток воздуха и отстранилась от решетки. Заключенный встал, выпрямился, полностью показав изменения в телосложении.

— Мэд! Господи Мэд, что же с тобой сделали?! Ты сам на себя не похож: одна кожа на костях.

— Кто это? Зачем ты ее привел, полицейский?

— Боже! Ты меня не узнаешь, Мэд? Это же я, Роза, твоя… жена. Проклятые врачи — садисты, а не врачи! — они издевались над тобой? Они что-то кололи тебе? Резали голову? Ты не можешь не помнить меня, не можешь забыть…

— Он помнит, да, помнит… Жена. Мне нужно с ней соединиться? Вы, люди, любите это делать, я видел это в лесу. Давай, я хочу любых ощущений!

Снял штаны и нижнее белье одним движением. Плотно сомкнул ягодицы и выставил пах вперед. Довольная улыбка, но эрекция отсутствует. Признаки эксгибиционизма при импотенции?

— Мэд Кэптив, оденьтесь. Быстро! — крикнул я. Его безумие раздражало. Печально было видеть, насколько такая выходка ранила бедную женщину. Она резко зажмурилась, будто не могла видеть обнаженного бывшего мужа, приложила ладонь к губам. Из глаз впервые выпали слезы, скатившиеся по круглым щекам. Убеждалась, что теперь это другой человек, и неизвестно что он мог совершить. Как я и говорил.

— Что не так? Я не понимаю…

— Мэдди, родной… Если ты хоть что-нибудь помнишь, если понимаешь мои слова, скажи им, что ты не виновен в похищениях детей. Я обещаю, тебя оправдают, выпустят из этой тюрьмы, никто тебя больше и пальцем не тронет и ты не вернешься в эту проклятую больницу. Я добьюсь этого, я обещаю…

Конечно, Роза Иствуд заблуждалась насчет своих возможностей. По сути, лгала. Неосознанно, под влиянием горя. Это нечестно, но я не мешал, ожидая исхода ее слов.

— Ты тоже! Почему люди хотят слышать неправду?

— Нет-нет-нет, — говорила она теперь располагающим мягким тоном, как с ребенком, — нам нужна только правда. Ты же не делал этого, ведь так?

— Еще чего! Я забрал многих. Мы не считаем цифры, как вы, но я не хуже остальных. Даже лучше: я помогаю им.

— Ты помнишь имена, может, лица тех, кто тебя вынудил это сделать? Хоть кого-нибудь… Ох зачем, зачем они так поступают?

— Еда. Вы еда. Всех ваших мы съели!

— Вы же понимаете, что он лжет, — обратилась Роза Иствуд ко мне. — Посмотрите на него! Он истощал на двадцать килограммов.

— Мы питаемся не как вы.

Интересная фраза, учитывая голодание в анализах крови и кала. Отдельные части тела? Волосы и ногти? Нет. Их следы точно обнаружились бы. Органы? Мозг?

— Мне не очень хорошо тут, — продолжал Мэд Кэптив. — Забавно. Но другие там объедаются. И моих себе забирают. Ничего… Да, я придумаю, как вернуться…

Роза Иствуд зарыдала от горя. Не сразу. Волна приближалась к берегу постепенно, набирала высоту, чтобы обрушиться всей силой. Закрыла лицо ладонями в попытке скрыть его изменения. Я четко представлял высшее страдание, скрывавшееся за длинными пальцами. Мышцы на бровях сократились, сойдясь на переносице, полоса волосков съехала до уровня глаза. Пухлые щеки поднялись буграми с неровными ямками. Ссутулилась, спина тряслась в такт всхлипываниям. Дрожь в обессиленных ногах. И вот они согнулись, сложились под прямым углом. Женщина повалилась на бок, беспомощно поджав колени к животу. Уперлась лбом в предплечье и била кулаком по грязному полу. Скребла ногтями бетонное покрытие. Пятый подбежал к ней, помогал подняться, и это было тем немногим, что он сделал правильно.

