Первопричина: Лагерь смерти

Глава 36

Три дня спустя. Убежище. Влад.

Лучше, к сожалению никому не становилось. Потеря деда, слишком сильно по всем ударила. Всё валилось из рук, делать что-нибудь не хотелось, вылазки я отменил. Работали в это время только двинутый Лазарев и Серафина которая отгоняла отряды шарахающихся повсюду солдат и сканируя разумы получала разведданные.

Данные эти, как радовали так и расстраивали. Радовало то, что Марта совсем с катушек слетела и выходками своими довела Вальтера до самоубийства. Довела грамотно, подстроила всё так, что Вальтер, теперь будучи в качестве домашнего питомца разжился целым пистолетом который эта фрау на столе забыла. Разжился, выстрелил в Марту и тут же приставил пистолет к виску. Вот только ни Марту, ни себя, этот хмырь не убил. Патроны были холостые. Однако за такую выходку, был схвачен, жестоко избит Мартой и её верными помощниками, а после… А после, по подсказкам Серафины, фрау Бригг сделала с Нойманном нечто настолько мерзкое и противоестественное, что данный герр теперь сидеть не может. Живёт в углу, спит на коврике, питается объедками и вагиной Марты, что считает унизительным и страшно желает отделить её вагину от тела. Но, поскольку трухло, а наезжать на начальницу лагеря это не заключённых избивать, то молчит в тряпочку и только в мечтах своих уничтожает паяльной лампой половые органы фрау-мадамы.

Ну ещё, он получает установки от Серафины. Тонкое влияние на разум, незаметное внушение, и поэтому в случае очередного ублажения Марты ротом, герр Нойманн неосознанно, но болезненно прикусит ей клитор.

Мерзко, погано, лишнее… Но пока Марта сосредоточена на своём Вальтере, заключённых она не трогает. И это…

Не радует меня то, что совки не устроили наступление. Вообще никак не двинулись, даже артой не накрыли. И это говорит о том, что или арты нет, или они готовятся к чему-то. Вот только к чему? Если верить Серафине, а не верить ей нельзя, то Марта знает о том, что скоро на этот участок стянут подкрепления, как из тыла, так и с других участков фронта. Да что там скоро, оно уже стягивается, и

когда все они прибудут. Тогда… Совков сметут, раздавят, растопчут. Такой выходки, то есть травления немцев их же газом, советам не простят и поэтому…

Я должен быть там. Должен помочь. А кому должен? Походу себе и своей совести. Пусть мы очень разные, но во многом схожи. Я, в можно сказать в первой жизни, родился в семидесятых и хорошо всё помню. Да и Тёмная Империя, несмотря на своё название, по сути являлась рассадником социализма и коммунизма. И если так... Я не должен допустить уничтожения СССР. Не должен и всё.

— Хватит лежать! — поднимаясь мотаю головой. — Надо расхаживаться и хоть что-нибудь делать. Пойду к Лазареву, он может поднять настроение.

Лазарев находится в лаборатории. Стоит у стола, приложив палец к подбородку внимательно смотрит на сидящую в клетке крысу. Которая, держась лапами за прутья, скалится и смотрит на Лазарева как на дерьмо.

— Я думал ты бомбу собираешь…

— Тут нечто более интересное. Владислав, знакомьтесь, Лариса.

— Приятно познакомиться, — наклоняясь протягиваю крысе палец. — Лариса…

Лариса, к моему глубочайшему удивлению, хватает лапками палец, пожимает и показав Серёге язык гордо поднимает голову.

— Нихрена себе…

— Ага, и я о том же, — пожимает плечами Лазарев. — Моя кровь, а уменя с недавних пор не просто кровь, плюс излучение арданиума. И вот… Интеллект Ларисы растёт и уже на уровне двухлетнего ребёнка. Обратите внимание на её лапки.

— Задние длиннее, передние… А это уже не лапки, это ручки. Строение, длина, противопоставленный большой палец. Ну, как себя чувствует наша красавица?

Крыса смущенно отворачивается, хватает кончик хвоста и скалясь теребит его.

— Поздравляю доктор, вы создали разумное существо.

— Ну, об этом пока рано. В смысле так говорить пока рано. Признаки разума, не есть разум. Да, Лариса замечательная крыса, но пока она всего лишь животное.

На такое заключение, крыса закрывает лапкой глаза, второй машет на доктора, а после… После крутит пальцем у виска, мол совсем двинулся, Лазарев. Вцепляется в прутья решётки, подмигивает мне и щурясь смотрит на Серёгу как на врага народа.

— Попрошу девушек чтобы кормили её чем-нибудь вкусным. Кстати, с бомбой что?

