Pavor Nocturnus

Питер Фирдан

29.09.199 X г., 07:02 AM

Дом семейства Фирданов

Одни люди с трудом раздражаются, но после долго не могут усмирить гнев, другие мгновенно приходят в ярость, но их чувства улетучиваются, не оставляя за собой ни следа. Мне же досталось самое скверное сочетание из возможных (чему виной проклятые гены виновника моих мыслей, ведь матушка имела все самое лучше из этого): я был пылок на эмоции и забывал о неприятности спустя день или даже дни. В подобных чувствах я также чересчур средоточился на своих переживаниях, порой настолько, что забывал про все остальное.

К утру мысли об отце выветрились, оставив прогорклое послевкусие в виде изнеможенного как физически, так и психически тела. Я обездвижено лежал в постели, перемещая взгляд с одной вещи на другую, и с ужасом понимал, как сильно этот дом — дом моего отца! — напоминает мне о детстве. Старый косметический столик, выход на застекленную террасу, где я любил наблюдать летние закаты, и сама спальная, которая ничуть не изменилась расположением мебели — все это вдруг вызвало такой поток воспоминаний, что я тонул в нем, задыхаясь. Вместе с тем снизу донесся голос Виктима, похожий на собственный родом из многолетней давности, и комната закружилась, явив зрению бледные, полупрозрачные, точно призрачные, силуэты мальчика с матерью. Головокружение вызывало тошноту и слабость, капли пота скапливались на лбу крохотной лужицей, а все, на что я был способен в тот миг, так это прогонять образы вялыми жестами и краткими выкриками. Мои усилия или же хлопок входной двери вынудил их направиться, как я был уверен, встречать отца с работы. Наконец пространство преломилось, изогнулось, после чего силуэт моей матери в дверном проеме предстал Фелицией.

Первые мгновения она не двигалась, встревоженная, и лишь грудь ее высоко вздымалась от частого дыхания. Словно в подтверждении некой догадки глаза, уголки губ и брови повисли под тяжестью тоски. Тогда я видел ее неестественно четко, прицельно, но длилось это не более секунды — подобно лучшим сестрам милосердия, она подбежала к кровати и дрожащим голосом сказала:

— Питер, дорогой, у тебя все в порядке?

— Вполне, — лишь смог ответить я. — А с чего ты взяла обратное?

— Мне послышались странные звуки, а ты выглядишь болезненно и… плачешь.

Неужели этот человек довел меня до того, что я брежу галлюцинациями и кричу во весь голос, словно в жутком шизофреническом приступе? Естественно, я не поверил Фелиции, но едва дотронулся ладонью горячих щек, ощутил две влажные дорожки на них. Как я мог не почувствовать, что плачу? Как бы то ни было, я наскоро протер глаза, не желая показывать эту минутную слабость.

— Необычайно сильно зевнул, только и всего…

— Хорошо. И ты не хочешь мне ничего сказать? — сказала она, выпрямившись и ожидающе заведя руки за спину.

— Уверяю, Фелиция, я в порядке, не беспокойся за меня.

Ее губы приоткрылись всего на миг, послышался начальный звук, которому так и не суждено было стать полноценным словом. Она вновь опустила взгляд, и, поправив один из витиеватых локонов, намного холоднее пригласила меня к завтраку.

К тому времени, когда я спустился на кухню, Фелиция допивала чай с печеньем, роняя крошки на страницы удивительно толстой книги, а кухню окутывал сливочно-сладкий аромат блинчиков с тремя видами джема. Вдруг желудок скрутило настолько, будто я голодал несколько дней кряду, и, не задавая лишних вопросов, я приступил (если не сказать набросился) к завтраку. Меня не смутило непривычное для утра блюдо, и вначале я даже был рад всецело отдаться приему пищи, но спустя пять минут тишины в воздухе все явнее ощущалось напряжение. Как еще объяснить то, что моя жена не проронила ни слова! Сомнительно, чтобы она увлеклась чтением, ведь за всю нашу совместную жизнь я припомню всего пару подобных немых случаев, и оба они значили недоброе. Тогда я подглядел мельком название книги в надежде выяснить причину ее молчаливости, но обложка оказалась крайне невыразительной, монотонной, равно как и название, отражающее суть одним сухим словом: психология. Несмотря на словоохотливость, порой трудно было понять, что происходит в ее уме, а самое ценное там находилось именно в моменты молчания.

— Питер, нам нужно пойти к психологу, — сказала она, явно прочитав мои мысли. Горло невольно сомкнулось на очередном глотке, и я едва не выпустил кофе в обратном направлении, успев в последний момент придержать губы ладонью. Казалось, сообщи она, что мир находится на грани ядерной войны и нам осталось жить пятнадцать минут, я бы воспринял это спокойнее.