— Это не он! Не мой муж!.. Я не знаю, кто это, но точно не он. Его извратили! Убили! Это больше не мой муж…

Крик. Хриплые стоны. Скрипучий шепот. Дыхание сбивалось, прерывая слова и фразы на середине. Горло болело, но продолжало рождать страшные звуки. С помощью Пятого приподнялась, но снова потеряла устойчивость. Упала на колени перед бывшим мужем. Обессилевшие руки оторвались от лица. Слезы, слизь из носа, слюна…

Необычно видеть выражение ужаса на лицах бандитов. Многие без сожалений душили, резали, насиловали своих жертв. Сейчас прижались к решеткам камер. Стучали по прутьям, просили прекратить пытку. Убитые ими девушки и молодые женщины кричали, молили с мыслями об утрате своих жизней. Эта горевала за другого человека.

Сострадание задевало окружающих. Всех, у кого в глубине души еще осталась часть человеческого. Им не заразился только один. Увы, жизнь калечит каждого по-своему.

Крошки камней и засохшей еды впивались в нежную кожу коленей. Роза Иствуд не чувствовала боли. Не поднималась. Устремила взгляд на своего мужа. Шепот. Тонкие губы шевелились, повторяя заученный текст. Ладони сжали друг друга с боков. Последняя отчаянная попытка исправить, повлиять на неподвластное никому: молитва. Она будто поклонялась каменному изваянию, потому что Мэд Кэптив был неподвижен. Даже пустой безжалостный взгляд покоился.

Через 5 секунд правое плечо подскочило вверх и вперед, потянув остальную часть конечности. Голова завалилась на бок и плавно возвратилась в вертикальное положение. Снова затишье. Не дышал. Повезло заметить: зрачки расширились на полсекунды, как вспышка, радужка исчезла в тот момент.

— Роза. Люб-лю…

Губы изогнулись 4 раза, сходясь к центру в круг и растягиваясь вширь. Неловко, как будто после онемения. Зубы крепко стиснуты, поскрипывали при трении. Потому звук получился неясным, натужным, измученным. Но тон голоса неожиданно мягкий, тревожный. Слова имели такой сюрреалистичный смысл, что их можно было принять за слуховую галлюцинацию.

Гулкий удар подошвы о пол. Тишина. Еще один. И так 4 раза. Выбрасывал вперед половину туловища, а потом выжидал 1–2 секунды. Будто на это время полностью терял силы и копил их. Мэд Кэптив смотрел на супругу непрерывно. Встал вплотную к решетке. В глазах не просто осознанность, а тоска, жалость. Слезы! Дрожащая рука медленно проскользнула между прутьев. Ладонь направлена вверх, пальцы прижаты друг к другу, большой противопоставлен остальным. Намерение помочь подняться? Что за странная метаморфоза?

Утопающий цепляется за любую соломинку. Даже пропитанную ядом. Ведь надежда на спасение не покидает человека до момента смерти. Роза Иствуд пересилила оцепенение. Шумно вздохнула. Задышала часто, будто слова и жест мужа вывели ее из коматозного состояния. Глаза слезились теперь из-за другой эмоции. Она напоминала щенка, которого хозяин игнорировал в качестве наказания. А сейчас протянул теплую руку. Женщина ответила тем же. Я сделал шаг, чтоб остановить необдуманное действие. Ждал этого от Пятого, потому что он был ближе, но он тоже удивленно наблюдал за событием.

Мэд Кэптив одернул руку. Всего на 3–4 сантиметра назад. Сжал кисть в кулак так, что костяшки хрустнули по очереди, и убрал его внутрь камеры заключения. Скосил голову на бок и вонзился зубами в прут решетки. Мы все зажмурились от страшного, раздражающего слух звона. После моргания лицо заключенного вернуло привычный для меня вид: дерзкий беспечный взгляд, оскал, слюна текла по металлу, из горла слышался слабый хриплый рык.

