Pavor Nocturnus

Питер Фирдан

27.09.199 X г., 05:52 PM

Дом семейства Фирданов

Как же прекрасно, что все раздражители в лицах рекламных агентов и детективов ушли и я с чистой совестью и надеждой на спокойствие мог поесть!

Сегодня Фелиция потрудилась на славу. Когда пришел детектив, ни одно блюдо не было в степени готовности, однако по его проводу я восхищенно глядел на ряд яств на столе. Кухню наполнял насыщенным ароматом грибной суп, возбуждающий тело от кончика носа до желудка, он был настолько наваристым, что насытил бы крепкого солдата; на второе занимала центр стола паста с томатной заправкой, которая блестела на свету и всем своим видом вызывала предвкушение пикантной остринки на языке, отчего приходилось давиться слюной; десертом служил мой любимый лимонный пирог с румяным до бурого цвета коржом и желтоватым белковым кремом сверху и кексы, к которым я не питал особого интереса. Что, что, а по части готовки у меня к Фелиции не было никаких претензий — делала она это в высшей степени отменно!

Я занял привычное место и безмолвно наблюдал, как Фелиция тщательно оттирает пятна на плите, затем скользит тряпкой по примыкающему гарнитуру, кухонной утвари и, наконец, по чайнику. Закончив с этим делом, она едва выдалась за дверной проем и крикнула:

— Виктим, спускайся, милый! Ужин готов!

Вот это мне в ней не нравилось… Каждый, кто видел мою жену впервые, наверное, считал ее тихоней в соответствие с миниатюрностью и аккуратным внешним видом, но повышать голос она умела, порой справлялась с этим до удивления прекрасно. И разумеется, я не выносил громких звуков, особенно после недавнего нашествия звонков!

Фелиция уселась рядом со мной, сняла очки с толстыми линзами и принялась тереть их краем кофты. В любое свободное время она поддавалась этой привычке, обнажая крохотные без увеличения линзами глаза; подобные моменты, поскольку она почти не расставалась с очками, мне удавалось заставать столь редко, что я буквально не узнавал ее. В ответ на это я невольно начал гладить щеку, царапающую ладонь щетиной.

Мы проводили время в тишине, так что слышно было, как начинает потрескивать вода в чайнике на плите. Ничего не происходило.

— Питер, пойди посмотри, как он там. Что-то я совсем не заметила его шагов, а обычно топочет так, что отсюда слышно. Может, не услышал меня…

— Если не спешит ужинать, значит уроки делает, смотрит какую-то детскую дребедень по телевизору или не голоден. Каждый ест, когда он того хочет. Например, я невыносимо хочу сейчас, так что ждать его не собираюсь!

— Питер, без Виктима мы не начнем! Семья должна есть вместе, хотя бы ужинать, когда мы все дома. Ладно, позову еще раз.

— Хорошо-хорошо, схожу. Только не кричи, молю тебя!

Только я поднялся и даже набрал скорости, чтобы побыстрее добраться к нему и объяснить, что, когда тебя зовут, нужно приходить, как раздались те самые стуки его пяток. Он и правда не старался ходить бесшумно, отчего его приход походил на глухие взрывы бомб вдалеке. Невообразимо огромное количество раздражающих звуков за сегодняшний день доведет меня до сумасшествия!

Медленными шагами Виктим появился на кухне и с видом пленника, идущего на виселицу, занял место между нами сбоку. Наконец-то можно начинать!

— Где ты пропадаешь? Мы ждем тебя! — раздраженно сказал я.

— Папа имеет в виду, что обычно ты прибегаешь сразу же, как только тебя позвали, а в этот раз слегка задержался.

— Я был в ванной.

— Не нужно подробностей, — вновь встрял я. — Мы же за столом, в преддверие трапезы в конце концов.

— В ванной, — бесстрастно повторила Фелиция, осмотрев Виктима, точно охранник на выходе из гастронома. — Все хорошо, милый? Ты выглядишь…

— Мыл руки и умывался. Перед едой нужно, как в школе говорят.

