Pavor Nocturnus

Армани Коллин

29.09.199 X г., 09:23 AM

Фабрика игрушек «Тедди’с Хоум»

Мало мне в жизни гадости, так безумие вчерашнего дня перетекло в сон, бесконечный альфа-кошмар, прямо-таки король паршивых грез. ДеВи и Тонконожка ползли за мной по улице, как червяки, липли к рукам и ногам, а я скидывал их с себя и убегал — подсознание подшучивает так, но в каждой шутке есть доля правды, если не половина, а то и вся. Дальше я вообще нырнул внутрь многоэтажки, но оказался на пороге нашей квартирки, умолял Олю спрятать меня, а она как давай выворачивать мою совесть наизнанку. Понятное дело, я мямлил что-то оправдательное, как последний дурак, и все уменьшался под наковальней ее взгляда, того глядишь и раздавит, как букашку! Вместо тапка меня накрыло ледяной волной, не иначе как на верхних этажах забыли кран выключить, я барахтаюсь в этой воронке на лестничной клетке, все вертится, крутится, будто смыв унитаза… Я застонал и проснулся, на губах, щеках и подбородке что-то щекотало от нежных касаний — вот и подумал, что это новый сон, где я в постели с Олей готов на великие дела, уже тянулся к ней. Хорошо хоть открыл глаза напоследок, но увидел не любимые губы, а две наглые рожи засранцев во весь экран, прямо-таки вздутые от хохота жабы, у одного из них еще и перышко в руке.

Господи Иисусе, тут и не поймешь, где хуже, во снах или в реальности — да кем же я был в прошлой жизни, что мне такое наказание!

Я не сразу понял, кто, что и главное зачем — первая мысль про Мудрого Филина, мол, мне сейчас будет крышка, причем даже не бутылочная, а от канализационного люка, большая, тяжелая и по голове. Добавкой к зрительному ужасу паршивцы подключили ультразвук со смехом, пришлось подпеть от неожиданности, чуть голос криком не сорвал, еще и подскочил, как солдат после бомбежки, контуженный на все, что только можно. И наконец-то дошло, что это всего лишь две небитые ремнем задницы — ах вы, малявки бесстрашные, ничего, сейчас Армани Коллин задаст вам трепку!

После вчерашнего болело все, и голова, и руки, и ноги, но черта с два это помешало бы мне догнать их. На стоянке я вцепился первому засранцу в плечо мертвой хваткой бульдога, и что-то ДеВи сразу стало не до хихи-хаха, он нервно сглотнул от вида моей заспанной рожи и дьявольских красных глаз. И на этот раз я так прошелся ему по ребрам, что он скорчился на асфальте, пищал девчонкой и задыхался с просьбами о пощаде, то-то же, будет знать, как со мной штуки шутить. С него хватит, подумал я, тут уже полный нокаут, а вот Тонконожка стояла за будкой Три Полоски и беспечно заливалась с нас обоих, очень опрометчиво… В один прыжок дикой кошки я оказался перед ней и проделал тот же фокус, чтоб жизнь медом не казалась, но тычки сработали вяло, почти никак — это мухлеж чистой воды, как вообще можно не бояться щекотки. Нет, она, конечно, присмирела, но просто извернулась, оббежала меня и подняла раненого собрата по паршивости, а потом обе малявки засеменили на фабрику.

Не то скрип дверных петель, не то последнее издыхание больного животного послышалось над ухом, а в окошке коморки охранника загорелись две из трех полосок лица, нижняя стала дугой, причем выпуклой частью вниз. И чего этот глупый старикан ждет, приглашения, еще и лыбится тут — сдам с потрохами лично, а про себя все буду отрицать, примерно так сильно я был зол!

— Нарушители! На фабрике! Ловите же их!

— Где это? — Он нацепил удивление, даже приоткрыл глаза на пару миллиметров. — Какие же это нарушители, когда один из них, вне всяких сомнений, ваш новый знакомый. С ним, как он мне сказал, его друг, из чего я делаю вывод: друг друга мистера Коллина — друг самого мистера Коллина (иначе в жизни не бывает), и они имеют право раскрасить его одинокое утро. Итак, разве я не прав и это не ваши друзья?

— Друзья! — крикнул я, хотя сам не понял своей интонации, там по чуть-чуть от раздражения до удивления и смеха (нервного).

Что, если мне и правда… ве… весе… Нет, у меня это слово даже не пишется в их адрес. С ними не веселье, а головная боль, а я вот ни капли не мазохист, уж простите! Плевать на этого горе-охранника — с двумя сопляками я как-нибудь и сам справлюсь, просто поймать их за шиворот, как котят, и пинком под зад.

И вот такой грозной машиной для стрижки газона я подходил к раздевалке, то бишь рычал, сметал все на пути и готов был проучить их по старинке, даже жалел, что ремень из какой-то китайской дряни, а не дубовой кожи сделан. Я забыл, как видеть, слышать, двигаться и тем более злиться — запах еще теплой еды вел меня к столику, где с одного края заняли стул половинками задниц сопливые морды, а на другом источала настоящие феромоны крохотная (по моим голодным меркам), но все-таки порция еды в контейнере… Паста! Еще и с базиликом! И чем-то похожим на болоньезе… От одного вида желудок скрутился в дудочку, я думал, кислота дырку в животе прожжет или хотя бы пойдет выше, чтобы плюнуть в них — какие гадины, это не просто бессовестно, а бесчеловечно, да за такое казнить надо, я уже был наготове!

— Угощайся, Армани. А то скоро остынет.

Я застыл, как статуя у диких аборигенов, даже в ушах поковырялся — сам не помню, когда в последний раз ел, может, это у меня уже голодные галлюцинации, такой фантастики даже в книгах не напишут.

— Там отрава или что?

— Я тебе говорил, Ви, он немного странный, — сказал ДеВи шепотом Тонконожке, но я, понятное дело, все слышал.

— Да, мы вчера познакомились, — отвечала паршивка ему, будто меня тут вообще не было.

— Эй, вы тут совсем страх потеряли?! Да от вас что угодно можно ожидать, то кнуты, то пряники!

— Как хочешь. Тогда мы сами съедим.

ДеВи вцепился в боковушку контейнера и медленно, то бишь нарочно двигал к себе с видом, мол, последний шанс дает, даже отсчет вел, небось… 3… 2… 1… Конечно, я вцепился в пластик, как младенец в грудь матери, сбросил его пальцы и поставил родной флаг перед собой[1]. Я сел на стул с подозрительным видом — дело в том, что в цирке дрессировщик может и за кормежку отвечать, то бишь пять минут назад укрощал животину, а теперь миску ставит, и та, естественно, уже не верит в доброту, ходит вокруг да около, обнюхивает со всех сторон. Я тоже осмотрел пасту, вроде не машинное масло, обычный базилик, а не крапива, и сверху ни тараканов, ни комков шерсти — ой, плевать, я бы и крысиный яд под томатным соусом съел и не подавился бы, не то что родные феттучини[2]!

Наверное, я хлюпал на всю фабрику и аж причмокивал, когда втягивал полосочки пасты, но там не до рамок приличия было, и как бы вообще не расплакаться от блаженства. Не без огрехов, конечно, я все-таки мастер этого дела, но сработало много чего, во-первых, на халяву и древесные опилки сойдут, во-вторых, голод усиливал вкус в раз эдак пятьдесят, и в-третьих, действительно недурно, хотя в соусе не хватало сливочности и прованских трав. Это я сейчас вспоминаю, а тогда набивал рот и в разговоре иногда плевался кусочками на стол, сразу же подбирал их.

— Итак, должок за твое, ДеВи, спасение принят, а ты, — я указал вилкой на Тонконожку, и она с искренней наглостью удивилась, — все еще должна мне мелочь за проезд. Но если вечером на столе так же будет лежать жирный кусок мяса, мы в расчете.

— Ах ты! А я… Я, между прочим, уговаривала Олю, чтоб согласилась встретиться с тобой и все обсудить, а ты вот как…

— А я спас вас обоих вчера энное количество раз. Смотри, чтоб не оборзел на целых три стейка, а то я могу! И вообще, вы сюда спорить приперлись, что ли? Прохлаждаетесь почем зря вместо бесценных школьных знаний.