Краткая вспышка сознания в его безумии прошла.

— Поверила? — засмеялся он, прервав облизывание поверхности. — Он тебя не слышит, он не придет. Я лучше, я сильнее. Ты права: он мертв!

Удара не случилось. Я был уверен: Роза Иствуд без раздумий согласилась бы, если бы он ознаменовал излечение разума ее мужа. Реальность причинила боль сильнее физической. Прикрыла рот ладонью, выпустив жалобный стон, и вырвалась из хватки Пятого. Побежала по коридору. Одна туфля спала со ступни, осталась возле нас. Из-за этого женщина падала, разбивая колени до крови. Скинула вторую. Босые ступни отпечатывали грязь, все выделения обитавших здесь животных.

Осознание пришло в виде укола головной боли в области виска: Мэд Кэптив мертв. Человек, который знал его другим, подтвердил это. Чем же я занимаюсь? Пытаюсь вести осмысленный разговор с остатком человека, с физической оболочкой, бесполезной без психической части. Такой же результат будет от допроса домашних питомцев похищенных детей.

Сегодняшний день пронесся в памяти отрывками, быстро сменяющимися по кругу. Калейдоскоп с тяжелыми картинами. Дом семейства Дроговичей. Главный вход в офис полиции. Разговор в моем кабинете. Сектор А камер заключения. Алекса, Роуч, Роза Иствуд… Затошнило. Скольких ты, Мэд Кэптив, или твои проклятые сообщники лишили смысла жизни?

Вспомнился недавний сон. Алисия… Он говорил вчера, что заберет ее, а сегодня пропала Владислава. Слишком близко. Как физически, так и духовно. А я трачу время зря.

Я не позволю лишить смысла жизни и меня. Если требуется, я использую жестокий, но действенный способ узнать правду…

Мокрый след тянулся по коридору к двери выхода. Капли притягивали пыль на полу, становясь густой серой массой. Роза Иствуд плакала без контроля, часто моргала, не видя пространства перед собой. Ладонь упиралась в глазницы по очереди, смахивала слезы с набухших щек. На середине пути в 3-й раз упала, подернув ногу. Не чувствовала боли, каждый раз вставала и продолжала продвижение. Пятый нагнал ее, перекинул руку через шею, на свои надплечья, в качестве живой опоры. Попытка поднять на руки. Неудачная. Взмахи руками, толчок, случайный удар по щеке… Это бывает, когда не предупреждаешь о своих действиях. Будет знать.

Шляпка гвоздя выступала из порожка в дверном проеме. Оказался забит не до конца. Подошвой туфель не ощущалось. Зацепилась большим пальцем. С размаху. Вид крови под ногтевой пластиной заставил побледнеть. Место, богатое нервными окончаниями. На следующем шаге согнула ногу от боли, потеряла равновесие. Глухой стук о пол. Ни звука. Пятый засуетился от волнения. Тряс ее за плечи, звал высоким голосом. Постовой офицер вызвал врача по рации и согласился помочь пронести ее в медпункт на первом этаже.

15 минут у меня есть.

В голове щелкнуло, и я сорвался с места.

Сектор А единственный имеет возможность безопасной перевозки преступников. Ржавая металлическая каталка подпирала угол стены. Два положения: вертикальное и горизонтальное. 6 ремней с креплениями по бокам: на лоб, на плечевой, локтевой, тазобедренный, коленный и голеностопный суставы. Предыдущий заключенный решил оставить след перед смертной казнью: коричневое пятно от испражнения. Отмыли плохо, запах остался, хотя выветрился.

Второй компонент плана — ключи от решеток. Постовой не носил связку на поясе из-за вечного шума. Широкое кольцо с 5-ю дюжинами ключей лежало сверху на прямоугольном электрошокере. Взял и то и другое.