— Хм, с бомбой… С ней двояко. Она готова. Взрывать можно хоть сейчас, закончить корпус и всё. Но! Арданиум. Понимаете, Владислав, арданиум под воздействием радия, немного изменил свои свойства. Если верить тому что я чувствую исследуя эти кристаллы, могу сказать что взрыв будет сильнее чем я предполагал. Однако излучение будет интенсивнее и опаснее. У нас получилась грязная, арданиумная бомба. Всё живое, в зоне шестнадцати километров от взрыва… Спонтанный и неконтролируемый рост клеток, сверхбыстрое деление, и соответственно — мутации. Те кто попадёт в зону заражения мутирует в комки шевелящейся плоти. Но вы не волнуйтесь, изучая эту чудовищность, я научился выращивать подходящие кристаллы. Радий, нам больше не нужен. Да и бомба с такими кристаллами станет хоть и опаснее, но значительно чище. Почти безопасной.

— Ты это, аккуратнее. Я не хочу…

— За мной, — улыбается Лазарев.

Уходим в старую, разгромленную лабораторию. Останавливаемся у двери. Лазарев вздохнув хватается за ручку и улыбаясь открывает. А внутри… На стене и полу, проламывая бетон растут красивейшие фиолетовые кристаллы. Которые при нашем появлении начинают светиться немного ярче.

— Поразительно, не правда ли? — заходя спрашивает Лазарев.

— Не то слово…

— Я прихожу сюда за вдохновением. Эти кристаллы… Владислав, эти кристаллы, меняют не только живые организмы, но и «Первопричину.» Под действием арданиума, вещество полностью меняет свои свойства. Если проще, то все кристаллы превращаются в арданиум. И это значит… Эх, мне даже пятисот лет не хватит на то, чтобы раскрыть хоть малую часть тайн арданиума. Кстати попробуйте, на вкус нечто невероятное. Да, я тоже могу их есть.

Отрываю кристалл, пробую… На вкус и правда что-то с чем-то. Описать всю гамму вкусовых ощущений… Нет, не получится, таких слов ещё не придумали. Однако… От съеденного кристалла, по телу буквально разливается сила и лёгкое приятное опьянение в перемешку с возбуждением. Опять же не уран, в десятки раз слабее, но тоже ничего.

— Браво, доктор. Как только выберемся отсюда, мир переверну, но обеспечу тебя путёвой лабораторией.

— Спасибо, — смущается Лазарев. — Но лаборатория. Боюсь в моём случае, это лишнее. Мне хватает попробовать кристалл на вкус, разжевать и проглотить, тогда я начинаю понимать его свойства. Да, пока не полностью, в основном инстинктивно, но я знаю — всё это развивается и усиливается. Я работать…

Вот ведь псих. Но настроение всё же поднял. И мыслей подкинул. Кристаллы арданиума растут, при этом меняют «Первопричину» превращая её в арданиум. Соответственно, скоро изменится всё месторождение. Такая чудовищность не должна попасть в руки фашистам. Надо спешить. Надо заканчивать бомбу и валить отсюда. Пойду искать металл, хватит сидеть. Ещё надо девушек в себя привести. Нет надо чтобы они грустили, не время. Ну и место гибели деда посетить не помешает.

Два дня спустя. Фронт. Блиндаж.

Над столом, держа в руках керосиновые лампы, стояли двое. Пожилой усталого вида седой генерал и молодой абсолютно лысый с погонами капитана НКВД. Оба хмуро смотрят на карту, курят и вспоминая последние, можно сказать благоприятные события думают как быть дальше.

— Товарищ капитан, — вздыхает генерал и указывает левой рукой на карту. — Странные дела происходят в лесу, если верить вашим докладам.

— Соглашусь, — кивает капитан. — Дела и правда непонятные. Но для нас полезные. Вот здесь, в тридцати километрах от лагеря Идельштайн, на железнодорожной станции. Разведчики докладывают, что там уничтожено несколько составов снабжения. Практически в одном месте и это не может быть совпадением потому что вместе с поездами уничтожалась и станция. Кроме того, уничтоженный и сошедший с путей бронепоезд, на долгое время перекрыл ветку, что сейчас играет нам на руку. Третий состав, его пропустили, но сделали это специально. Диверсия в тылах врага, на передовой. Показательная, что немаловажно. Настолько хорошо и грамотно организованная, что враг пребывает в состоянии паники. Потери личного состава чудовищные. По самым скромным оценкам, пару тысяч солдат погибли. Столько же отравились и на долгое время потеряли боеспособность. Кто бы это не делал, они на нашей стороне. Потому что это не может быть обманом.

— Не могу поспорить. А ещё, кто-то знает что именно и когда перевозят немцы. И обстановку на фронтах тоже. Сперва газ применили южнее, через день севернее, а до нас дело не дошло. Денис Матвеевич?

