Плохие новости

15

Комната была одновременно и захламлённой и пустой. Множество складных стульев стояли беспорядочными рядами слева, прямо напротив возвышения за брусом справа, где стоял блинный стол и еще больше стульев на самом возвышении. Прямо, напротив двери, ведущую в коридор, было окно, через которое было видно каменную стену, наверное, кого-то еще учреждения. Стены комнаты пестрили плакатами на тему пожаров, наркотиков, спида, приема Хеймлиха, а также последствий открытия новых школ. Мужчина и женщина сидели за столом, а еще несколько человек сидели на хаотично расставленных стульях.

— Садись сюда, — сказал один из детективов Перышку, указывая на стоящий рядом стул, и прежде, чем она успела сказать, куда он сам мог бы присесть, он ушел продолжать беседу с людьми за длинным столом. Поэтому она просто села.

Перышко была просто в бешенстве. Все должно было происходить совсем не так, попалась как дешевая мошенница. Должен был состояться разговор, диалог, предполагалось развитие событий. А сейчас мир как будто перескочил на последнюю главу.

Они забрали у нее сумку с документами, и сейчас детективы старательно изучали все содержимое, потом они переключились на какие-то бумаги, а потом детектив повернулся и поманил Перышко пальцем, которая в этот момент только и хотела ударить его по ноге. Но она сдержала себя, потому что, в конце концов, кто-то должен был прекратить заниматься этой ерундой и обратить на нее внимание.

Или нет. Она подошла к столу и увидела перед мужчиной трехстороннюю медную табличку, на которой была надпись:

Р.Г. не особо соответствовал образу, он представлял собой маленького хилого мужчину в мятом коричневом костюме с очками в изогнутой оправе. Судя по всему, он не стремился встретиться взглядом с Перышком. Женщина рядом с ним, выглядевшая как учительница, судя по всему, была стенографисткой, потому что у нее наготове были ручка и бумага.

— Ширли Анна Фарраф, — начал Гуди, и Перышко уже было приготовилась его поправить, но зачем суетиться лишний раз. Это явно был трюк. — Вы обвиняетесь, — продолжил он, и, не отрываясь от бумаг, он пропустил несколько чисел, параграфов, абзацев, а потом опять продолжил: — Как будете защищаться?

— Я ничего не сделала, — заявила Перышко.

Гуди посмотрел на стенографистку.

— Разве не так защищаются виновные?

— Так, сэр, — ответила она.

— Помечено, — все еще не глядя на Перышко, он сказал: — Вам зачитали ваши права.

— Еще в машине, — сказала она тихо, словно самой себе.

— У вас есть адвокат?

— Нет, я не вижу…

— Вы можете позволить себе адвоката?

— Что? Нет!

— Хотите, чтобы суд предоставил вам адвоката?

— Хм, — это не совсем то, что она ожидала услышать. — Думаю, все-таки стоит.

Гуди кивнул, затем он позвал кого-то из зала, и Перышко обернулась и увидела, что к ней шла девушка, примерно ее возраста, которая тащила за собой большой черный потертый дипломат. Она была скорее похожа на бабушку, на ней были узкие очки для чтения, черные волосы были строго собраны в пучок, а макияж был такой незаметный, что на него и в принципе не стоило тратить времени. На ней был большой черный свитер, бесформенные коричневые шерстяные брюки и черные туристические ботинки. Она кивнул Перышку и сказала Гуди:

— Ваша честь, мне нужно время, чтобы поговорить с клиентом.

— Она утверждает, что не виновна, — сказал Гуди, — также она говорит, что она малоимущая. Хотите предложить залог?

— Ваша честь, — сказала девушка, — как я понимаю, мисс Фарраф не была ранее замечена в криминальной деятельности, поэтому она не опасна для общества, поэтому залог…

— Подсудимая, — подметил Гуди, — живет в доме на колесах, что может придать делу, я так полагаю, хороший исход. Залог пять тысяч долларов.

Пять тысяч долларов! Перышко пыталась судорожно придумать, где ей достать такие деньги. Фицрой? Нет, забудь. Еще несколько словесных па между девушкой-адвокатом и судьей, заключение под стражу и назначение слушания. Затем прозвучали еще пару непонятных слов, который не входили в ее словарный запас. Наконец, девушка повернулась к ней, протянула карточку и сказала:

— Я поговорю с судьей Хигби.