Мэд Кэптив скоблил металл, дойдя до нижней трети прута. Поднял голову, когда заметил мои туфли, колеса каталки, вопросительно посмотрел в глаза. Я спрятал черный прибор в рукаве свитера наполовину. Человек теперь не было. В клетке сидело безумное животное-убийца. Отнесся к нему соответствующе: рука скользнула к его шее, контакты уперлись в кожу, щелчок кнопки. Синяя дуга трещала раздражающе громко, привлекала ненужное внимание других заключенных. Вышло быстро, и он не успел ничего предпринять. Затрясся в конвульсии и повалился на пол. Я без труда положил истощенное тело на каталку, затянул каждый ремень на максимальную тугость и поставил вертикально.

Колеса скрипели на каждом обороте, проезжали по каменным крошкам. В креплениях хрустнуло после активного преодоления порожка, но все четыре остались на месте. Прекратили истошную музыку возле малозаметной двери в стене, сбоку от стола. За ней ступенчатый спуск в подвал. Я раскрыл старую дверь, почти слетевшую с петель от резкого действия, перевел каталку в горизонтальное положение и толкнул. Хотя закрыл дверь, грохотало отчетливо, чувствовались все вибрации от ударов. Финальный стук о стену в конце. Заднее колесо отвалилось.

Ничего, звукоизоляция на нулевом этаже хорошая. В подвале тоже. Никто не услышит.

Шаги в коридоре. Пятый забежал в комнату один, тяжело дыша, потом в сектор А. Я закрывал тугую дверь, все медленнее по мере очередного усиления звуков шагов, пока не осталась узкая щель. Ржавые петли скрипнули так, что оглушили меня. Именно когда мой подчиненный стоял в предбаннике. Два испуганных карих глаза устремились на меня, в руках туфли Розы Иствуд. Значит, видел пустую камеру заключения. Дальше я перестал скрываться и быстрым шагом спустился по ступеням.

Освещения в подвале не было. Сначала я ориентировался наощупь, потом снял с пояса полицейский фонарь. Вел каталку по прямой, вдоль водопроводной трубы. Крысиный писк, шорохи когтистых лап. Запах сырости в смеси с пылью, крысиной шерстью и пометом раздражали слизистую носа. Пятый раскрыл себя спустя минуту: видимо, относил обувь владелице по поручению. Мое имя послышалось позади 9 раз.

Один из многочисленных тупиков канализации — то, что нужно. Далеко от входа. Глубоко под землей. Относительно безлюдно.

— Что вы делаете?..

Увиденная картина поразила Пятого, и он замер, не веря в реальность. Округлил глазные щели, часто моргал. Нервный глоток слюны, от которого подпрыгнул кадык. Луч фонаря дрожал, виляя по сторонам. Я не хотел тратить на него силы: если пришел сюда, пусть наблюдает. Стоны послышались после сотрясения, а сейчас остатки сознания полностью вернулись в больной мозг. Ощущение от разряда соответствующие. Каталка стояла в вертикальном положении. Белое пятно света расплывалось по багровому лицу, сморщенному в попытке защититься. Отражалось слабо, и мой вид был затемненным, суровым. Уподобленным настоящему дьяволу.

— Попробуем начать наш разговор заново…

— Срань, эта штука! Вчера тоже ударила больно. Тошнит. Ощущение, как будто попал в центр урагана. Ох… Это плохо, да? Еда выйдет, а я не хочу…

Переключил на 2-ую мощность электрошокера. Разряд в руку. Сильная пощечина. Каталка дернулась на месте. Я схватил пальцами щетинистую щеку и сжал, повернув к себе. Приблизился лицом настолько близко, что наши носы разделяло расстояние в 5 сантиметров.

— Заткнись! И слушай меня! Я буду задавать вопросы, а ты — отвечать. За каждый свой бред получишь удар током. Мощность будет повышаться. Лучше собери мысли в кучу и выцеди из них настоящие, иначе за тебя это сделает боль. Все понял? Итак, как ты узнал о похищении Владиславы Дрогович сегодняшним утром?