— Это что, шутка? Если нет, у меня два вопроса: почему ты решила потратить наши средства на этих болтунов и почему — нам?

— Я просто надеюсь, он сможет помочь.

— Помочь в чем? Мне казалось, у нас если не все уж так прекрасно, как в твоих идеализированных фильмах, то вполне в пределах допустимого.

Вместо слов Фелиция лишь опустила подбородок на поставленную вертикально руку, и под натиском ее таинственного взгляда я вдруг почувствовал себя так, будто произнес абсурднейшую глупость. Затем она пролистала к последним страницам книги, разгладила корешок и, приблизившись ко мне вплотную, прижалась плечом. «Напряженные семейные отношения», — таков был заголовок вверху страницы. Она предложила, чтобы некий психологический тест рассудил нас. И в надежде на то, что положительный результат будет аргументом против похода к этим шарлатанам, равно как и продолжения разговора в целом, я согласился. Однако тотчас же пожалел, увидев порядка пятидесяти вопросов, из которых уже на шестом я раздраженно затряс ногой, предвкушая бесполезнейшую трату пятнадцати минут жизни.

Встречались и короткие вопросы, и втрое объемнее их, которые порой приходилось перечитывать не дважды и не трижды. В первых было не менее тяжело определиться с ответом: к примеру, счастлив ли я в браке? Что мне должно ответить? Женитьба не печалила меня (особенно до момента, пока мне не пришлось терпеть эту белиберду), но счастье — это слишком громкое слово для тяжелой семейной жизни. Благо, имелся вариант «не знаю». Интереснее, что порой я замечал на себе мимолетный взгляд Фелиции или едва различимый вздох, точно она хотела оспорить мой ответ. Между тем я отвечал искренне, если не считать конечных пунктов теста: мое терпение иссякло, и я ускорил ход, почти не вчитываясь в содержимое, пока не был поставлен последний плюс.

Тогда Фелиция посмотрела расшифровку в конце, выписала баллы за каждый из ответов и посчитала общий результат. Она долго вглядывалась в полученное число, погруженная в себя, и стучала карандашом по столу, пока не озвучила:

— Шестьдесят девять из ста.

— Что и требовалось доказать! Не отлично, разумеется, но и не…

— Это величина напряжения, Питер. Оценивается как выше среднего… Хотя до этого у меня получилось все восемьдесят.

В тот миг к моему лицу прилило столько крови, что багровая кожа не выдерживала давления и, казалось, вот-вот треснет, а я мысленно проклинал всех психологов, начиная с пресловутых Юнга и Фрейда.

— Все это чушь! — зарычал я, подобно разъяренному животному, и ударил стол кулаком в пылу чувств.

Фелиция закрыла книгу спокойно, почти беззвучно, но это взволновало меня сильнее, чем резкие движения. Вдобавок она отпила чай, смахнула остатки крошек с домашнего платья, повернулась и отставила все вещи, словно расчищая поле боя. Похоже, именно словесное сражение нам и предстояло, так что я напрягся в предвкушении. К тому же, она пристально смотрела в глаза, точно пытаясь проникнуть сквозь них в самую душу.

— Питер, когда мы последний раз проводили время вместе? — начала она тихо, будто в усталой, тоскливой полудреме.

— Вчера. За просмотром фильма.

— Вчера я смотрела фильм, а ты просто лежал рядом. Да и нас прервали раньше середины. Это вдвойне не считается… А до этого не помнишь? Вот и я тоже. Мне пришлось серьезно напрячь память — настолько давно это было! Больше месяца назад так уж точно. И на протяжении всего времени я уговаривала тебя посмотреть со мной фильм. Целый месяц, Питер! А это ведь просто фильм…

— Да потому что мне не нравятся твои фильмы, Фелиция, и ты это знаешь!

— Кто тебе запрещал выбрать любой жанр по своему вкусу? Боевик, триллер, фантастику — да что угодно! Пойми, мне важен не сам фильм, а время с тобой… Или ты мог предложить что-нибудь другое. Когда мы последний раз выходили на прогулку? Можно было бы и Виктима взять. Когда мы, в конце концов, последний раз занимались любовью, Питер? Если нет желания и сил, можно просто лежать в объятиях друг друга и говорить. Главное не в том, что и как делать, а в том, чтобы вместе. Хоть что-нибудь — вместе!

— Пойми, Фелиция, что я весь день провожу на шумной работе, а потому вечер мне хочется провести в абсолютной тишине… Что ж, давай сегодня вечером пройдемся по набережной, а потом я выберу нам интересный фильм и… этим тоже займемся, если тебе этого хочется.