На карточку говорилось, что она юрист и зовут ее Марджори Доусон. Перышко спросила:

— А это разве не судья?

— Это предъявление обвинения, — объяснила Марджори Доусон. — Судья Хигби будет вести слушание. Я с вами свяжусь, как только поговорю с ним.

— Но… — хотела сказать Перышко, но ее взяли под локоть и увели.

После обвинения, Перышку пришлось пройти через процедуру суда, которая прошла тихо и спокойно, словно для работников это была рутина, собственно, как и для обвиняемых, но для нее это рутиной не было, и этот процесс сильно пошатнул ее уверенность в себе. Ее никогда не арестовывали, у нее никогда не было разговоров с подозрительными или злыми полицейскими, ей даже штраф никогда не выписывали. Конечно, она участвовала в нескольких не особо криминальных аферах в Неваде, но в большинстве своем в качестве декорации, и она никогда не удостаивалась особо внимания суда. Но мир этих людей здесь предполагал невероятное количество решений относительно виновных и невиновных, плохих и хороших парней, свободы и заключения, и ей это совсем не нравилось.

Но у нее не было выбора. Ей пришлась пройти через унизительные фотографии и отпечатки пальцев, и написание длинного списка вещей, которые забрали. После всего этого огромная женщина, помощник шерифа, отвела ее в маленькую пустую комнату, где ей пришлось раздеться для обыска, что ее, в общем-то, совсем не беспокоило. Но после обыска у нее забрали одежду и выдали джинсовую рубашку и джинсы, совсем не по размеру.

— Для женщин разных размеров нет, — пояснил помощник, даже не извиняясь, что сделал бы любой нормальный человек.

Теперь ее вели в камеру. Они шли по длинному коридору, минуя мужские камеры, Перышко заглянула в одну из них и увидела, что это была бытовая зона с длинным деревянным столом и несколькими складными стульями. Там также был телевизор, включенный на канал погоды. Три неудачника в джинсовых рубашках и голубых джинсах как у нее сидели на стульях, уставившись в телевизор. Обе стены бытовой зоны представляли собой решетки для того, чтобы ты всегда был в поле зрения.

«Ну, по крайней мере, они не держат меня здесь», подумала Перышко. Потом она задумалась, а какая им вообще разница, какая сейчас погода?

Они прошли фанатов канала погоды, и в конце коридора они подошли в железной двери. Один из двух сопровождавших ее нажал на кнопку возле двери, и раздался противный звенящий звук. Дверь открылась.

— Иди внутрь, — сказал помощник.

Ей очень хотелось придумать повод, чтобы завязалась ругань, но на ум ничего не приходило, поэтому она молча зашла внутрь, и дверь за ней закрылась. Женские камеры очень напоминали запоздалую мысль. Большая длинная комната была полностью оборудована решетками, даже внутри стен и на большом окне в конце комнаты. Когда она подошла к окну, всё, что она смогла увидеть, это старые кирпичные стены и вдалеке белый шпиль на фоне серого неба. И все.

Из мебели были две двухъярусные кровати возле стен, на каждой был тонкий матрас, сложенный пополам — толстый матрас просто невозможно сложить пополам — плюс еще была простынь, какое-то неуклюжее шерстяное одеяло, подушка, наволочка, все аккуратно сложно на матрасе. Даже был квадратный деревянный стол и два складных стула, как в камере у мужчин, но телевизора здесь не было. Чтобы узнать погоду, ей придется рассчитывать на новости в окне.

Когда противный звонок снова прозвенел, она все еще стояла у окна, облокотившись плечом о решетку, и смотрела на мир за пределами камеры; тени были такими длинными, что казалось, будто они объединились с темнотой ночи. Когда раздался этот жуткий звук, она быстро вернулась в середину камеры и встала около стола. Дверь открылась, и показался уже другой работник.

— Посетитель.