— Радостно слышать, что сейчас детей хоть чему-то полезному учат.

Пока этот бесполезный диалог звучал, я успел оснастить себя всем необходимым: наполнил миску супом, наслаждаясь видом долек шампиньонов, плавающих на поверхности; под миской вытащил плоскую тарелку для пасты и испачкал каждый ярко-белый участок соусом, который обожал ввиду остроты. С десертом пришлось повременить, поскольку места подле меня уже не осталось.

— Что ж, мальчики мои, всем приятного аппетита!

Я выдал одобрительный кивок, Виктим промычал нечто нечленораздельное, и мы приступили к трапезе. В ту минуту, когда остальные еще насыпали блюда, я вычерпывал суп на дне миски, не в силах остановить глоток за глотком, и боролся с желанием вылизать посуду. Что же такого добавляет Фелиция, от чего весь мой разум сходит с ума? Или сказалась усталость не только от работы, но и от эмоционального раздражения?

— Ох, суп получился хорошим, даже лучшим за всю мою кулинарную жизнь, я бы сказала! Не считаете так? Где тогда моя почетная медаль за первое место?.. — Она сделала паузу, явно ожидая похвалы, однако мой рот был полон еды, а Виктим словно и не слушал ее. — Ладушки, лучшая похвала — это видеть, что вам и правда нравится моя стряпня.

Насколько Фелиция была хороша в готовке, настолько плоха в умении молчать. И это правда: в тишине мне довелось разделаться лишь с супом. Ела она всегда до ужасного медленно, точно отужинала недавно и сейчас сидела с нами ради приличия — неспешно опускала ложку в бульон, захватывала несколько капель и подносила к узким губам, после чего обязательно что-то говорила либо вздыхала, томно ожидая вопрос в ее сторону. Виктим меланхолично клевал одну пасту, едва наматывая ее на вилку и нехотя посылая в рот, что я считаю неуважением к пище.

— У меня был прекрасный день! Он, конечно, прошел обыденно, без чудесных открытий, но и без происшествий, что само по себе чудесно. Знаете, такие дни должны быть хотя бы для того, чтобы другие казались захватывающими. Я сегодня пылесосила, мыла полы, прибралась в ванной на первом этаже, загрузила стиральную машину, а то что-то много вещей набралось, хотя только середина недели, и приготовила ужин — разве не замечательно? Мне прекрасно, что я вас радую. Я же вас радую?

Вот о чем я и говорил: молчание во время трапезы ей не знакомо. Более того, она рассказывала совершенно ненужные и неинтересные для меня вещи, например, свои домашние обязанности, какие и так были понятны. Поэтому я отвечал чаще всего односложно и выжидал мимолетные моменты, когда она тянулась к супу, поглощая с удвоенной скоростью уже пасту.

— Ах да! Еще приходили подруги. Вы знаете их — Ванесса и Жоржет, чуть отдохнула с ними, посплетничали о всяком. У Ванессы прическа теперь короткая, в стиле новой моды, пышная такая, как бутон розы. Но это все мелочи! Жоржет вот… она вообще же пухленькая, но рассказала нам… В общем в их семье через много месяцев будет пополнение. Ах, дети — это же так прекрасно! И вместе с тем так трудно… Трудно видеть, как они плохо питаются, да, Виктим? Почему ты почти не притронулся к еде? Ты не голоден? Заболел?

— Я ем, просто медленно.

— Или невкусно? Хотя папа ест с удовольствием…

— Фелиция! Отстань ты от него — пусть ест так, как ему удобно.

Вместе с моим терпением закипала и вода в чайнике, о чем вскоре оповестил яростный свист — боже правый! — который, впрочем, моя жена своевременно прервала. Она отложила тарелки в мойку и поставила передо мной чашку чая, как и полагается: две ложки крупнолистового и одна сахара, — и блюдце с ложечкой для лимонного пирога. Сладкий десерт мгновенно очутился перед моим уже не столь пылким к еде настроем. Я позволил ему побыть в целости, пока тянулся за свежей газетой на тумбе.