— А хочется ли всего этого тебе? Думаю, не очень. Суть совместных занятий в общем желании. Я всегда мирилась с этим в отношении себя, но с недавних пор я заметила, что это касается и нашего сына… Знаешь, как Виктим расстроился из-за того, что ты не пошел с ним подготовиться к выступлению?

Признаться, я отвлекся на кофе не с целью смачивания горла, а для нескольких мгновений, чтобы припомнить, что там у него за мероприятие, и, разумеется, весомую причину моего отказа.

— Фелиция, как ты не понимаешь, что суббота — самый прибыльный день! И тем более, чтобы пропускать его ради какой-то там репетиции в школе.

— Не какой-то там, Питер, — это было очень важно для него! И никакие деньги мира не стоят обиды нашего сына.

— Не говори так: деньги имеют ценность. Именно из-за денег я каждый день мучаюсь в душном унизительном костюме — чтобы обеспечить нас всем необходимым. И я считаю, что этого вполне достаточно с моей стороны. А то, что ты там понапридумывала от этих книжек — это уже излишки хорошей жизни!

— Просто признай, Питер, что ты не хочешь, а все остальное не более чем отговорки! Почему ты не принимаешь участие в его жизни?

— Я искренне считаю, что воспитанием должна заниматься мать!

— Тогда что делает отец для ребенка?

— Зарабатывает деньги!

— Материальное — это только половина, Питер, хоть и очень важная. Но в первую очередь ребенку нужен отец, а не просто человек, который приносит деньги. А мне — муж. Мужчина, который интересуется моей жизнью, понимает меня и проводит со мной время… А эмоционально ты очень далек от нас. Мы женаты больше двадцати лет, а до вчерашнего вечера я и не знала о твоем отце, о твоих мыслях и чувствах… Мы похожи на двух незнакомцев, живущих вместе. Да, именно так: мы не знаем друг друга. Вот хотя бы… какие украшения мне нравятся?

— Разумеется, золото. Все женщины любят золотые украшения.

— Я — не «все женщины», Питер! Как грубо… Если бы ты интересовался мной, моей внешностью, за столько лет уж заметил бы, что я вообще не люблю и не ношу украшения. Ни серьги, ни цепочки, ни кольца — и ты бы заметил, что я сняла даже наше обручальное. Именно по этой причине. Смешно, что вначале я боялась, что ты будешь злиться и ревновать. Но тебе попросту все равно… Вот и случилось открытие спустя годы, да?

— Это был нечестный вопрос, Фелиция!

— Хорошо, вот тебе честный: какая сегодня дата?!

— Что? Конечно же…

Ох, когда каждый новый день с той или иной точностью повторяет предыдущий, рано или поздно непременно потеряешь счет! Так, я знал, что сегодня суббота, но совсем позабыл о дне месяца. Болезненное осознание растеклось по всему телу, когда я подсмотрел в настенный календарь — не потому что я забыл дату, напротив, она крепко отпечатана в памяти. Я не представлял, что этот день уже наступил, причем именно сегодня: день рождения Фелиции.

— Я… Прости, Фелиция… Я обязательно куплю тебе подарок. Все, что захочешь!

— Не получится, Питер… Знаешь, о чем я мечтала? Что вы с Виктимом весело проведете время в школе, а после мы все вместе пойдем в парк, кино, кафе или еще куда-нибудь. Как же много я, видимо, хочу, да? Вместо этого я не услышала даже поздравления. И да, мне очень грустно, что ты забыл.

— Вышло неподобающе, это так, но… пойми и ты меня. Вчерашний день превратил мой разум в свалку: проникновение на фабрику и встреча с отцом, масса воспоминаний, бесконечные мысли о том и об этом просто вытеснили такую мелочь из головы.

В порыве слов я с трудом сдерживал их смысл, осознав сказанное, когда лицо Фелиции уже стало немногим тусклее цвета платья.

— Мелочь, значит… Хватит оправданий! Мелочь так мелочь, забыл так забыл. Ничего ведь не случилось, зачем переживать за такую-то мелочь?! Ох, знаешь, я долго не могла понять причину твоего равнодушия к нам, но вчерашний вечер многое объяснил. И как бы я ни пыталась смириться, что всему виной отношения с отцом…

— Он здесь совершенно ни при чем!

— … в отношение себя, — продолжала Фелиция, — я готова терпеть такой холод хоть всю жизнь. Но не для Виктима… Так что или мы идем к психологу, или нам больше не о чем говорить.

— Ни за что на свете!

— Что ж, Питер… хорошо тебе поработать.

