Плохие новости

16

Судья Т. Уоллес Хигби понял, что все это глупость. Все годы обучения в юридической школе и частной практики он верил, что главное — это закон, каков он есть. Но за последние двенадцать лет, с тех пор, как ему исполнилось пятьдесят семь, и он был избран в коллегию, он понял, что вся его практика и опыт сводились к одному — его задачей было распознать, а затем наказать глупость.

Джо Доукс угнал машину, пригнал ее к дому своей девушки, оставил ее заведенной, пока он зашел в дом и громко с ней ругался, что заставило соседей вызвать полицию, которые приехали утихомирить парочку, а в итоге поймали угонщика. А судья Т. Уоллес Хигби дал ему от двух до пяти в Даннеморе. За что? За угон? Нет, за глупость.

Бобби Доукс, профи в нелегальных делах, однажды в четыре утра понял, что его мучает жажда, и ему захотелось пива. Но ближайший магазин был закрыт, поэтому он просто взломал служебную дверь, выпил несколько банок пива, уснул прямо в торговом зале, а утром его обнаружили. Судья Хигби дал ему от четырех до восьми за глупость.

Джейн Доукс украла соседскую чековую книжку, расплатилась эти чеками в супермаркете и аптеке и даже не подумала о том, чтобы вернуть ее на место. А два дня спустя соседка обнаружила пропажу, и Джейн поймали с поличным. От двух до пяти за глупость.

Возможно, говорил сам себе судья Хигби время от времени, где-то в больших городах, например, в Нью-Йорке или Лондоне есть криминальные гении, из-за которых судьи качают головами, восхищаясь их тонкой и проворной работой, когда выносят приговор. Но здесь, в этом маленьком мирке, единственное преступление, которое совершается снова и снова, — это глупость.

Поэтому Марджори Доусон стала такой полезной. Не самая выдающаяся персона, но тем не менее, она была умнее, хоть и ненамного, своих клиентов, которых она защищала перед судьей Хигби. Она знала весь процесс слушания, знала право, знала, как вести дела своих клиентов, чтобы они не сделали себе еще больше проблем, проявляя еще большую глупость. И при всем этом она никогда не жаловалась и была согласна со своей жалкой зарплатой государственного адвоката. Она никогда не создавала проблем. И никогда сама не проявляла откровенной глупости.

Так почему же тогда она появилась этим утром в кабинете судьи Хигби и сказала, что Фарраф потребовала слушания? Потребовала? Слушания? Ширли Анна Фарраф, танцовщица из Лас-Вегаса, попыталась провернуть старый трюк на владельцах казино Серебряная пропасть, показав себя как назойливого человека, от которого нужно откупиться частью прибыли. Это было первое оскорбление. Владельцы казино не хотели быть слишком суровы — но и чрезмерного внимания тоже — поэтому судья Хигби согласился помиловать эту глупость, как только обвиняемая согласится проявлять свою глупость в каком-нибудь другом округе, под другой юрисдикцией.

Так в чем же сейчас проблема?

— Скажи мне, Марджори, — сказал судья и опустил свои огромные густые седые брови, глядя в сторону Марджори, которая сидела напротив за столом, теснясь между другими работниками суда, — скажи мне, в чем проблема?

— Она настаивает на том, — сказала адвокат, — что все, что было написано в письме, — чистая правда.

— Марджори, Марджори, — вздохнул судья, — они все настаивают на том, что их фантазия — чистая правда. Спустя какое-то время они начинают и сами верить в том, что у них и вправду аппендицит, и что их срочно нужно везти в больницу, причем со скоростью сто миль в час на незастрахованном автомобиле с просроченным водительским удостоверением в два часа ночи.

Марджори кивнула.

— Да, я помню этот случай, — сказала она. — Но Ваша честь, это другой случай. Боюсь, она говорит правду.

— Ты ей веришь?

— Я никому не верю, судья, — ответила Марджори, — это не входит в мои обязанности. Моя работа заключается в том, чтобы добиться для них лучшей сделки, дать им понять, что это и есть самый лучший исход и заставить их с этим согласиться.

— И?

— Эта девушка не согласна с моим предложением.

— Ты хочешь сказать, что она не подпишет отказ от прав? — уточнил судья.

— Именно, Ваша честь, — подтвердила его догадки адвокат.

Судтя Хигби был довольно-таки крупным, крупнее всех, с кем работал, и с каждым десятком он становился все крупнее. Когда он хмурился, как сейчас, он весь скукоживался и сморщивался, а его глаза становились похожи на два голубых восходящих солнца, поднимающихся над горной цепью зимним утром.

— Мне это не нравится, Марджори, — сказал он.

— Я это предвидела, — ответила она.