— Ты чего, Армани, — возмутился ДеВи, будто я сморозил какую-то глупость. — Сегодня же суббота, выходной.

С этими странностями, малявками и беготней от монстров не до счета дней недели, хотя пустота на фабрике и дерзость Три Полоски должны были меня смутить. Я расплылся в улыбке и уже размечтался, как отдохну от всех и вся, и подготовлюсь ко встрече с Олей — этот день обещает быть все лучше и лучше с каждой минутой, подозрительно это! Но ДеВи тут же оборвал аттракцион невиданной щедрости от жизни:

— Мы с Виолеттой хотели попросить тебя сходить с нами в школу…

— Нет, — сказал я сразу. Тут думать нечего — в тот террариум я вернусь только под угрозой смерти, причем не своей, а Олиной.

— Сегодня, — продолжал он, как если бы уши керосином залил, — последняя репетиция нашего выступления на празднике. Завтра же День защиты детей, вот со всех и требуют поделку и участие в сценке…

— Дважды нет! То есть трижды… или сколько там выходит, я уже сбился со счета.

— Поделку мы с Ви уже почти сделали, а вот сценка… В ней появляются родители и в конце все вместе кланяются. Я просил папу, но он отказался, а там роль… мужская, поэтому и нужно было пап пригласить. И я подумал, может, ты пойдешь со мной… хотя бы как… брат. Это… даже лучше будет!

— Стой, стой, стой… Грустно, конечно, что у тебя такой папаша, но я не твой отец и не старший братец, чтобы всюду с тобой таскаться. Тем более в один из немногих выходных, когда у меня и без того есть чем заняться.

Я думал, сейчас начнется фирменный стиль сопляков, то бишь клянчить, тянуть за руки, а то и реветь на пару с девчонкой, и точно выставил бы их за дверь. Ничего подобного — все воодушевление выветрилось, улыбка сползла куда-то на пол, да и сам он опустил глаза примерно туда же, а те вдобавок потускнели, как затертая морем стекляшка. И сидит молчком, а потом вообще промямлил что-то себе под нос и чуть ли не спрыгнул со стула в сторону выхода.

— Там будут пирожные для родителей, — шепнула Тонконожка.

— Я в деле! С этого и надо было начинать…

И хоть это была банальная приманка в мышеловке, за еду можно и потерпеть вид сопляков, и поучаствовать в местном цирке, я вон за бесплатно все это делаю уже пару дней, а тут какие-никакие бонусы. Короче, со всем своим барахлом я закрылся в душе — мне нужно было морально передохнуть и приготовиться к худшему, а еще вонял после вчерашних забегов, как дитя конюшни. Я простоял под горячим напором куда дольше обычного, тщательно смывал с себя комки дурных мыслей, но едкое пятно вины на плечах так и не смог оттереть. Дело в том, что в мыслях все еще стоял взгляд ДеВи, будто на предателя какого-то, хотя я ничего ему не должен и в няньки не записывался — да и с каких это пор меня вообще заботят отзывы мелких о себе, как очаровался, так и разочаруется, будет уроком! Не хотелось щеголять с волосатой грудью нараспашку, но это как бы мой дом (почти мой, почти дом) и пусть спасибо скажут, что с полотенцем на поясе, а не как Луи.

Паршивцы перекочевали на диван, о чем-то оживленно спорили там, пока я не нарисовался, и сразу же умолкли — я, конечно, не требую оваций в свой адрес, но можно было притвориться благодарными ради приличия, а не сидеть с каменно-серыми по цвету и кислыми на вкус лицами. Тонконожка еще и приобняла ДеВи, жалась к нему, будто сдерживала от чего-то, но тот все равно встал и бросил мне прямо в лицо:

— Можешь никуда не идти, Армани.

Я должен был обрадоваться, но это уже звучало то ли какой-то проверкой, то ли издевкой.

— Хорош мне мозги взбивать до состояния крема вашими хочу-не-хочу!

— Можешь сидеть на своей фабрике и дальше! У тебя же есть дела поважнее, чем мы.

И тараном попер на выход, протопал мимо меня по прямой, как слон, и потащил за собой возлюбленную. Такая вот пощечина вместо спасибо, что согласился потратить на них время, без удара и на расстоянии, а лицо все равно горело и щеки бурлили, как кипящие миски с кровью. Хотелось догнать и наподдать ему, чтоб знал, как огрызаться, но я просто наорал вслед кучу нецензурщины на родном, подкреплял все это жестами, так что и глухонемые бы поняли.

— Скатертью дорожка — смотри чтоб монстры по дороге не сожрали! — закончил я и плюхнулся на диван.

Наконец-то тишина и спокойствие, а в голове все равно бахал молоток, кровь текла в висках с таким звуком, будто там не соломинки сосудов, а целые водосточные трубы. Как же надоело нянчиться с этими сопляками, моя жизнь и без того одна сплошная шутка, а они превращают ее в цирк, только это окружающим смешно, а мне стыд, срам и куча неловких воспоминаний перед сном. С меня хватит, сыт по горло уже! Но… Да никаких «но»! Брысь! Кыш! Эти гадкие «но» потом дорого обходятся. Ладно — но та тварь из подвала… ДеВи сейчас как включит жанр подростковой драмы, а оно полшколы сожрет — ой, и отлично, я даже приду посмотреть, как все прошло! И тут какой-то червяк альтруизма крепко грызся в извилины — на паршивца-то плевать с высокой колокольни, но он может натворить бед не только на свою задницу, но и на кучу других. Еще Элизе откусят голову в придачу… Почему я до сих пор еще не забыл про них и думаю об этом? Черт, да потому что же подохнут без меня, как пить дать, еще и других утащат с собой на тот свет! Ненавижу, ненавижу…

Я откопал в рюкзаке сменные трусы, натянул штаны и запасную рубашку, даже еще Олей глаженая, вот такая честь — не ахти для школы, но выбор небольшой, я бы сказал, нулевой. Сопляки ждали автобус под крышей остановки, и на меня никто не отреагировал, будто я был невидимый и неслышимый. Тонконожка наворачивала круги взад-вперед и рассматривала доску объявлений, ДеВи с гоблинской рожей пытался прожечь дыру в асфальте, а я так хотел намазать ему брови медом, чтобы слиплись в таком положении навсегда. Вот такие дела в барокамере, молчим, молчим и молчим, а ситуация давит со всех сторон. С каждой секундой я все больше жалел о своем решении и обещал себе уйти через минуту, если мелкие не пискнут хотя бы, но автобус из-за угла все испортил! Причем он плыл к нам такой вальяжной походной, будто давал шанс собрать мозги в кучу и вернуться на диван, но уже было поздно для отворотов.

ДеВи вбежал первым, сунул водителю купюру и громко сказал, мол, за троих, чтоб услышал и старик, и я, и все вокруг. Мы поплелись в самый зад к длинному месту и сели в ряд — паршивец, Тонконожка между двух огней и я.

— Это за Виолетту, за вчера, — бурчит он в окно и снова молчком.

Звучало хуже матерщины, зато честно, а то могли бы и провернуть фокус дважды, точнее, попытались бы, потому как у меня не набралось бы мелочи на троих. Малявки стали повторять сценку, на меня не обращали внимания, но актеры из них так себе, и я отвернулся к окну. Вот тебе и выходной, называется, скучнее не придумаешь — лучше бы болтал с Три Полоски о всяком, разворошил фабрику и откопал все скелеты Мудрого Филина, а то и проспал до вечера, больше толку было бы. Мысли неслись вместе с размытой картинкой домов и улиц, я уже начал писать объяснительную Оле на тему, почему ушел из дома, пытался скрепить весь этот ворох слов во что-то связное, но Тонконожка напомнила, что скука не так уж и плоха и надо было радоваться, пока мог.

— Армани, а что такое секс?

Я бы выплеснул что-нибудь изо рта прямо на пятнистую лысину перед нами, но просто поперхнулся слюной чуть ли не до смерти, с минуту кашлял, наверное.

— Я просто так спрашиваю.

— Понятно, что не для школьного сочинения. Откуда вообще такие вопросы?