С каждым звуком ее голос становился все тише, ниже, пока не охрип в отчаянии, а она лишь медленно и спокойно вышла из-за стола. Нужно было догнать ее, уже зашедшую за угол коридора, поднимающуюся наверх, объясниться, но я был слишком зол столь прекрасным началом дня по ее вине. Я пообещал себе после работы выбрать ей дорогой подарок и с ним уже извиниться за все, в чем я виновен и не виновен.

Одним глотком я осушил кружку кофе и в спешке вышел в коридор, надел курточку и туфли, уже готовый повернуть дверную ручку. Что-то удержало меня — быть может, шепот наверху, в котором я почти различил свое имя, или скрип половиц… И вдруг в той гнетущей тишине послышался вскрик: в нем, древнем, первобытном, чувствовались страх, мольба о помощи, но, что хуже всего, он принадлежал моей жене. Я с неохотой направился на второй этаж, размышляя, что же могло ее напугать, огромный паук, оса или… картина настолько поражала своей неожиданностью, фантастичностью, что напрочь обездвижила меня на предпоследней ступени.

По правую сторону лестницы чей-то силуэт теснил Фелицию в угол коридора, все приближаясь к ней… Некто (или, не побоюсь этого слова, нечто) одетое в женскую кофту и юбку, но имевшее короткие волосы, мужскую худощавую фигуру, обнюхивало ее, зарывалось носом в шею, грудь, каждую складку одежды, и бесконечно, беспорядочно повторяло фразы: «Ты пахнешь… им… здесь и здесь… и здесь»… Затем оно пришло в восторг от ладоней, и длинный язык прошелся по ним влажным мерзким следом. Господи, это существо — я не в силах назвать по-другому столь отвратительного, извращенного, больного человека! — облизывало мою жену! Не выдерживая пытки, Фелиция изогнулась, выскользнула из ловушки и пробежала было ко мне, выкрикнув сдавленным горлом мое имя… Тогда он схватил ее за руку и прижал тонкими руками к себе. Именно ужасающий хруст суставов и вскрик (скорее от страха), искаженное болью лицо, залитое слезами беспомощности, заставили меня преодолеть последнюю ступень. Однако костлявые паучьи пальцы сместились на горло, и я вновь застыл, не зная, что предпринять…

В этом лице, обезображенном чувством восторга, экстаза, высшего наслаждения, я узнал безумца из новостей — о это скверное лицо трудно было не запомнить, ведь его показывали по телевидению и печатали в газетах в течение всего месяца! На секунду, пока он изучал меня пустыми, бессмысленными, глазами, широкий морщинистый лоб разгладился, крылья носа трепетали, пропуская литры воздуха, а растянутая, близкая к мочкам уха, улыбка, превратилась в звериный оскал, в котором верхняя губа подрагивала от рычания.

— Ты — нет… Она — да… Пахнет… А ты, ты-ы-ы… — слышался этот дьявольский голос, звучавший словно из самих глубин разума. — Мы приходили… Давно. Тебя спас он… Теперь сын… без защиты. Ха-ха-ха! Пи-тер! Бедный маленький мальчик… Беги, Питер, беги, беги…

Пространство закружилось, как на карусели, меня затошнило, и я покатился по лестнице — я думал, что покатился: некий инстинкт овладел мной, заставив спрыгнуть и помчаться с быстротой травоядных животных. Коридор, дверной проем, каменная дорожка, дверца забора, дома на нашей улице — все это расплывалось в боковом зрении, улавливалось отрывисто, поскольку мыслями я был в ловушке разума. Никогда еще чужие слова не действовали на меня подобным образом, но эти словно проникали в сознание, в саму суть моего существа. Сколько же я преодолел домов, перед тем как остановиться возле проезжающей мимо полицейской машины: два, пять, десять, а может, всю улицу? Этого я не помню, но совершенно точно я бросился под колеса, на капот и дверь, хватаясь за зеркало бокового видения и с обезумевшим видом умоляя офицеров скорее направиться в мой дом. Одна мысль о том, что я наделал… нет: что он там делает или уже сделал с Фелицией, усилила тошноту, которую я тотчас же справил неподалеку от дороги. Видимо, двое молодых мужчин весьма испугались моего вида, поскольку мгновенно покинули салон и рванулись в указанную сторону.

Мужской долг — как мужчины и как мужа — твердил бежать за ними, вернуться и помочь всем возможным, но тело не подчинялось воле и вскоре полностью подчинило ее: я твердо уверил себя, что своим присутствием лишь усугублю ситуацию. На протяжении минуты я повторял в мыслях, что двое крепких, оснащенных пистолетами полицейских защитят мою жену гораздо надежнее меня… Вдруг раздался выстрел, затем следующий!.. Господи Всемогущий! Это уничтожило остатки самообладания, и я вновь рванулся вверх по улице, позабыв в тот момент обо всем на свете.