— Братья сказали.

3-ья мощность. Все еще слабоощутимо для него. Это не пробудит разум. Почему мне кажется, что на этом вопросе мы дойдем до 6-ой, от которой он снова потеряет сознание? Всего было 8. Последняя не использовалась из-за своего вреда.

— Ты что, полицейский! Я же тебе сказал. Я бы и так сказал, без этого тока.

— Невозможно! Ты находишься под стражей закона. Эксперты осмотрели тебя и не заметили следов переговорных устройств. Тебя также никто не посещал передо мной. Делаю вывод: бред! Хорошо, не суть… Полные имена всех твоих «братьев»? Быстро, по очереди!

— У нас нет имен. Имена нужны вам, чтоб звать друг друга. Нам это не…

Надоело медлить: 5-ая мощность. Выдержка в 3 секунды, пусть прочувствует должным образом. Старые ремни натягивались от напряжения, потому что каждой сокращенной мышцей тела Мэд Кэптив хотел вырваться. Увеличился вдвое по ширине. Сил, несмотря на жалкий вид, было много. Конвульсировал по инерции полсекунды. Некоторые мышцы продолжали невольно подергиваться.

— А-а! Почему… Почему ты не слушаешь, полицейский?! Ты не понимаешь меня, не понимаешь нас. Поэтому проигрываешь.

— Говори. Я слушаю.

— Я демон, мы все демоны…

Электрошокер снова затрещал, выпустив синюю искру. Та же мощность. Не стал включать 6-ую: неизвестно, сколько будет восстанавливать сознание. Время на исходе!

— Нас много, — продолжал он сквозь стиснутые зубы. Хруст и скрип шеи на повороте. Белки измученных болью глаз налились кровью, пронзали меня ненавистью. — Сотни, тысячи — мы сами всех не знаем. Но братья далеко отсюда, в другом… мире. А тут — только я. В слабом, больном теле… Ограничен, как же он ограничен… Говорить сложно, а без слов нельзя. Это серьезная ваша слабость, люди… Ты спрашивал, как я узнал об одной и ваших? Мы всегда общаемся, всегда знаем о делах друг друга, всегда вместе. Как одно целое. Они всегда тут, полицейский. В моих мыслях. Еще светло у вас, поэтому сейчас они — там, ждут. С главным. Ох… Вы назвали бы его отцом? Создателем? Богом? Ха-ха! Чушь! Для вас мы все тогда боги. Любой, кто сильнее вас. А мы сильнее. А он еще больше, лучше нас всех. Большой, великий, всемогущий. Он получает самых вкусных из вас. Мы доедаем, что останется. Мы все обжираемся, как никогда за все время. Вас много, легко ловить. Мы не охотимся, это вы нас приводите к своим. Вы открываете проход. Мы просто берем. Вы еда. Всего лишь дичь! Ха-ха! Да, легкая добыча. Кто следующий? Сотни ваших по всему миру. Забавно: никто этого не понимает. Вы умные, люди, но в этом — слепые, упрямые. Я столько тебе всего рассказал, а ты до сих пор ничего не понял.

Это невыносимо слушать. Безумие заразительно, и у меня самого начала болеть голова. Нажал на кнопку с цифрой 8 на приборе. У него два варианта: излечение или смерть.

— Мистер Рей, не делайте этого! — крикнул Пятый, услышав щелчок. Сделал шаг вперед. Не знал дальнейших действий. — Он говорит правду.

— Какое место в бредовом потоке слов — правда?

— Вы же видели, как он изменился тогда! На секунду это был… настоящий он.

Мэд Кэптив сдерживал смех, трясся в жуткой неясной эмоции, напоминающей радость. Взревел наконец:

— Рей?! Рей! Ха-ха-ха! Ты из Реев? Ха-ха! Она твоя. И тоже Рей. Я сразу почувствовал ее! Вы, Реи, смердите. Но не ты.