— Мы под диваном журнал нашли и почитали, пока ты купался. Там было написано: как разнообразить секс, советы от…

Еще на вопросе та самая лысина впереди отвлеклась от книги и развесила уши, да и другие тоже вежливо или не очень уставились на нас, я прямо-таки слышал парочку вздохов и амбре осуждения отовсюду. Хоть бы не пристали, мол, чего это я тут порчу невинные детские умы — да они и сами отлично это делают безо всякой помощи! Так вот я быстро повесил ей палец на губы, чтобы не ляпнула еще каких подробностей, а то местные старушки узнают много нового и будут жалеть об упущенных годах. Я убью этого озабоченного француза, а гроб сделаю из его же макулатуры — там что, по всей фабрике заначки сделаны?! Каждый засуну ему в…

— Эй, Армани, ты чего это? Я что-то не то сказала?

— Да! — крикнул я, но задумался, что в таком возрасте уже потихоньку надо в курс дела вводить, а то сами натворят чего не нужно. Ставлю жизнь на то, что Жадный Слон никогда не заговорит о таком, а у девчонки вообще вся надежда на Элизу. — Вообще-то нет… Но о таком… не принято кричать в общественных местах.

— Ой, прости. Я же не знаю, что это, поэтому и не знала, что кричать нельзя, — сказала она уже тончайшим шепотом.

— А разве вам не нужно повторять диалоги?

— У нас там роли маленькие, и мы все проиграли уже дважды… Если не хочешь говорить, я в школе спрошу.

— Стоять, чтоб вас!.. Дайте минутку.

Нельзя, чтобы они доставали с этим кого попало (хотя Элиза придумала бы что-то повнятнее), а в книгах тоже, небось, такую ересь пишут, что все желание отобьет. Я отвернулся на прямоугольный островок спасения, подумывал просидеть так до нашей остановки, а там школа, мол, уже некогда, ждите следующего неудобного случая. А что вообще можно рассказать в их… сколько им там, девчонке двенадцать, а паршивцу и того еще не стукнуло — нельзя же просто вывалить на них всю эту тонну песка, мне-то не жалко, но они утонут. И тут я вспоминал, как и когда сам узнал — сначала мальчишкам по боку на такое, а потом оно само как-то на уровне инстинктов включается, ДеВи бы и не интересовался, не будь этой девчонки, которая взрослеет раньше и совсем не думает о том, что любопытство делает с кошками.

— Армани, ты заснул там? — сказал ДеВи в своей дерзкой и еще обиженной манере.

— Это очень трудно, знаешь ли.

— Не труднее математики, — съязвил он, но глаза тоже загорелись запретным яблоком или просто позлить меня решил.

— В теории трудно, а на практике проще простого, само у всех получается.

— Так покажи на практике. А мы уже поймем, — придумала Тонконожка, молодец, здорово, просто отлично!

Ох, santamozzarella[3]! Лево руля — прямо по курсу подводные скалы!

— Это значит, что два человека любят друг друга, и…

— То есть как мы с Виктимом? Я очень люблю его, — сказала она без стыда и совести, и никто даже не смутился. Сразу ясно, что там еще не то люблю, какое будет через пару лет, не до гроба, свернутых гор и звезд с неба.

— Не совсем. Там глубже… в смысле, сильнее. И нужно находиться в уединенном месте, близко друг к другу…

— Да-да, мы сейчас тоже. Получается, у нас… — она чуть ли не вопила от радости на весь автобус, но в последний момент опомнилась, понизила голос, — секс?

— Хорош уже меня перебивать, мелочь! Надоели… Раз так, скажу прямо, сейчас как начну с самого начала, то бишь с биологии. Клетки, органы, гормоны… Что, не было биологии еще? А мне плевать — будет вам ликбез наперед! Дальше пойдет химия, похуже, чем в газированных напитках, вам такие слова и не снились. В конце все перейдет в чистую математику, физику и… астрологию! Да-да, поняли?

И я сдержал угрозы, бросал заумные слова с потолка, чисто для устрашения, и сопляки тут же заныли, мол, не надо им мозг компостировать. Вот и я того же мнения — через пару лет в школе, надеюсь, объяснят, а пока пусть научатся решать линейные уравнения, чтоб как-то по возрастающей сложности, что ли.

— А проще нельзя? — не унималась Тонконожка.

— Проще… Создание детей — вот уж точно проще некуда и не надейтесь.

— А, понятно, — сказала она, на том и успокоилась.

И все? То бишь так просто и без всяких а как, а где, а почему? Надо взять на заметку, что соплякам не интересно слушать про создание себе подобных, даже они своих же на дух не переносят. Вроде и объяснил самую суть, точнее ее половинку, и избежал кучи неловкости, даже не соврал ни разу, да я настоящий гений! Спасибо, всегда пожалуйста — себя не похвалишь, так никто языком не пошевелит! В общем, они отстали от меня и остаток пути держались более-менее тихо и без вопросов повышенной неловкости.

На остановке и по дороге в школу я заметил, что с нами тащится куча народу, а уже со ступенек слышался шум и гам под сто двадцать децибел, но это еще цветочки. Школьный холл превратился в натуральный гигантский улей — мальчишки и девчонки, а также их родители, учителя, и все движутся в стиле атомов, то собираются в молекулы, то распадаются, и так по кругу. Вот только неправильные какие-то пчелы, как говорил один русский медведь, в смысле вместо сот здесь расставлены парты, а таскают они туда-сюда не пыльцу, а всякий хлам вроде картонных коробок, железяк, фантиков, деревяшек, бутылочных крышек и вообще всего, чем богата любая свалка мира. Когда я спросил, почему все попутали парты с мусорными ведрами, Тонконожка сказала, мол, задумка такая, из гов… пыли и палок сделать что-то красивое, а как по мне, так просто машина не забрала отходы на неделе.

Я вежливо промолчал и пошел за ними, надеялся на лучший столик из худших в этом заведении — ладно, утрирую, конечно, парочка занятных работ была, а на одном так вообще сияла целая инсталляция, не иначе как копия загородного дома королевы Англии. Особняк-тыква из Викторианской эпохи с кучей животных, вроде сов из шерсти, ежей из шишек, а листья повсюду и правда вырезаны из листьев, мелкие и аккуратные копии. Из серии, мол, так красиво, что даже не под стать месту, сразу же видно, что не родительских рук дело и уж точно не детских, а лучшего декоратора в городе. И все равно я молился, чтобы остановились возле этого дворца или хотя бы машины из железных крышек — да уж, размечтался!

Наша парта стояла в самом конце, будто ее специально задвинули в угол с глаз долой и там никто не крутился, а все из-за человекоподобного пугала сверху. Можно было и впрямь подумать, что древняя сила прокляла кучку желудей и палок с каштанами, и те скрепились друг с другом на манер ручек, ножек и бесформенной головы — не хватало разве что подписи самого Франкенштейна! Еще и присобачено на обрывки проволоки, косо, криво и неряшливо, а про лицо я вообще молчу, того гляди дунешь, и все рассыпится.

На этом мои капли вежливости испарились, и я сказал на выдохе:

— Да вы шутите… Кажется, ему плохо и оно хочет прекратить мучения.

— Фу, как грубо, Армани! — надулась Тонконожка. — Зато мы сами все делали. Тут немного осталось…

Мелкая повертела желудевого монстра в руках, и длинная нога отвалилась с карикатурным таким звуком — шмяк!

— Мда, крах… то есть креа-х-тивно, я хотел сказать… Жаль, что до Хэллоуина еще месяц, а то он бы точно занял призовое место.

— Так помоги нам, — взъелся ДеВи, по-любому его идея была, — а не только болтай. Мы посмотрим, что у тебя получится.

Я уже хотел ответить ему пару ласковых, а то совсем оборзел, но его глаза скользнули куда-то вбок, да и мне показалось, что кто-то пялится в спину, гадкое такое чувство, аж кололо и пекло под лопаткой. Пришлось мигом позабыть обо всех обидах на паршивца, потому что ничто так не роднит, как общий враг! Ба, какие люди в мусоропроводе — да это же Слизняк, вечно наглый и самодовольный, а тут даже больше обычного, я не сомневался, что тыквенный дворец вырезан за счет кошелька его родителей. Он посмотрел на нашу парту, скривился и сказал отвратнейшим голоском, еще писклявым, но до ужаса надменным:

— Какой ужас, смотреть тошно на это убожество.