— Роджер Фос и Франк Огланда подали иск, — заметил судья, — и они хотят, чтобы эта проблема была решена. Если эта, черт ее дери, девица подпишет отказ, то я смогу закрыть это дело сегодня утром, а до обеда отправлю ее восвояси, сэкономив налогоплательщикам по два доллара. Но если она откажется, мне придется ее здесь держать до слушания.

— Да, Ваша честь.

— Не думаю, что Роджер и Фрэнк будут безмерно рады приехать в город, чтобы давать показания против этой девицы. Ты же знаешь, они не заплатят ей.

— Я не думаю, что она хочет, чтобы от нее откупились, — сказала Марджори. — По крайней мере, не таким образом. Он не хочет просто забрать деньги и исчезнуть. Он хочет быть здесь.

— Марджори, — сказал ей судья, — я правда не хочу, чтобы она здесь оставалась.

— Я знаю, Ваша честь. Но меня она не послушает. А вас может быть.

— Ты хочешь, чтобы я с ней встретился?

— Так или иначе, вам придется с ней встретиться, Ваша честь, либо здесь, в вашем кабинете, либо на слушании. Вчера я ей сказала, чтоб попробую договориться о встрече с вами в вашем кабинете.

Судья Хигби задумался. В длинной череде проявлений глупости, которые ему доводилось наблюдать день за днем, так редко появлялось что-то, что заставляло его на какой-то момент остановиться и подумать. И такой опыт ему пришелся не по вкусу. Его это очень смущало.

Марджори сказала:

— Ваша честь, если до разговора с Вами мы пойдем в суд, ее официально обвинят, мне придется просить провести слушание о залоге, и нам придется начать очень и очень длительный судебный процесс, который никогда не закончится. Вы ведь это понимаете, Ваша честь.

Судья посмотрел на календарь, который стоял, справа от него на расстоянии вытянутой руки, и где были обозначены праздники.

— Через час, — сказал он. — В 10.30.

Она не впечатлила. По крайней мере, с первого взгляда не впечатлила, хотя потом впечатлила, но не в лучшем свете. Она была очень привлекательной девушкой, как предположил судья Хигби, с очень четко выраженными индейскими скулами и густыми черными индейскими волосами. Но в то же время у нее был дерзкий, даже агрессивный стиль, который судья ассоциировал с фразой «Танцовщица из Лас-Вегаса». В ней была грубость, которую он счел непривлекательной, даже не из-за жесткого ее взгляда, а скорее из-за ее походки, манеры сидеть, поворачивать голову. Судья пришел к выводу, что с ней будет сложно.

Когда она вошла вместе с адвокатом Марджори, он ничего не говорил, потому что хотел сначала за ней понаблюдать, прежде чем делать какие-либо выводы. Даже не тени застенчивости. Похоже, что ни офис, ни сам внешний вид судьи ее не запугали. Казалось, что даже проведенная ночь в тюрьме — не возымело на нее никакого воздействия.

Марджори пробормотала ей, куда можно сесть — на стул напротив стола судьи. Сама Марджори села на соседний стул справа от нее.

Судья Хигби выдержал еще несколько секунд паузы. Девушка встретила его изучающий взгляд без дрожи, глаза в глаза. Ему показалось, что она на что-то сильно злится, но прячет это внутри. Она не сидела в закрытой позе, за которой глупцы всегда пытаются спрятаться, раскрывая свою вину, пока они упорно доказывают свою невиновность. Она не выдала залпом заранее заготовленную речь. Она молчала и ждала, пока он начнет.

«Ну и что у нас тут происходит?» — подумал судья, совершенно не радуясь этому моменту.

Ладно. Начнем.

— Мисс Фарраф, мисс Доусон сказала…

— Меня зовут, — сказала она тихо, но властно, — Перышко Рэдкорн. Это имя, которое мне дали при рождении. Позже, когда моя мать покинула резервацию и съехалась с Фрэнком Фаррафом, она сказала, что у меня должно быть другое имя, как у всех, иначе надо мной будут смеяться. Поэтому она изменила мое имя, с которым я и жила до недавних пор. Но сейчас я хочу вернуть свое настоящее имя.

Громкое заявление. Наверное, она репетировала эту речь часами, будучи в заключении. Ладно, он дал ей возможность выговориться, но теперь пришло время сворачивать этот театр. Максимально мягко он сказал:

— У вас есть свидетельство о рождении, где указано ваше имя?

— Нет, — ответила она. — У меня вообще нет свидетельства о рождении, и я даже не знаю, как мне его получить, так как даже толком не знаю, где я родилась.

— Но ведь где-то, же есть свидетельство, в котором говорится, что вам отец Фрэнк Фарраф?