— Что ты несешь, больной ублюдок!

— Наши думают, что все Реи мертвы. Даже главный так считает. Твои родители всегда мешали нам. Так долго, как ты можешь представить свою линию. Выходцы из ваших кланов. Известные и у вас, и у нас. Убили много наших, спасли еще больше ваших. А ты… Ха-ха-ха! Ничего не знаешь! Это смешно. Нет! Это просто нелепо.

— Мои родители умерли после моего рождения. Мы почти одного возраста. Ты не мог встретиться с ними.

— Мы их убили. Не я, нет. Мы не знали, что они успели создать тебя… Они смогли сохранить свою линию, но самое смешное, что ты сам убьешь ее окончательно. Рей, который ничего не знает… Паршивая овца. Ха-ха! Ты приведешь нас к ней, к последней из Реев. Мы съедим ее. А потом убьем и тебя…

Его уверенность заразила меня. Вчера он говорил то же самое, но это воспринялось пустой угрозой. Прошедшая ночь четко дала понять, что после его поимки ничего не изменилось. Хуже: похищен близкий мне человек. Будто скрыться от них невозможно. Теперь слова не вызывали ярости, а просто пугали. Поверил, что утром я могу не увидеть Алисию. Не думал о последствиях, эмоциональный инстинкт включился во мне: защитить дочь любым методом. Я презирал Мэда Кэптива, маньяка, или олицетворения его команды, и хотел, чтобы одним из них стало меньше. Особенно если допрос безрезультатен.

Самое опасное место для удара электрошокером — это шея. Спазм мышц гортани вызовет скорое удушье. Крепко сжал пластмассовый корпус. Чувствовался рукоятью ножа. Мэд Кэптив заходился в смехе, и это только усиливало желание прекратить его. Он даже не заметил, как моя рука метнулась в сторону кадыка. 6 сантиметров оставалось, примерно полсекунды до финала…

Рывок позади, 2 звучных шага — и вот Пятый удерживает мою руку, напрягшись всем телом. Я машинально нажал на кнопку. Электрическая дуга затрещала возле его носа. Испугался, повис на руке, как перекладине, сильно сместив вниз. Удар пришелся ниже шеи. По креплениям ремней. Мы потеряли равновесие и навалились на каталку. Конструкция, шаткая без 4-ого колеса, повалилась на бок и проскользила 1 метр по полу. Ужасающий скрип.

Плечевой и локтевой ремни визуально ослабли, потеряв натяжение. Лицо самого опасного заключенного сектора А было скрыто, но я чувствовал уродливую дьявольскую усмешку, адресованную нашей ошибке. Физическое противостояние сменилось шоком, и мы замерли. Секунды промедления оказалось достаточно. Освободил руки, сорвал ремень со лба, подтянул ноги. Мэд Кэптив полностью освободился.

Пятый выставил пистолет. Я специально встал на линию огня, чтобы он не решился на такое громкое действие. Есть шанс остановить бесшумным способом. Для этого рванулся к нему, чтобы нанести уже вынужденный удар током. Не бывает у сумасшедших такой реакции. Я целился в любую часть тела, ближе всего живот. Он схватил запястье и умело выгнул до хруста: и лучевой, и локтевой нервы зашлись болезненными импульсами. Пальцы невольно разжались, выронив электрошокер. Толкнул меня в стену на развороте. Бросил, схватив за руку и ворот свитера, как предмет, хотя разница в весе была ощутима.

Повезло вспомнить про его поведение в психиатрической клинике. Так же он убил санитара. Сгруппировался, прижал шею к грудине, иначе размозжил бы себе череп. Голова по инерции вернулась в более вертикальное положение. Я ударился затылком. Потемнело в глазах на 3–4 секунды. Бессильно распластался на полу, потерял сознание на это время.