— Понятное дело, с тебя же лепили, — вызвался я, уж очень хотел проучить его хотя бы резким словом. — Только белобрысых волос не нашлось… Не одолжишь пару прядей? Могу даже сам вырвать, не утруждайся!

— Как там водичка, освежился?

— Переживу — не из муки сделан, — процедил я, уже наполовину рычал.

Для этого засранца лучше одной пощечины только две, я бы и влепил, но сзади кто-то замаячил и очень скоро аристократически-бледная рука упала ему на плечо. Слизняк не оборачивался и еще больше расплылся в ухмылочке, знал, кто подойдет, да тут и таблички с надписью не нужно — генетика сотворила страшный кошмар, этого паршивца скопировали и состарили до зрелого возраста. Тонкий, как глист, блондин с зализанными гелем волосами, но таким же потным лицом (он даже платочек носил с собой и вечно затирал лоб до шелушения кожи и прыщей), а злодейская улыбка похитрее, чем у отпрыска, сияет, как рекламе зубной пасты, аж глаза слепит. И разодет в костюм стального цвета с металлическим блеском, более отвратного я не видел, но стоит дороже, чем вся моя жизнь, еще и с галстуком, запонками и в кожаных туфлях — карикатура с обложки мужских журналов, и опять же выбивается из школьной простоты!

— Даниэль, почему ты общаешься с отбросами… Я же говорил, что знакомста нужно заводить с влиятельными людьми, — сказал он и потащил сынка за собой, даже не взглянул на нас.

Вот тебе и первое впечатление, что называется, и ни черта оно не обманчивое!

— Эй, папаша, ты кого отбросом назвал? — бросил я ему в спину, он почувствовал, остановился. Я мог поспорить, мельком сверкнул глазами, чтоб никто не услышал. — Что, струсил сказать мне это прямо в лицо?

— Нет. — Он развернулся и двинулся обратно. — Мне не жаль потратить минуту, чтобы объяснить тебе всю твою ничтожность. Что отличает англичанина от русского, француза от шведа, немца от… итальянца? Культура. Я думаю, разница еще более удивительна, когда я намеренно привел в пример национальности одного континента. Вы, иммигранты, заполонили нашу прекрасную страну и тащите за собой свои ценности, историю, кухню, традиции, учитесь бок о бок с нашими детьми и мешаете кровь — делаете все, что уничтожает индивидуальность… Но почему вам не живется у себя дома? Потому что там вы — никто, а сюда приезжаете в надежде на лучшую жизнь. Вы не реализовались там; вы — негодный продукт для своей родины, то есть отброс. Я думаю, что доходчиво объяснил тебе, кто ты такой.

Я и правда остолбенел от его речи, но не от содержания, тут как раз все очевидно — дело в том, что он тонну желчи вывалил на меня, как бы тут не захлебнуться, а на лице ни капли злости, будто искренне верил в свою паршивую философию и что преподал мне бесценный урок. Даже хуже, вид у него был снисходительный, как у эдакого священника перед глупыми аборигенами, мол, что с них взять и злиться тут не на что. Змей-проповедник — это что-то новенькое, но на деле обычная паршивая кобра, даже голос, шипящий, гадский, идеально выверенный по громкости, чтобы ни чьи лишние уши не слышали нас. Ничего, на всех найдется своя управа, змеи отлично танцуют и вертятся в такт дудочке и даже акулы попадаются на крючок.

— А отбросы, такая грязь и дрянь, как я, выигрывают в конкурсах школьных поделок?

Он наигранно поднял брови и печально улыбнулся, будто в адрес слабоумного, который все пытался взлететь, но каждый раз целовался с землей. Вот ты и попался!

— Не смеши меня. Будь ты хоть подмастерье Фаберже, у тебя не получится занять призовое место.

— Тогда спорим, что мы сделаем поделку лучше вашей?

— Если так случится, я лично извинюсь перед тобой и… подарю пару сотен на человеческую одежду.

— По рукам!

ДеВи и Тонконожка зашептались, мол, я совсем спятил и нужно поджать хвост, пока не поздно, вцепились по рукам на манер клещей. Черта с два я устрою им такое счастье — если сдадимся, это еще больше докажет их правоту, что они якобы чем-то лучше других, да и попросту нельзя поворачиваться к хищнику спиной!

— Лучше подумай дважды. Даже дети понимают, что у вас нет шансов. И ты не выслушал мое условие: если окажется по-моему…

— Я же сказал, что согласен.

— … ты покинешь город, — продолжал он медленно, чтобы до меня точно дошло, бесился, когда его перебивают, — и сделаешь так, чтобы я больше никогда тебя здесь не видел. Не сомневайся в том, что я смогу это узнать. А если откажешься, я помогу тебе сдержать слово по-мужски. Обойдемся без рукопожатий.

И склизкий сынок, и змеевидный папаша перестали портить одним своим видом пейзаж и поползли делать это в другое место.

Вдох-выдох, собраться с мыслями — дело в том, что я съел весь адреналин и уже четче понимал, в какой мы жо… жесткой ситуации, а немые вытянутые морды сопляков с открытыми ртами, будто для ловли мух, не добавляли оптимизма. Да и плевать на все трудности и риски — не все так плачевно, когда в их распоряжении моя светлая голова!

Я уточнил правила конкурса, мол, только ли из мусора нужно (у этих гадов же тыква, то бишь еда), обошел все парты, чтоб изучить конкуренцию и не повторяться, и раскинул мозги по просторам воображения. Идей-то у меня на год вперед хватит, хоть половником черпай, но надо унизить его по-особенному, и, хо-хо-хо, у меня есть кое-что на примете родом из детства. Я раздал соплякам указания, в смысле добыть краски и клей, а потом устроил настоящее ограбление с выворотом карманов. Получилось даже не гуще, чем я думал, — Тонконожка положила целый шиш с маслом в общую копилку, ДеВи достал пару смятых купюр, а я вытряхнул из закромов последнюю мелочь. Ничего, с миру по нитке свяжем целое светлое будущее! Напоследок я предложил выбросить кучку желудей, если мы хотим выиграть, а не пробить всех на смех и слезы.

На самом деле, я не все моменты продумал, зато дух сопляков взлетел до небес, а это уже половина успеха. Я точно решил, что это будет родная паста, настоящий съедобный конструктор, мастери не хочу, называется, но детали пришлось сочинять на ходу, причем буквально. Перед глазами школьный двор, дорога в сторону супермаркетов, а в голове числа, формулы и куча переменных — время, деньги, легкость и помпезность, и первым двум нужно было дать самые низкие значения, а последние увеличить до небес. И я уже хотел просить у Вселенной подсказку, хотя бы намек, а то от мозгового штурма голова заболела, как вдруг чуть не врезался лбом в рекламный плакат какой-то дряни с шикарным кораблем на всю стену. Паста и корабль. И-де-аль-но… Их уделает не просто какой-то отброс, а визитная карточка лучшего итальянского отброса, попрошу!

Воодушевление мигом улетучилось при виде цен, я сложился, как сдутый шар, подавился и выпал в осадок — ладно бы это элитный стеллаж такой, но второй, третий и так далее были ненамного дешевле. Проблема в том, что мне не нужны целые пачки, а то всего на пару штук хватит, и меня спас оазис в самом конце отдела, столько разных форм пасты нет даже в Италии, так еще и поштучно. На вид, конечно, каменные и пыльные, небось, просроченные лет эдак на триста, но нам не животы набивать. Наверное, директор магазина жадно скалился, когда выставлял это на продажу, а я сейчас и того больше, потому что у нас в арсенале будут пенне, дитали, спагетти, ротелле, листы лазаньи[4] и куча местной отсебятины в виде морских ракушек, шариков, бантиков и винтиков — беру все! Я загребал, как если бы нашел пещеру с золотом, а кассирша замучалась считать пакеты, в которых по жменьке пасты, и смотрела как на чокнутого, зато не спорила, с бешеными себе дороже. И вот с мешком этого добра, как добытчик после удачной охоты, я вернулся к нашей парте, где уже лежали палитра красок и крохотный тюбик клея — что ж, радуемся тому, что имеем.