— Думаю, там большой партизанский отряд, — щурясь смотрит на карту капитан. — Причём отряд не из простых мужиков, там судя по действиям товарищи опытные и дело своё знающие. Без разведданных, подготовки и должных навыков такое не провернуть. В случайности же я не верю. Только вот не понимаю почему они к нам не выходят. Если они помогают нам, то хоть какой-то знак подать должны были.

— Немецкая пропаганда, — кривится генерал. — Мы же по их россказням своих не жалеем. Виновные, невиновные, всех без разбирательств к стенке ставим и в затылок расстреливаем. Я думаю, поскольку лагерь рядом, это сбежавшие солдаты козни строят. А выходить к нам боятся. Или не хотят? Но тем не менее, Денис Матвеич, смотри какие орлы. Снабжение нарушили и от смерти нас уберегли. Доехал бы состав до фронта, то… Надо их найти, выйти на контакт. Согласятся — примем, нет так хоть оружием поможем. Что скажешь?

— Опасно, — мотает головой капитан. — Хорошо если так, а если нет? Людей потеряем, а их у нас и так кот наплакал.

— Пошлю Нестерову.

— Максим Иваныч, — округляет глаза капитан. — Она девчонка. Ей пятнадцать…

— А у меня тут все, мальчишки и девчонки. Бабы и немного стариков, — присаживаясь хмурится генерал. — Сам видишь, Денис Матвеевич, кто в окопах родину защищает. Один взрослый, опытный, а на него двадцать-двадцать детей, тридцать баб и десяток едва живых стариков. Некому кроме них врага бить и в разведку идти тоже некому.

— Оружие…

— Оружия полно, — прикуривая сигарету хмурится генерал. — Но само оно не стреляет, а держать его некому. А те кто есть, или впервые его в руки взяли или вообще не понимают с какого конца винтовка стреляет. Нет, Денис Матвеич, это не пораженчество, ты меня знаешь, в нашу победу я верю, в бойцов верю, и в нас с тобой тоже. А ещё я верю, что если есть те кто против фашистов, то нам надо их найти и, или договориться или сюда доставить.

Мрачно глядя на генерала, капитан протирает платком лысую голову, вздыхает и… Хоть и не так давно, но генерала Быстрицкого, он знает. И знает что если Максим Иваныч что-то в втемяшит себе в голову, то от этой идеи не откажется. Плюнет на приказы, сам с автоматом пойдёт в атаку, но дело сделает. За что получит нагоняй, отхватит выговор и тут же благодарность. Ставка его как уважает, так и ненавидит. Самовольство, безрассудство, самоубийственные операции. Но фронт под его руководством держится не отдавая врагу ни метра. Чутьё Быстрицкого, ещё ни разу не подводило. И будет удивительно если подведёт.

— Хорошо, товарищ генерал, — надеясь что и в этот раз предчувствия его не обманут кивает капитан. — Но я пойду с ними.

— Одного меня оставить хочешь? Капитан Горчаков, ты о чём думаешь? Нас здесь двое кадровых офицеров в строю осталось, командовать кто будет? Прикажешь мне снова детям звёзды на погоны лепить?

— Нестеровой прилепили, и не ошиблись. Отличный специалист получился, да и командир из неё отменный. Хотя да, в пятнадцать лет, комроты… Времена тяжёлые.

— Если бы просто тяжёлые, — устало вздыхает Быстрицкий. — Они катастрофические. Подкрепление из Сибири всё никак дойти не может, две дивизии обещали, танки, артиллерию, а их всё нет и нет. То эти сволочи эшелоны бомбами накроют, то тварь какая-нибудь диверсию на путях устроит. Провизии не хватает, из продуктов только консервированные каши и вяленая рыба. Чай, табак и сахар в жесточайшем дефиците. А это нам необходимо. Нам хоть как-то надо настроение поддерживать. Политработники, твои подчинённые уже глотки сорвали, требуют у меня хоть что-нибудь из этого.

А я что? Ну выдаём по несколько грамм спирта, но сам знаешь это такая себе помощь. Медикаментов много, но с фельдшерами и врачами беда. Настолько беда, что вчера на должности санинструкторов восьмерых девчат приняли. Старшей четырнадцать. А она пошла, она побежала раненым помогать. Я сам видел, у неё глаза горели. И у всех у них горят. Перепуганные до полусмерти, голодные, но они стоят. Они понимают, что как только фронт рухнет, фашисту на Свердловск дорога откроется. И тогда всё, тогда точно конец. Враг ударит, две армии, южнее и севернее, попадут в окружение и перестанут существовать. Узнав это, Япония и Британия ударят с востока и сметут приморье. Америка тоже не отстанет и надавит с Юга. Поэтому и держимся. Потому что понимаем, что отступать больше некуда. Да, есть ещё одна линия обороны, но боюсь после прорыва фронта, она не выдержит. Давай, Денис Матвеич, зови Нестерову.