Посетитель? На мгновение Перышко подумала, что это мог быть Фицрой, который пришел сказать, чтобы она забыла обо всем этом кошмаре, что все отменяется, и она вернется домой, что все были просто не в себе, когда решили, что это план действительно сработает. Но нет. Во-первых, Фицрой так не сделал бы; во-вторых, Фицрой не стал бы светиться рядом с Перышком; в-третьих, они не были не в себе, когда придумывали этот план, они собирались идти до конца, и все должно было превосходно сработать. И в итоге она бы получила самый большой, самый белый, самый огромный, самый милый и самый простой домик в резервации, и к черту всех.

Поэтому она спросила:

— Какой посетитель?

— Ваш адвокат, мэм.

А, Марджори Доусон. Очень вовремя. Перышко не хотела больше ни секунды проводить в этом чертовом месте.

— Тогда пошли, — сказала она, и они пошли.

Проходя мимо мужской камеры, она мельком увидела себя в телевизоре, когда ее сопровождал конвой. Черт возьми! После шести она уже попала в местные новости.

В конце другого коридора, охранник открыл дверь и сказал:

— Сюда, мэм.

Она вошла, и он закрыл за ней дверь. Она осмотрелась. Это снова была женская камера, только уже без решеток и двухъярусных кроватей, но с таким же квадратным столом и двумя складными креслами, на одном из которых сидела Марджори Доусон. Она изучала бумаги, разложенные перед ней на столе. Посмотрев поверх очков, она сказала:

— Проходите, Ширли Анна.

Перышко прошла вперед, положила руку на спинку стула и сказала:

— Меня зовут Перышко.

— Присаживайтесь, Ширли Анна, — сказала Марджори Доусон, как будто не слышала ее.

— Меня зовут Перышко, — повторила она.

Марджори Доусон одарила ее безразличным взглядом, словно она была файлом, который поставили не на то место.

— Мы можем это обсудить, если хотите, — сказала она. — А пока что, присаживайтесь.

Перышко села, скрестила руки на столе и стала ждать. Она не собиралась угождать адвокату.

Разглядывая бумаги, Доусон сказала:

— Вы очень глупая молодая девушка, Ширли Анна, но такая везучая.

Перышко все еще ждала.

Доусон посмотрела на нее.

— Не хотите знать почему?

— Я знаю, что я везучая, — ответила Перышко. — Хотелось бы знать, почему я глупая.

Доусон показала на документ в папке, и Перышко увидела копию своего письма.

— Это не самый удачный вариант шантажа, — сказал адвокат. — Если вам удастся избежать тюрьмы…

— Это не было попыткой кого-то шантажировать, — перебила ее Перышко.

Доусон покачала головой и помахала пальцем.

— Думаю, вы не понимаете всю серьезность ситуации.

Перышко нахмурилась.

— Вы вообще, чей адвокат?

— Ваш. Как вы уже знаете, я говорила с судьей Хигби, и… Не перебивайте меня!

Перышко снова скрестила руки, как Джеронимо.

— Говорите, — сказала она как Джеронимо. — Потом буду говорить я.

— Превосходно, — Доусон казалась немного раздраженной. Она поправила волосы, хотя они были идеально причесаны, и снова уткнулась в письмо, словно подпитываясь его силой. — Вы пытались получить деньги посредством ложных заявлений. Дайте мне закончить! Я говорила с судьей Хигби. И я защищала ваше дело. Да дайте же мне закончить! Я напомнила судье, что вы ранее не привлекались к судебной ответственности, что это ваше первое обвинение и что я подозреваю, что кто-то вас в это втянул. Судья согласился смягчить приговор, если…

Она снова посмотрела на Перышко поверх очков, которая даже не пыталась ничего сказать, а терпеливо ждала своей очереди.

— Если, — продолжила Доусон, — вы подпишите отказ от ваших требований в этом письме и покинете округ Клинтон и никогда сюда не вернетесь, судья вас освободит. Я закончила, — и она и правда закончила свою речь. Она нашла в папке другой документ и протянула его Перышку, которая даже не шелохнулась.

Покопошившись в своем дипломате, Доусон достала из него большую черную ручку с откручивающимся колпачком. Она открутила его, протянула ручку Перышку, и когда та не взяла ее, Доусон посмотрела на нее и встретилась с ней взглядом.

— Вы закончили? — спросила Перышко.

— Вам действительно лучше подписать его, — сказал Доусон.

— Вы закончили? — повторила вопрос Перышко, — Если да, то теперь моя очередь говорить.

Доусон тяжело вздохнула, положила ручку на стол и откинулась на спинку стула.