После моего упрека Фелиция, возможно затаив мелкую обиду, продолжила есть суп молчаливо. К счастью, я поел и мог полностью отвлечься на городские и мировые новости, сплетни, интриги, объявления о работе и колонку анекдотов. Порция Виктима уменьшилась, похоже, всего на пару граммов.

— О, точно! Хотела же сказать, дорогой, о домашних поломках. Я обнаружила, что розетка в гостиной искрится — чуть пылесос не сгорел, ей-богу! Починишь на выходных?

— Да, сделаю.

— Еще на пульте пару кнопок не нажимаются, в том числе и кнопка включения-выключения. Тоже нужно будет починить.

— Угу.

— А собака наша заболела, нужно лекарств в аптеке купить…

Я медленно опустил бумажную ширму, так что уголок коснулся крема на пироге, и направил в ее сторону многозначительный взгляд. Виктим выронил вилку из рук от удивления. Собаки у нас никогда не было.

— Слушаешь меня, значит, это хорошо. А то совсем непонятно, машинально ты отвечаешь или нет. Спрятался за своей газетой…

— Уж не перенапряглась ты сегодня за домашними делами? Как это понимать? Я всегда слушаю то, что ты говоришь.

— Но никогда не отвечаешь… полноценно! Ладушки… Просто лучше посмотри это все завтра, чтобы в субботу на рынке я купила нужные детали, если вдруг понадобятся.

— Разумеется.

На несколько мгновений, за которые Фелиция помыла свою тарелку и налила себе чаю, взяв кекс, я действительно увлекся газетой. Мое внимание привлекла статья о пропаже детей, подробно дублирующая слова детектива Рея. Я прочитал ее между строк: «Городской маньяк, личность которого до сих пор не установлена, продолжает похищать детей… Власти и полиция бессильны… Каждую неделю департамент полиции получает заявления о пропаже нескольких детей… Количество объявлений по поводу поиска пропавших достигло сотни… Просим по возможности не оставлять детей без присмотра и соблюдать комендатский час и не покидать дома после 8 вечера!.. Если подобная ситуация будет ухудшаться, властям придется ввести меры по самоизоляции детей… Будут ли этой осенью работать школы и детские сады, узнали наши корреспонденты».

— Кстати, как прошел день на работе? Что-нибудь интересное случилось?

— Нет, не случилось. Хотя… если можно назвать интересным то, что ребенок оттоптал мне ногу и разлил молочный коктейль по столу, а на меня пожаловались, что я беру оплату, будучи в том же детском костюме, то да, случилось…

— Жуть какая! Старайся не обращать на такое внимание. Конечно, работать с детьми трудно, невыносимо трудно, но вот общаться с их родителями… практически невозможно без последствий на нервную систему. Дорогой, ты просто герой, раз справляешься!

— Кто сказал, что я справляюсь? Справляться, в моем понимании твоего слова — это не желать взять паршивца за ворот, спустить штаны и преподать урок ремнем. Физически да, но душевно… нет, не справляюсь.

Я вновь принялся за чтение газеты; расспрос про работу натолкнул на мысль просмотреть колонку вакансий, хотя, конечно же, я никогда бы не расстался со своей нынешней работой. Пусть работа в моем кафе — это унижающее дух дело, поскольку приходится ходить в костюме маскота фирмы, странной белки, и подобно этой белке бегать с места на место, фотографируясь с детьми, разнося напитки, принимая оплату, — но кафе действительно мое. Я заведующий и единственный работник, ведь таким образом вся и без того небогатая прибыль поступает лишь мне. Конечно, официально владельцем кафе является отец Фелиции, мой тесть, окончательно подписавший бумаги, когда я женился на его дочери, но управляю всем именно я.

— Виктим, милый, как школа? Тебя там никто не обижает?