Мы потратили прилично времени, пока все придумали, вымеряли, склеили и покрасили, а малявки (вот так новости) помогали даже больше, чем мешали. Хотя и шуточки от них проскакивали, вроде того, чтобы внезапно измазать мне нос красками — пришлось показать им зимующих раков и настоящую битву кисточками устроить, а они как давай хихикать, да и я поддавался настроению… Не постыжусь сказать, что мне… было… весело! Я чувствовал какую-то теплоту и командный дух, такого не было с детства, а получился наш корабль на редкость здоровским — палуба из диталини, чтоб меньше клеить, все это накрыто листами лазаньи для ровности, мачты и бушприт из трубчатой пасты, как раз взял по уменьшению диаметра, на тросы сгодились и спагетти, и снова лазанья как паруса, но самая вишенка на нашем торте — малюсенький ротелле-штурвал, прямо-таки верх моей гордости на всю жизнь!

Мы делали последние штришки на белоснежных парусах, как сзади послышались шаги — понятное дело, я подумал о склизких соперниках, резко повернулся к ним и полетел вперед, как поезд. Вот теоретически там мог быть кто угодно, дети, вахтерша, директор школы, сама королева — ах если бы кто-то из них, а не Элиза, у меня же слепота от слабоумия на оба глаза, это опасно в первую очередь для окружающих. Я думаю, нос улавливает какие-то женские феромоны, и мозг отключается напрочь, как от алкоголя — короче, врезал я ей подбородком прямо в лоб, хоть в снайперы иди, а она то ли от испуга, то ли от толчка обронила планшетку с листами, и все это добро бумажным фейерверком разлетелось по полу. Кто-то обернулся на нас, но, к счастью, не все в холле, и я как дурак давай быстро сгребать документы в кучу, мял их, по-моему, делал только хуже и сыпал горсти извинений, пока она терла красное пятно и шипела — хоть бы не сотрясение какое, а то я сам не переживу такой неловкости.

— Опять ты! — закричало сверху раскатами грома. — Какого ч… что ты тут делаешь? Ты им явно не родственник!

— А может, я муж двоюродной сестры их матери?

— Ты болтун каких еще поискать.

— Одно другому не мешает.

Я кое-как собрал всю макулатуру и вытянулся в полный рост перед ней — изо рта на меня валил горяченный пар под давлением, а в колючих глазах таймер бомбы замедленного действия, уже с трудом держится и скоро бахнет. Элиза взяла планшетку с бумагами так, что та затрещала, а ноготь большого пальца оставил вмятинку — я думал, сейчас треснет меня, в принципе, даже оправданно.

— Так, мне это все надоело. Как их зовут? — сказала она в сторону ДеВи и Тонконожки, а те вдруг превратились в двух мышей, даже не пискнули ничего в мое оправдание.

— Виктор и Виолина.

И сразу дошло, что я неправильно сказал, вечно путаю же, но хорошо, хоть без кличек обошлось, а то санитаров вызвала бы, мол, это уже последняя стадия идиотизма.

— Серьезно — ты даже не знаешь имен?! Дети, этот человек к вам пристает?

— Это кто к кому еще! — комментировал я, но она не слушала и смотрела только на сопляков.

— И где ваши родители? И самое главное, что мне записывать в чертов журнал?!

Ох, такими темпами и до нервного срыва рукой подать, я хотел срочно занять ее показом корабля и помощью в покраске, говорят, рисование успокаивает, но малявки пошли в лобовую атаку, встали по бокам и заголосили в два рупора. Я позакрывал им рты ладонями и плотно закрутил, с виду даже приобнял, чтоб у Элизы голова не лопнула от шума, но те все равно карикатурно мычали сквозь пальцы. А теперь то же самое, но по-человечески:

— Они сами попросили меня прийти, потому что их родители не могут, а я согласился, потому что их друг и по совместительству бездельник. Так и запиши, если нужно правда.

— Но нельзя… Смысл в том, чтобы дети общались с родителями, в крайнем случае, с дальними родственниками.

— Тогда старший брат. Ой, да как будто там кто-то будет проверять.

— Мне уже начинает казаться, что ты нарочно создаешь неприятности! Меня все еще не уволили только потому, что никто не хотел этим заниматься перед праздником, к тому же, когда на меня можно спихнуть организацию конкурсов.

— Вот, все обошлось, а я что говорил!

— Ох, давай я лучше внесу в список тебя — ты сам еще ребенок! Для тебя чужие проблемы — это игры, или ты не понимаешь, каких сил мне стоило простоять в кабинете директора, а потом не спать всю ночь и думать, как быть дальше? Эгоист — вот ты кто!

Элиза двинулась к партам на другой стороне, а мы так и остались столбами, мол, фух, пронесло, причем каждого — мне не влетело по шапке, а мелких не исключили из конкурса. Я хотел поздравить их с этой маленькой победой, а за одно и с будущей над скользкой семейкой, но ДеВи решил устроить внезапную пробежку, сиганул от нас куда-то за угол и громыхал танковыми выстрелами по темному коридору. Мы с Тонконожкой испуганно переглянулись, и та кивнула, чтоб я бежал за ним, наверное, знала, что в конце проход упирался в туалет для мальчиков, паршивец влетел туда, будто живот прихватило и извержения не избежать. Я долго думал, надо ли скрасить его одиночество или лишить себя этих звуков и запахов, но и сам хотел по-маленькому — что ж, схожу за компанию и помогу, чем смогу, поддержу морально, так сказать.

Неплохие тут у местных сопляков апартаменты, я имею в виду, целых три раковины с зеркалами, салфеток хоть отбавляй, а у кабинок даже есть двери — очень нужная вещь, если надо поплакать или по прямому назначению, а то в моем детстве и то и другое давалось с трудом. И в целом, чистота и уют, как в лучших домах Парижа, разве что воняет хлоркой и муравьи шагают по стенке неровным строем — я, конечно, люблю этих тварей, но не там, где их потенциальная близость вот никак не нужна. ДеВи нарочно притих и вообще вокруг тишь да гладь, как если бы сюда не входили сотню лет, все кабинки закрыты, нигде не подтекает вода, только крутится и жужжит вентиляция.

Я зашел в среднюю кабинку, чтоб угадать или точно быть рядом, и справлялся нарочито громко, метил прямо в воду и карикатурно насвистывал. Всхлип, еще один, но резко оборвался, будто рот заткнули ладонью, и непонятно, это смех, плач или первое после второго.

— У тебя там все в порядке? — сказал я и застегнул ширинку.

— Да.

Ух ты, ему удалось сказать это так, что даже слабоумный понял бы, что ни черта там не в порядке!

— Давай-ка подытожим… Ты только что убежал и ни с того ни с сего закрылся в кабинке, а меня кормишь враньем, причем горьким и неубедительным.

— Армани… дай побыть одному.

Да какие две мухи кусают его по очереди, что он то липнет ко мне, то посылает на все четыре стороны, я бы прихлопнул их во славу золотой середине! И словил себя на мысли, что еще вчера повернулся бы и ушел, а теперь уж боюсь представить, что он там себе надумает, нам же всем потом разгребать. На предложение выйти поболтать ДеВи не ответил, так и сидел в туалетной берлоге с минуту, но все-таки не выдержал мысленного давления. Я и так не умею прятать эмоции, а тогда вообще испугался не на шутку — лицо у него мокрое, красное, полные глаза тоски, как если бы только что похоронил любимого хомячка, и носом шмыгает на радость монстрам, а ближайшая игрушка шут его знает где!

— Не волнуйся, — сказал он и загудел молнией рюкзака, достал оттуда страшненького тряпичного зайца, сразу видно, что дело рук Тонконожки. — И вчера я… взял брелок в магазине, пока никто не видел. Это для Ви, честно…

— Воруешь, значит? Я все Оле расскажу.

— Я потом за такси заплатил!

Мда уж, распознаватель шуток у него барахлил знатно, дело серьезное. Я замолчал, чтоб не ляпнуть лишнего и дать ему высказать уже хоть что-нибудь, но ДеВи рассматривал то ли кроссовки, то ли кафель на полу, и опять тихо, как зимой на кладбище в новолуние. Меня все это дико раздражало, но я терпел, как никогда раньше, и пусть только попробует сказать, что сам ничего не понимает, просто подростковый коктейль гормонов за счет организма.

— Армани, ты говорил правду?

— В смысле за всю жизнь? Да, было пару раз.

— Я серьезно!.. Почему ты сказал, что ты наш друг?

— Правда потому что, чего пристал.