Нестерова является через полчаса и представляет из себя крайне жалкое зрелище. Низенькая, худенькая, бледная девушка. С огромными зелёными глазами, острыми чертами лица и выбивающимися из-под шапки короткими рыжими волосами. Телогрейка не по размеру, явно великовата, но меньше уже не бывает. Валенки на которых одни заплатки, на руках вязаные рукавички…

— Товарищ комфронта, — вытянувшись говорит она. — Лейтенант Нестерова…

— Отставить, — морщится генерал. — Ты проходи, дочка. Куришь? Закуривай. Что-то вид у тебя усталый… Чайку? С сахаром. Ты не стесняйся.

— Спасибо… — взяв сигарету кивает Нестерова.

Стоя у стола, Горчаков невольно усмехается от такого обращения с лейтенантом. Но против ничего не имеет и говорить про устав не собирается. Быстрицкого здесь любят и уважают все. За глаза величают или батей или дедом. Что по мнению Горчакова очень даже хорошо. Старик строг, но справедлив. Умён, знает что говорить и даже в такой безвыходной ситуации умеет найти подход к каждому. Возможно, это и помогает трещащему по швам фронту держаться.

Нестерову быстро вводят в курс дела, ставят задачу после чего строго настрого приказывают вести себя осторожно, поступать обдуманно и обязательно вернуться живой. Генерал хвалит её, вспоминает заслуги. Однако Горчаков видит, что никаких эмоций Нестерова не проявляет. Ей не страшно, предстоящая вылазка в тыл врага её совершенно не пугает. Её не смущает похвала, она на это не реагирует. Её даже не волнует то что рядом капитан НКВД, о котором среди бойцов ходят не самые хорошие слухи. Она солдат и несмотря на возраст, давно уже отринула всё лишнее.

— К утру, пока темно, вам нужно выдвинуться, — глядя на карту говорит Быстрицкий. — Капитан Горчаков идёт с тобой. Он опытнее, слушайся его. Вопросы есть?

— Так точно, есть. Товарищ комфронт, сколько бойцов с собой брать? У меня в роте на ногах тридцать человек осталось. Совсем молодых и старых, тащить такую даль смысла нет. Замедлят передвижение, привлекут внимание.

— На твоё усмотрение, дочка.

— Тогда возьму десятку. Сержанта Никифорова разрешите поставить моим замом. На этом всё, разрешите идти?

— Иди дочка, — выдыхает Быстрицкий и как только Нестерова выходит смотрит на Горчакова. — Видишь?

— Вижу. Такая молодая, а уже столько всего видела. Не место им таким на войне. Ну что, пойду группу готовить. Надо маскхалаты получить, патроны, провизию в дорогу. Операция предстоит не из лёгких.

— Удачи, Денис Матвеич. На складе скажешь что по моему приказу, пусть выдадут тушёнку, махорку и сахар. И осторожнее.

Выйдя из блиндажа, Горчаков хмыкает, кивает шарахнувшемуся от него красноармейцу и идёт к Нестеровой.

По пути размышляет о жизни, войне и людях. И капитан НКВД как никто понимает что война не только здесь, на передовой, она внутри страны. Искалеченный, практически уничтоженный огрызок Советского Союза, продолжая сопротивляться, буквально захлёбывается от внутренних врагов. Банды и секты лезущие как грибы после дождя, не хуже фашистов расшатывают и без того стоящее на коленях государство. Предатели, перебежчики, бандиты, главы разнообразных религиозных культов. Все они, добивают измученную войной страну.

Бандиты грабят, убивают и даже в такой ситуации пытаются нажиться. Новоявленные святые отцы и матери, восхваляя выдуманных богов, обещая народу спасение ведут его к гибели. Вещают что война, это кара высших сил за неверие. Предлагают искупить, откупиться, покаяться. Приносят жертвы, проводят кровавые ритуалы, устраивают диверсии на производствах. И всё это тогда, когда для победы нужны каждые руки.

— Да, нас боятся, ненавидят, — недевая шапку криво улыбается Горчаков. — Но без нас, бояться будет уже некому. Стоящая на коленях страна рухнет. Пусть считают уродом, тварью, мне плевать, но уничтожить родину я не позволю. Ни внешним врагам, ни внутренним. А всё же интересно, что там за партизаны в лесах засели. А главное — сколько их? Так разрушить целую станцию… Очень интересно что там за бойцы такие.