— Теодор Браско меня обижает.

— Учитель… математики, кажется?

— Да, он говорит, я совсем ничего не понимаю и что я «безнадежно бестолковый». Мне не нравится.

— Что значит «нравится-не-нравится»? Если так говорит учитель, то это правда, ты не силен в математике и должен научиться.

— Питер! — закричала Фелиция, звучно опустив чашку на стол. — Нашего сына оскорбляют, а ты… Это не педагогично и не этично! Виктим, он и правда так сказал?

— Я… не помню… Я хочу учиться понимать задачи и уравнения, но он ничего не говорит, как он это делает. А сам я не умею.

— И соответственно ставит тебе плохие оценки?

Тягостное молчание и нервное ерзание на стуле оказались красноречивее слов. Фелиция гневно посмотрела на меня, нахмурив густые брови, и мне пришлось вновь скрыться в мире новостей, поскольку я невольно приспустил газету в ходе их диалога.

— Есть еще такие предметы, по которым нехорошие учителя или которые просто тебе не даются? Мы с папой постараемся помочь. Уж я-то поговорю с этим Теодором Браско!

— Да что ты устраиваешь ему допрос? Это его учеба, и он сам должен справиться с этим.

— Это называется забота, Питер, забота! У нашего, подчеркиваю, нашего сына есть проблемы, и мы должны ему помочь.

— Остальное все хорошо, мам, правда — даже по литературе… Почти.

Однако моя жена напоминала заводной механизм: если ключ провернули несколько раз, результат неизбежен. Так, в пылу возмущения она приподнялась, уперевшись в края стола, и смотрела на свое отражение в остатках чая. Брови ее бешено тряслись, словно делали резкие приседания, глаза скакали с точки в точку, и ноздри расширялись вдвое. Пожалуй, никогда я не видел ее в таком гневе. Вдруг она подняла голову, вцепившись в меня взглядом, и я почувствовал, как раскалился мой лоб.

— О нет, Виктим, не в оценках дело! И даже не в Теодоре Браско, что б его! Питер Фирдан, твоего сына учитель совершенно нагло назвал бестолковым, а ты прячешься за чертовой газетой, будто это тебя не касается! Если бы он сказал, что хулиганы бьют его во время перерывов, ты бы тоже молчал или выдал свое «значит они правы», «должен научиться»?

— Не сравнивай полностью оправданное мнение учителя и ужасные действия каких-то сорванцов. Это разные вещи.

— Ох! Разные вещи… Дело не в разности вещей, а в том, что ты и пальцем не шевелишь, чтобы хоть как-то позаботиться о нем, успокоить, дать каплю воспитания.

— Хочешь сказать, я не забочусь о нем? Я зарабатываю деньги, а это дает ему чистую постель, сытную еду и учебу в школе в том числе! Я полностью обеспечиваю ему нормальную жизнь…

— Да? Почему же ты не обеспечил его хотя бы одной игрушкой? Ребенку уже одиннадцать лет, а у него никогда не было ничего подобного.

— Не начинай, Фелиция, ему это не было нужно. Это все детские прихоти!

— О, теперь ты берешься за воспитание! Решаешь, что для него лучше, а что нет.

Вилка стукнулась о тарелку: или выпала из рук, или Виктим нарочно бросил ее, чтобы прервать наш спор. Он промычал нечто похожее на «я не голоден, пойду к себе», и со скрипом отодвинувшись от стола, метнулся в сторону выхода. Вскоре раздался неприемлемый хлопок дверью, после чего мы продолжили молчать. Тогда Фелиция резко отодвинула от себя посуду, разлив несколько капель чая на скатерть, и тоже удалилась наверх. Я остался один на кухне, утопая в испорченном настроении и нежелании продолжать газету и даже доесть лимонный пирог.

Игрушки… Как же все надоели со своими безделицами. Не упустил ли я момент, когда медведи этих проклятых «Тедди’с хоум» стали высшей надобностью и центром мироздания? Бред, да и только!