Он прищурился, будто на мне висел экран детектора лжи и показывал подозрительную искренность, но даже так не верил.

— Я думал, ты ненавидишь меня.

— Могу сказать то же самое — кто сидел, проклинал меня всю дорогу от фабрики!

— Нет, я не… Просто твои слова задели меня. Я понимаю, что ты не должен со мной ходить, но папа ответил так же, что занят и не хочет, а старшего брата у меня нет. И я знаю, что я скучный, глупый, иногда раздражаю, поэтому он не любит меня и не хочет проводить со мной время. Другие мальчики тоже так считают, а мне бы хотелось друга-мальчика — Ви просто замечательная, но это другое… Ты мне понравился, и я тоже старался понравиться тебе, думал, ты пойдешь, потому что мы друзья. Но если не хочешь, я не буду приставать к тебе после выступления.

Я не перебивал, ждал, пока выльется этот компот проблем и низкой самооценки с кусочками застенчивости, а потом случилось что-то странное. Руки сами потянулись к нему с двух сторон, упали на спину и притянули к животу, чтобы перестал молоть всякую чушь о себе — в общем, да, я обнял его, первый и по своему желанию, даже потрепал по голове, чего тут еще сказать. Телячьи нежности совсем расклеили ДеВи, он пустил пару слез мне на рубашку, а я старался не подхватить мелодию и ритм, так и стояли пару минут, но хорошего понемножку.

— Слушай, — сказал я и отлепил его от себя, — ты отличный парень, прямо-таки показательный пример того, что иногда яблоко от яблони за километр ветром уносит. В последние пару дней я узнал о чудо-игрушках, монстрах, проник в кабинет начальника, просидел в школьном подвале и побегал от маньяков, а это все можно назвать как угодно, но точно не скучным! Поэтому не выдумывай — ты лучший местный паршивец, каких еще поискать надо! И насчет дружбы… ты это брось — любимая девчонка тоже может быть другом, и я уверен, эта твоя Вио-как-ее-там с радостью выслушает все тучи на душе. А если прям мужские-мужские вещи нужно будет обсудить, можешь смело топать к своему другу Армани. Теперь у тебя есть друг-мальчик, прошу любить и жаловать!

— Правда?

— Мне татуировку на лбу набить, что ли? Я согласен максимум плюнуть и пожать друг другу руки.

Хорошо, хоть он отказался от последнего, а то я уже представил эту гадость, а вот плохо, что накинулся и стиснул живот так, что мне чуть ли не по-большому захотелось.

Удивляюсь я этим соплякам — раз-раз, смахнул слезы, поправил одежду, и вперед с новыми силами кошмарить мир, как будто ничего и не было. Еще и возле туалета нас поджидала Тонконожка, тоже набросилась на него, вжалась, прямо-таки жалостливо втерлась, небось, уши развесила перед дверью и все слышала, но держала язык за зубами. Аж скулы свело от умиления — сладкая парочка, сладкая сцена, я так диабет подхвачу с ними, хотя два дня назад меня стошнило бы сразу, так что это уже прогресс. Дружным строем мы вернулись в холл и закончили поделку последними штришками на парусах, даже вывели название на борту — Пульчиозетта[5], как бы мал да удал, разгромит всех и вся!

И тут как раз затрещали динамики под потолком, мол, срочно проходите в актовый зал за углом и налево — вся детско-родительская толпа смиренно потащилась туда, да и у меня не было сил бунтовать. Помещение оказалось громадным, хоть цирк со слонами устраивай, везде грядки кресел с бордовой обивкой, а на сцене мельтешат сопляки разной степени зрелости и что-то бубнят в смешных костюмах под крики Элизы. ДеВи с Тонконожкой ускакали к местному актерскому составу за кулисы, и мне стало неуютно в этом столпотворении. Я знал только Элизу, но она явно была занята, да и лучше не мозолить глаза лишний раз, там еще прошлые мозоли не рассосались.

Родители разбились на два лагеря, как дети малые, то бишь деловые шишки сидели на верхних рядах с серьезными минами, будто обсуждали проблемы мирового бизнеса, а те, кто не подтирался купюрами, болтали у столика со сладостями и выпечкой… Я как только увидел эту красоту, чуть не захлебнулся и позабыл обо всем на свете — сколько же там всякого было, сладкие пироги, печенье, эклеры, торт и горы конфет, настоящий утерянный рай и второй день рождения. Уже через три минуты я с жадностью уминал убийственную дозу сахара, и аппетит не портили даже два хищных темно-желтых глаза сверху. Рожа Змеевидного папаши презрительно кривилась с каждой секундой, мол, я не просто все еще тут, но и бесстыдно пожираю купленный за их счет стол. Пошла к черту, гадюка серебряная, — имею право есть, сколько влезет, а влезет еще много, не сомневайся!

Я отвернулся от него и честно попытался вникнуть в сюжет спектакля — как я понял, в средневековом королевстве стали пропадать дети, жители в страхе, а их следопыт не может ничего сделать, трудно придумать аллюзию пожирнее. С одним только отличием — здесь дело быстро раскроют, и будет долгое счастливо всем, кроме монстра, а в жизни наоборот пока что. Не знаю, кто отвечал за постановку, но хотелось руки ему оторвать — я зевал даже с набитым ртом, хотя Элиза и пыталась выдавить из малявок экстракт артистичности, но там без толку, не волшебница все-таки. Может, я бы и влез на помощь, не выползи на сцену Слизняк с Богатенькой Выскочкой в роли короля и королевы, и все желание отпало напрочь, пусть позорятся. Надо признать, что именно у них талант притворства на высшем уровне, так мастерски сыграли великодушных правителей, что аж забавно. Детектив тоже был из высшей касты сопляков, кто позабирал главные роли, а простые дети играли похищенных, монстров и массовку — никакого неравенства, вы что, это так жребий выпал, все по-честному!

На меня набросилась парочка папаш с расспросами, чего это я такой молодой, а уже сынишка в школе штаны просиживает, пришлось долго и нудно объяснять, что к чему. Кто-то там нахваливал отпрыска за минутную роль дерева, а у другого еще одна дочь родилась, то бишь ничему жизнь не учит, а он даже лыбился и все рассказывал про ручки-ножки с личиком — фу, мерзость какая, я же ем! Я искренне спросил, что здесь хорошего, и все быстро переросло в тираду с кучей ненужных советов, мол, каждый мужчина должен воспитать сына и что-то про дом с деревом, а я молодой, ветреный и ничего еще не понимаю. Ой, с такими фанатиками схема проста как три копейки — улыбаться и кивать, будто случилось чудо и они взаправду переубедили меня за пятнадцать минут.

— Полно вам, мистер Коллин! — послышалось вдруг прямо над ухом из-за спины.

Я подпрыгнул, как испуганный кот, глаза бешенные, волосы дыбом — повезло, что не ткнул никого вилкой и не рассыпал пирожные, иначе без жертв точно не обошлось бы. Вежливый тон Три Полоски ни с чем не спутать, но от неожиданности и коньки можно отбросить, а тот стоит себе, как ни в чем не бывало, руки за спиной, полоска рта нахально растянута, в общем, довольна впечатлением. Вот так новости, я думал, он продал душу Мудрому Филину и не может выйти за шлагбаум фабрики, ан нет — старый тролль выбрался из пещеры, да еще и приоделся в белую рубашку, пиджак и брюки, хоть и столетней давности, но все-таки.

— Не мог и в мыслях представить, что вы, мистер Коллин, бываете родителем.

— И правильно — такое не под силам даже воображению.

— Знаете, как переменчива жизнь и в особенности люди, — продолжал он зачитывать цитаты из сборника мудростей. — Вот бывает, что человек, до боли в челюстях не выносивший вкус засоленной рыбы в детстве, наслаждается ею — возможно, даже сильнее других — в зрелом возрасте.

— Очень рад за них, — проскрипел я и сменил тему, а то хватит всем вокруг болтать о детях, причем о моих, причем невозможных ни в одной точке пространства и времени: — Лучше скажите, какими судьбами тут вы? Правнук? Праправнук? Неужто… прапраправнук?

— Вам бы все шутить, мистер Коллин, — сказал он как-то даже печально, будто я сморозил что-то совсем обидное. — В каком-то смысле вы угадали трижды, но я склонюсь к ответу, что именно правнук. — И задумчиво прищурился вдаль.