— Даже не знаю, что еще вы можете мне сказать.

— А если вы не заткнетесь, так и не узнаете, — ответила Перышко.

Это сделало свое дело. Доусон посмотрела на нее с каменным недоверием, и сама скрестила руки как Джеронимо.

Перышко выпрямила руки и сказала:

— Вы ведете себя не как мой адвокат, а как адвокат тех парней, — она указала на письмо, которое отправляла. — Я Перышко Рэдкорн. Моя мать — Морда самки Рэдкорн, моя бабушка — Гарриет Маленькая нога Рэдкорн, мой дед — Медвежья лапа Рэдкорн, который пропал в военно-морском флоте Соединенных Штатов во время Второй Мировой. И все они были потакноби, и я потакноби. Мы все потакноби вплоть до моего прадеда Джосефа Рэдкорна, который свалился с Эмпаер стэйт билдинг.

Доусон моргнула и спросила:

— Вы что, шутите?…

— Он там работал, пока здание строилось, он был на самом верху с еще парочкой могавков. Мама рассказала мне, что семья всегда была уверена, что это они его столкнули, поэтому я тоже так считаю.

Доусон уставилась на нее, обдумывая сказанное.

— Вы верите в то, что здесь написано.

— Это не просто заявления, это факты, — сказала ей Перышко. Она была настолько возмущена обращением этих клоунов, который не могли даже поддержать цивилизованный разговор, что это негодование дало ей столько самоуверенности, сколько дала бы ей невиновность. Она сказала: — Я никогда ни у кого не вымогала деньги. Я никогда ничего не просила. Я всего лишь сказала, что хочу вернуться к родным людям. А поскольку я не знаю никого из потакноби, единственным вариантом были киота и ошкава. И вот так они со мной обращаются, со своей дальней кузиной? Как будто я из ирокезов!

Казалось, Доусон теряла все больше и больше уверенности в себе. Она сказала:

— Племена уверены, что больше нет никого из потакноби.

— Они не правы.

— Хорошо… — Доусон теперь сильно колебалась, она снова уткнулась в свои документы в поисках помощи, но помощи она там так и не нашла.

— Если вы и правда мой адвокат, — продолжила Перышко, — вы вытащите меня отсюда.

— Хорошо… Завтра…

— Завтра!

— Сегодня мы уже ничего не сможем сделать, — сказала Доусон, — максимум, вы можете внести залог.

— Я уже думала об этом, — ответила Перышко. — Я могу заложить собственность. Могу заложить свой дом на колесах, он оформлен на меня. И стоит он больше пяти тысяч долларов.

— Но это все равно будет только завтра, — сказала Доусон. Она выглядела и говорила обеспокоенно. — Ширли Анна, если вы…

Перышко погрозила ей пальцем.

— Меня зовут, — она говорила медленно и четко, — Перышко. Думаю, вам стоит называть меня мисс Рэдкорн.

— Кем бы вы ни были, — сказала Доусон, пытаясь выкрутиться, — если бы вы подписали документ, вы были бы свободны уже сейчас.

— И навсегда.

— В общем-то, да. Но при нынешних обстоятельствах, вижу, что вы непреклонны относительно этого момента, поэтому, боюсь, сегодня мы ничего сделать не можем.

— А что вы собираетесь делать завтра?

— Поговорить с судьей Хигби, попрошу, чтобы он поговорил с вами в кабинете судьи, посмотреть, что можно сделать.

— Но тогда мне придется провести ночь здесь.

— Да, но сейчас невозможно…

— Ни в чем толком не обвинена, ничего не сделала, и должна провести ночь здесь.

— Завтра…

Перышко покраснела. Она очень злилась и не видела ни одной причины скрывать это.

— Я здесь уже несколько часов. Мой настоящий адвокат потратил бы это время на то, чтобы вытащить меня отсюда, а не на то, чтобы заставить признаться в вещах, которых я не делала.

— Завтра мы…

— Сегодня вы еще кое-что можете для меня сделать, — снова перебила ее Перышко.

Доусон посмотрела на нее с готовностью.

— Да, все, чем смогу помочь.

— Позовите охранника, чтобы он отвел меня в камеру, — сказала Перышко. — Мне нужно расстелить койку.