Помню подсознанием высокий испуганный голос, предупреждающий о серьезных намерениях, щелчок предохранителя, глухой звук и вскрик. Выстрела не было. Не решился: страх, темнота, отсутствие времени.

Я открыл глаза. 2 узких пучка света тянулись через все помещение, параллельно полу, перекрещивались в конце. Фонарь Пятого лежал рядом с ним, освещая последствия столкновения. Лицо, скорченное от боли. Поза эмбриона, руки давили на живот. Частое судорожное дыхание. Я с трудом дотянулся до пояса, где крепилась карманная рация. Предложение из 3-х страшных слов прозвучало по общему каналу офиса полиции. Повторил дважды. Судя по всему, удар пришелся ниже солнечного сплетения, иначе сердце остановилось бы от такой силы. Он вырвал желудочным соком. Сразу полегчало: подскочил и побежал на высокой скорости к выходу. Я вслед за ним.

Постовой был у противоположной стены. Обогнул стол, встал на выходе? Лежал лицом вниз, в неловкой позе. Голова неестественно скошена. Синяк в виде длинной полосы на шее. Слева ниже, чем справа. Получил удар ребрами ладоней с двух сторон? Сломалась шея? Повреждение спинного мозга? Здесь опасно мгновенным параличом и остановкой работы диафрагмы. Пульс и дыхание отсутствуют. Пытался остановить его, а электрошокер исчез из ящика стола… Черт!

Следующие 5 минут проходили в суете. Часть офицеров спустились в предбанник. Другие сразу отправились на поиски, пока был шанс. Примерно 10 %. Потом первые большей частью присоединились к ним, а двое прошли к камерам заключения. Врач и оставшийся офицер осматривали мертвое тело, обсуждали причину смерти.

Мои подчиненные окружили нас с Пятым. Я обомлел, когда Второй подал пузырь со льдом. Реальность давала сбои? Сильно приложился?

— Почему ты здесь? Ты должен быть у меня дома…

— Как же… Вы же передумали.

— Я говорил тебе это?

— Нет… Лави сказал… что вы… сказали… Лави, а что ты тогда здесь делаешь?

Идиоты! Нужно было уволить обоих в ту же секунду. Но я сконцентрировал гнев на Пятом. Подошел к нему. Он съежился, как перед смертью. Бледный не только из-за травмы. Хотелось ударить его в то же место, где осталась обширный багровый след. И гораздо сильнее Мэда Кэптива. Хлесткая пощечина вместо этого. Звук похож на хлопок в ладони. Упал на пол, опершись на одну руку. Другую приложил к половине лица. Офицеры обернулись, но не придали этому значения. У них были дела важнее.

— Нарушил мой приказ! Подставил товарища! Помешал мне сейчас!.. Сегодня ты переборщил с тупостью. Решил увидеться с ней лишний раз? В кафе ходили, наверное, да? А что потом? Где она сейчас, ты можешь сказать? И самое главное: нет никаких мыслей, куда он направился? К ней! Понимаешь, какой опасности ты подверг свою, как ты ей щебечешь, любимую девушку. Именно поэтому я не хочу, чтобы вы были вместе. Потому что ты осел легкомысленный! Если с ней что-нибудь случится… Если!.. Никаких «если»: ты уволен в любом случае. Чтоб больше я тебя ни в этом здании, ни рядом с ней не видел.

Полуправда мощнее истины. Офицеры услышали то, что наблюдали: нам повезло остаться с легкими ушибами, постовому нет. Не было причин сомневаться, лишние вопросы отбросили. Сказал им, что отлучусь и не вернусь сегодня. Перед уходом сделал вид, что осматриваю стол. Незаметно протер носовым платком связку ключей. Электрошокер вернулся на место после похожей манипуляции. Листок на столе переместился потоком воздуха в центр. Факт того, что я и Роза Иствуд посещали беглеца за 30 минут до происшествия. Скомкал и засунул глубоко в карман штанов.