— Моя мама познакомилась с Фрэнком, когда мне было три или четыре года. Тогда мы уехали из резервации в город, потому что в резервации не было работы.

С ухмылкой, от которой веяло холодом, он сказал:

— Но ведь нигде нет работы для трех-четырехлетнего ребенка, не так ли?

Ему хотелось пошутить на этот счет, хотя он прекрасно понимал, что она имеет в виду свою мать.

Но девушка сказала:

— Вообще-то была. Меня заставляли полоть. Я садилась между грядками с фасолью, и мне говорили, что нужно выдергивать, а что нужно оставлять. Я очень хорошо это помню.

Судья Хигби откинулся назад. Это уже не была глупость, это была правда. Как это девушка могла отличаться от марширующей армии тупиц, которые ежедневно мелькали перед его равнодушным взглядом? И вот, трехлетний ребенок, сидящий на грядках фасоли и пропалывающий их, — это была именно та картинка, в которую он поверил.

Хорошо. Она просто смешала реальные факты из жизни и свою чушь. Но факт оставался фактом: она мошенница, с ней нужно разобраться и выслать ее из округа.

— У вас нет свидетельства о рождении, — сказал он.

— Все, что я знаю, — сказала она, — это то, что я родилась в резервации.

— И вы уверены, что нас не станет смущать свидетельство на имя Ширли Анны Фарраф?

— Если найдете такое, — сказала она без тени сомнения, — можете запереть меня здесь, а ключ выкинуть.

У судьи на столе лежала копия ее письма. Он просмотрел его и сказал:

— Вы говорите, что ваша мать — Морда самки, так?

— Абсолютно верно. Моя мать — Морда самки Рэдкорн.

— Вы также заявляете, — продолжил он, — что ваша мать рассказала вам всю правду, в частности о том, что вы представительница племени потакноби, и что эти люди, чьи имена здесь указаны, являются вашими дальними родственниками, верно?

— Да, сэр, — сказала она. Судья обратил внимание на обращение «сэр», и он знал, что это значило. Пока он деликатно беседует с ней, она будет вести себя так же.

Отлично. Сейчас он понимал, что эта ситуация сложнее тех, с которыми ему доводилось сталкиваться ранее. Видит Бог, он не хотел никакого интересного дела, но, судя по всему, это оно и есть.

— У вас есть какие-либо документы, подтверждающие вашу историю?

— Нет, сэр.

— И почему же все должны вам верить?

— Потому что это правда.

Он снова уткнулся взглядом в письмо, а потом спросил:

— Как я понимаю, какое-то время вы жили в «Уисперинг пайнс»?

— Да, сэр, в доме на колесах.

— И как долго вы там жили?

— Четыре, может пять дней. Да, пять дней.

— И как давно вы здесь не были?

Она посмотрела на него непонимающим взглядом.

— Где?

— Здесь.

Она улыбнулась, ее лицо смягчилось, хоть и не сильно.

— Я никогда раньше здесь не была, — сказала она. — Моя мама была здесь, когда была маленькой девочкой со своей мамой, а потом они уехали, как это написано в моем письме. Я впервые в жизни приехала домой.

Он взял в руки карандаш и ластиком указал на нее.

— Будьте осторожнее, мисс Фарраф.

— Рэдкорн.

— Это еще не доказано. Единственный документ, удостоверяющий вашу личность, говорит, что вы Фарраф. Пока вы не удовлетворите мою потребность в доказательствах, что у вас другое имя, я буду называть вас так, как это указано на ваших документах, на вашей карте социального страхования и на ваших правах. Это ясно?

Она пожала плечами.

— Ладно, — сказала она. — Но как только вы перестанете предпринимать все попытки, чтобы избавиться от меня, я хочу, чтобы называли меня мисс Рэдкорн и почаще.

— Когда для этого придет нужное время, — заверил ее судья. — Я даже буду рад. А сейчас вернемся к вопросу. На чём я остановился?

— Вы спрашивали, как давно она тут была, — напомнила ему Марджори. И по слабой ухмылке, с которой она это сказала, можно было понять, что она тоже причастна к этой игре с именами и что она использует победу судьи в своих целях.

Ну и ладно.

— Спасибо, Марджори, — поблагодарил ее судья и снова вернулся к мисс Фарраф. — Если вы раньше никогда здесь не были, а я думаю мы можем это доказать с помощью ваших документов о местах работы, таким образом мы установим, где вы находились, скажем, последние два года…

— Я могу дать вам свои налоговые декларации, — предложила она.

— Думаю, они не понадобятся, — ответил Хигби, явно задетый этим предложением. «Боже, как же она в себе уверена», — подумал он.