На сцене репетировали отрывок в декорациях базарной площади, где собралась куча народу и все болтали почем зря, пока вдруг не выбежал ДеВи с криками сумасшедшего, лицо красное, аж вены на лбу выпирают от усилий. Он кричал, мол, в полночь слышал мелодию дудочки за рекой, и дети сами шли на этот звук, но, ясен пень, его подняли на смех, как и любого порядочного гения, а многие смеялись еще из-за эмоциональной игры. Я даже не пожалел потратить минуту внимания на него — не отличник театральной академии, но разбавил местную скуку, а это главное.

— Ах что же это происходит: не ценят искусство, эх, не ценят — ныне бесталанные принцы и принцессы получают невообразимое количество времени, пока зритель вынужден краснеть на первых рядах театров, видя убожество их триумфа! К счастью, среди юных актеров есть и радующие мой старый, замыленный взгляд, живые и вместе с тем артистичные от природы ребята. Я и про вашего мальчика говорю.

— Он не мой.

— Уверяю вас, в последние дни вы можете называться родителем более, чем половина присутствующих здесь отцов, и однозначно более, чем его отец. Мне радостно, что вы поладили и даже привязались друг к другу. Не гордость ли за него я вижу на вашем лице?

— А вы из фонда по семейным отношениям, что ли?

— Я всего лишь старик, который удивляется всему многообразию жизни: в то время пока одни не желают детей, другие мечтают об этом счастье и всю жизнь страдают, если не способны наблюдать за тем, как растет их чадо.

— Спасибо, обойдусь. Может, вы назовете хотя бы один плюс этого?

— Плюсы и минусы, достоинства и недостатки… Очень изменчивые, непостоянные величины. Из своих долгих, поистине долгих лет жизни я вынес множество вещей, одна из которых такова: человек нуждается в заботе о ком-то, будь то любимый человек, дитя, домашнее животное или цветок — простите мне столь неравнозначные сравнения, но это правда. Я вижу смысл не в продолжении кровного рода, поскольку дитя может быть принято из другой семьи, а в том, чтобы вырастить из него существо, достойное называться человеком. Представьте мировые весы: чаша принцев и чаша подданных — назовем их именно так! Конечно, есть еще и третий вид, четвертый, пятый, ведь мир не делится на черное и белое, но все чаще появляются столь черные души, что белого за ним и не видно. И я бесконечно благодарен тем, кто порой во вред себе пытается отбелить юные умы, что, однако, занятие крайне бесполезное, если не делать этого вместе с их родителями. Простите старика за чрезмерную говорливость — эта тема живо откликается в моем сердце.

На самом деле, Три Полоски говорил что-то занятное, я бы поболтал с ним, когда тянет на философию, дождливым вечерком эдак за кружечкой чая, но почти весь монолог пришлось слушать вполуха. Дело в том, что стальное пятно наверху шевельнулось, поднялось с кресла и поползло меду рядами, причем даже не ко мне, а к Элизе, уже обвивалось вокруг нее десятками колец. И по лицу понятно, что там далеко не светская беседа, как у нас со стариком — небось, Змеевидный папаша спросил про какого-то итальянца с бухты-барахты, припомнил ее положение в школе, а то и про пощечину, если прознал об этом. Ох, и мерзкая пасть, улыбочка на месте, а клыки торчат и с них уже капает яд, сейчас как вцепится, мало не покажется. В ответ Элиза могла только краснеть и задыхаться — срочно заклинателя змей сюда, хотя бы ради нее, на себя-то мне плевать!

— Мне кажется, этот мальчик многому научился от вас, не так ли?

— Ага, питаться дешевой лапшой, рыться в чужих вещах и строить макаронные корабли, — сказал я в половину мозга, когда мысли еще другим забиты были.

— Вы, мистер Коллин, — хороший человек, и этого вполне достаточно, чтобы дать ребенку главное. Благодаря вам и вашей ромашке у Вселенной есть шанс пополнить нужную чашу весов.

Я поблагодарил за комплимент, наскоро попрощался с Три Полоски и на всех парах помчался за кулисы. В одном старик точно прав, а именно, что паршивца еще многому учить надо, и мне жутко захотелось выдолбить ему на подкорке, чтоб не смел сдаваться на радость всем гадам, лучший урок будет!

Уже удача, что не прогадал со стороной мальчиков, просто шел на запах потных носков и подмышек, свистнул ДеВи и сказал, мол, быстро тащи сюда штаны его королевского величества. Нехитрая мысль дошла к нему с задержкой, я как раз успел выглянуть на сцену, убедился, что Слизняк еще смотрит за унижением Элизы, но в другой одежде — тут само мироздание удачно сгребало нам в руку все карты.

ДеВи пошел на авантюру без лишних слов и отговорок, так что очень скоро держал в руках перламутровые штаны-парашюты, а у меня мелькали сотни способов в них нагадить, и пусть молится, чтоб не буквально. Мстительная рулетка все крутилась в надежде на лучшее, то бишь худшее, то ли вырезать сердечко на заднице, то ли подложить туда шоколад, но вдруг светлая голова выдала идею на миллион, еще и древнюю, жестокую и простую, как мир, сам дьявол обзавидуется. И вот я рванулся в школьный туалет, будто после тухлой еды с заправок, вывернул штаны и провел по колонне муравьев на стене, собрал всех, кого мог, а за одно щепотку пыли с паутиной. В общем, начинил взрывчатку будь здоров, передал ДеВи, тот заминировал на том же месте и даже складки повторил — теперь ждем обратный отсчет.

Слизняк нырнул за кулисы на пару секунд, вылез из той одежды и запрыгнул в королевскую, да так быстро, что ни меня, ни подвоха не заметил. Мы прилипли к щелке с видом на сцену и стали ждать представления, но уродец промямлил первую фразу, вторую, я даже расстроился, что муравьи успели сбежать или вообще оказались пацифистами. Так-так, уже на третьей поправил мельком трусы и голос растерял всю деланную артистичность, а потом пошло-поехало — заойкал, завертелся, как током жахнутый, метался по сцене макакой и визжал, а все смотрели на это шоу без понятия, кто запихнул такое в сценарий. Я и не думал, что все получится куда интереснее — дело в том, что он стянул с себя не только штаны, но и трусы, даже не понял, что светит задом и малюсеньким причиндалом на полшколы, хлопает себя по голым булкам, как в барабаны, а каждый в зале видит черное бугристое пятно-родинку на левой. Наверное, смеялись не только те, кому он когда-то насолил, а вообще все зрячие — сопляки тыкали пальцами, Элиза прикрывала рот планшеткой, а сборник пап у сладкого столика разразился хохотом во весь голос. Вот это уже настоящее представление, не на оскар, конечно, но полный зал оваций обеспечен, я бы даже заплатил за повтор.

Кто-то из учителей уже хотел остановить этот сеанс нудизма, но Слизняк вообще ничего не соображал от кучи ощущений и вместо закулисья грохнулся со сцены и неловко рванулся со спущенными на лодыжках штанами на выход. И после такого приятнее всего было уидеть лицо Змеевидного папаши, у которого глаза горели адским пламенем над углями-щеками, блюдо аля печеная кобра готово! Еще и заходит в актовый зал какая-то грозная дама, грубо берет его за рукав пиджака и ведет следом за миниатюрной копией — может, даже директриса, которая явно решила, что это намеренная выходка и далеко не первая в его списке.

Ясно теперь, почему мне всю жизнь не везло — мешок удачи копился, чтобы свалиться на меня в нужный момент!

А если смех продлевает жизнь, мы с ДеВи стали бессмертными, вдобавок пресс накачали — катались по полу так, что еле успевали дышать, но Элиза скомандовала доиграть кусок пьесы, и мелкий смылся на сцену. Я все не мог успокоиться, прокручивал это в голове раз за разом и молился, чтобы кто-то щелкнул хотя бы пару фото.

Тонкая шторка посреди гримерки вдруг затряслась, будто кому-то из девчонок захотелось поглядеть на прыщавые ляжки и безвкусные трусы с машинками, и снизу показалась голова Тонконожки. Она нагло проползла ко мне и выпрямилась, но сразу же качнулась и согнулась пополам, как последняя пьянь, а лицо бледнее, чем у смерти, с синяками в стиле китайской панды.

— Армани, мне плохо, — шепчет она полудохлым голосом. — Голова кружится, и живот болит… А еще кровь. На ноге.

Белые вещи и без того предатели, а на ней сияют колготки цвета снега и там не просто пятнышко от ранки или содранного прыщика, а… Етить вашу мать налево трижды в полночь! Я прикрыл ее какими-то лохмотьями и потащил подальше от ненужных глаз, времени объяснять нет, а увидят — засмеют по полной программе. Кое-как с тонной подсказкок я нашел женский туалет, к счастью, пустой, да и стыдно не стыдно, а у меня миссия государственной важности, так и скажу в случае чего. Чтоб вас, мелочь, ни секунды без приключений не можете…

Я направил Тонконожку в кабинку и сорвал пару сухих салфеток со стены, сунул ей, параллельно перебрал нецензурщину на родном.

— Вытри там все как-нибудь… И сиди, жди на унитазе, пока не вернусь.

— Ты отведешь меня в медпункт? Это на втором этаже…

— Да не умираешь ты, успокойся! Ты… короче, ты никуда не уходи, а я принесу все, что нужно. Только не паникуй!

А я вот себе разрешаю! Дело дрянь — стою в центре женского туалета с наиглупейшим видом, ворох проблем сидит на плечах и ножки свесил, а в голове беспорядок ни черта не творческий. Я не совсем идиот, понимаю, что нужно достать прокладки, желательно малюсенькие с надписью для детей, но вопрос в том, за кой шиш их покупать. Со сдачи остались жалкие копейки, а туалетной бумаги и в школе полно… Попросить? Украсть? Даже не знаю, что хуже… Не подойдешь же к случайной женщине с просьбой одолжить пару штук, да и в магазине взгляды будут немногим страннее… Еще и колготки новые нужны — тут полный провал, начиная от вида и до размера. Да плевать мне на ее удобства — взрослый мужчина без ребенка покупает детскую одежду, это уже точно страннее некуда!.. Ох, представляю, как она будет клянчить объяснение, хотя я и сам не то чтобы ас в этом и как-то не нанимался для уроков сексуального просвещения! Какого черта эта беда приперлась так рано, еще и в середине дня — а вдруг и правда там у нее что-то посерьезнее и с каждой секундой в двери стучится полный капец?! Такому задохлику по-любому опасно терять кровь, того поди еще в обморок грохнется… Так, какая там первая помощь при месячных… тьфу ты, при обмороках!

Примерно такая каша из семи круп варилась в мыслях. А часики-то тикали…

Я готов был упасть на колени и взмолиться лампочке, но ангел замучался ждать приглашения и сам спустился к нам, святейшее и полезнейшее, с учетом момента, создание. На фоне дверного проема Элиза и правда светилась, а белая блузка напоминала крылья, не хватало только божественных трелей, но почему-то попутно протирала влажные глаза. И сразу же вздрогнула при виде меня, схватилась за дверную ручку, будто бежать уже хотела — картина, конечно, из рубрики самых странных, но я все-таки не в хоккейной маске с мачете наперевес стоял и вообще у них же хваленое равноправие, мол, где хочу, там и писаю.

— Это уже слишком! Выметайся отсюда быстро! Я многое могу понять, но…

— Помоги ей, — проскулил я, как если бы сам был ранен на правый бок.

И не надо быть актером, чтоб мой вид и голос быстро развеяли всю злость и недоверие, я указал на кабинку и отвернулся к раковине, открыл кран на всю, чтоб никого не смущать (себя — в первую очередь). Элиза исчезла там на пару минут, о чем-то шепталась с Тонконожкой и успокаивала, мол, это естественно, не смертельно, да и с кем не бывает, разве что с парнями. За это время я умылся ледяной водой до онемения щек, а под конец застал мою спасительницу за тем же занятием на соседнем месте. На ней не так чтобы куча беспокойства, да и раздражения тоже, а глядя на мою испуганно-раздраженно-уставшую рожу она вообще рассмеялась — попробуй разберись, это к добру или сегодня всемирный день поехавшей крыши, но хоть что-то хорошее в ее адрес сделал.

— Я восхищаюсь твоему умению попадать в неловкие ситуации. За нее не беспокойся: я дам ей все необходимое, куплю чистое белье и принесу одежду… и что-нибудь поесть, а то бедняжка выглядит очень слабой. — И она посмотрелась в зеркало, стала протирать веки салфеткой.

— Этот гад все-таки постарался? — сказал я и кивнул с намеком на слезы.

— Нет, нет, я не плачу… То есть плачу, конечно, как ты можешь видеть — чего я, кстати говоря, очень не люблю! — но это не печаль. Просто так мне легче выражать чувства. Любые чувства… — Она раскинула руки, будто хотела мне врезать, но вместо этого наскоро приобняла, чисто ради приличия. И это сбило с толку посильнее удара. — Спасибо тебе.

— Не понимаю, о чем ты!.. Это вовсе не я подложил ему муравьев с соседней стены, — сказал я без тени серьезности, еле сдерживал смех.

— Да уж, тебя трудно было не заметить…

— Такую шпалу, как я, имеешь в виду?

— Сам сказал, — рассмеялась она звонко, это вдруг напомнило Олю. — Бежал со штанами в руках, как иностранный шпион, но… муравьи, серьезно? Немногим ты отличаешься от наших учеников…

— Хочешь победить льва — думай, как лев!

— Я категорически против подобных методов, и ему теперь несладко придется, но… какая-то темная часть меня злорадствует — оттого и плачу, наверное. Теперь он, может, будет вести себя потише на уроках. Если, конечно, они еще будут у меня… Впрочем, я думаю, что после сегодняшнего вряд ли кто-то вспомнит о пощечине. Так, а теперь точно выметайся отсюда: мне еще многое нужно сделать с твоей… родственницей.

Напоследок я тысячекратно поблагодарил Элизу, она добрейший человек, каких всего горстка на весь мир — надо причислить ее к лику святых раньше срока, а как разбогатею, поставлю памятник перед школой!

Перерыв тянулся еще с полчаса, как жеванная не один день резинка, то бишь почти безвкусная — папаши обсуждали случай дня, Три Полоски болтался со своим правнуком, а после стресса еда уже не лезла в желудок. Элиза вернулась в актовый зал, подмигнула мне, мол, с мелкой все в порядке, и стала объяснять нашу часть. И вот момент славы для отцов и всех похожих на них — ага, размечтался, нас просто расставили на сцене, будто мы дожидаемся возвращения наших оболтусов, кто нервно ходит по дому, кто топит камин, а кто с хмурым видом что-то чинит в кресле. Вдруг сопляки прибегают домой, живые, здоровые, приторный конец, все обнимаются, а ДеВи так вообще в своей манере чуть не выдавил из меня торт с пирожными, но уже через верх. Всем спасибо, все свободны, отмучались — на сцену выползли в ряд все горе-актеры, кроме голозадых, и, к счастью, Богатая Выскочка на другом конце строя, даже Тонконожка доковыляла кое-как, выглядела уже получше.

Мы откланялись, помахали пустым креслам, а я неожиданно для всех посадил ДеВи на шею и выпрямился во все носки, закричал — пусть знают, кто тут лучший, не какие-то там принцы, а простые подданные. Папаши-фанатики подхватили идею, и очень скоро добрая часть детей сидела на шеях отцов уже не в переносном смысле. В душе не знаю, зачем это сделал, просто так, на радостях — плевать на все и всех, мы очень весело провели время и даже отомстили гадким обидчикам. Открывайте шампанское!

[1] Вероятно, здесь имеется в виду цвета на флаге Италии — зеленый, белый и красный, в чем Армани видит ассоциацию с пастой: базилик, мука, томатный соус. — Прим. авт.

[2] Вид пасты, которая имеет лентообразную форму. — Прим. авт.

[3] Святая моцарелла (с лат.)

[4] Пасты различной формы: пенне — в виде трубочек со скошенными концами (в России их называют «перьями»), диталини — короткие трубочки, похожие на наперстки, ротелле — колесо со спицами. — Прим. авт.

[5] Pulciosetta (от итал.) — шелудивый, т. е. маленький, блохастый, паршивый (тот, кто болен паршой). Армани имеет в виду название детей «паршивцами».