Хлопая по письму, он сказал:

— Я должен вас спросить: где вы взяли эти имена, которые по вашему заявлению, являются коренными американцами потакноби?

— От мамы, — ответила девушка, — только она называла их индейцами.

— Правда? Если в мире больше нет представителей потакноби, и доказательства говорят, что их точно нет, — сказал ей судья, — то навряд ли вы сможете найти, хоть какое-нибудь доказательство того, что они были.

— Ну, — начала мисс Фарраф, — мой дед Медвежья лапа утонул на своем корабле, когда служил в военно-морском флоте во время Второй мировой войны. У государства разве не будет этих записей?

— Возможно, будут, — ответил судья. Он подметил, что этот ответ заставил его нахмуриться. — Но я заметил, — говорил он, постукивая ластиком карандаша по письму, — что, ни у кого из этих людей нет могилы, на которой можно было бы посмотреть на имя. Ваша мать и бабушка обе пропали, а дед утонул в море.

— Так бывает, — вздохнула мисс Фарраф.

— Ваша честь, — заговорила Марджори, — на самом деле, во время моей вчерашней беседы с мисс Фарраф она упомянула еще одного родственника. Ваш прадед, верно?

— Абсолютно, — подтвердила девушка, сделав довольно холодный кивок в сторону Марджори. «Не сдавайся, их всего двое», — про себя подумал судья.

— Мисс Фарраф сказала, — продолжила Марджори, — что ее прадед работал на…

— Сталеваром.

— Да, спасибо, сталеваром в Нью-Йорке и работал на Эмпайер стэйт билдинг. Он умер, упав с высоты.

— Моя мама говорила, — перебила ее мисс Фарраф, — что в семье всегда считали, что это могавки его сбросили. Я тоже так думаю.

Судья придвинул свой блокнот.

— Значит, судя по всему, — сказал он, — есть родственник, который известно где захоронен, поэтому можно будет посмотреть на его могилу или, как минимум, найти в документах, кто похоронен в этой могиле.

Не похоже было, что это высказывание подразумевало какой-то ответ, по крайней мере, ни одна из девушек ему не ответила. Это дало ему еще несколько секунд на раздумья.

— Мы знаем, как его зовут? — спросил он.

— Джосеф Рэдкорн, — ответила мисс Фарраф, как будто долгие годы она ждала, что ее спросят.

Судья записал имя и повторил вслух:

— Джосеф Рэдкорн. Отлично. Теперь мне кажется, что если кто-то упал с Эмпайер стэйт билдинг, то кто-то должен это помнить, кто-то из племен. Я позвоню Фрэнку Огланда.

Девушки позволили ему позвонить. Когда он попал на секретаря Фрэнка Ольгу, она ему ответила:

— Извините, судья, Фрэнка сегодня еще не было.

— Ольга, я пытаюсь проследить историю одного имени, — сказал он ей, — Человека, который умер около семидесяти лет назад. Возможно, он был одним из потакноби.

— О, судья, — сказала она, — боюсь, в казино нет таких записей.

— Это особый случай, — стал уверять ее судья, — Его история заключается в том, что он когда-то давно работал сталеваром, и его убили, столкнув в Эмпайер стэйт билдинг. Такое событие должно быть…

— А, я знаю, о чем вы! — вспомнила секретарша.

Судья часто заморгал в удивлении.

— Правда?

— Да, сейчас вспомню, как его звали. Табличка в другом кабинете. Я бы могла…

— Табличка?

— Тогда это был большой скандал, и очень много людей думали, что могавки столкнули этого мужчину с лесов. Могавки пытались заключить мир и пытались доказать, что они не делали ничего подобного. И в знак примирения они сделали табличку с символом трех племен, чтобы почтить его память. Это была кованая медь с изображением Эмпайер стэйт билдинг, написанным его именем, датами рождения и смерти. И посвящено это было его светлой памяти от нации могавков. Но люди до сих пор думают, что это дело рук могавков.

— И у вас есть эта табличка.

— Да, сэр, Ваша честь, в соседнем кабинете. Могу сходить посмотреть. Вы подождете?

— Одну минутку, Ольга, вы сказали, что она в соседнем кабинете. Это публичное место?

— О, нет, сэр, это зал совещаний трех племен. Посторонние никогда тут не бывают.

«Значит, мисс Фарраф не могла видеть эту табличку», — подумал он, и ему вдруг даже стало интересно, знала ли она вообще о ее существовании.

— Ваша честь? Мне сходить посмотреть? Тогда вам придется подождать.

— Да, конечно, Ольга, я подожду.

Пока он ждал, он слушал песню Сонни и Шэр «Бит продолжается». Он закрыл глаза. Он знал, что этот день с каждой минутой становился все сложнее и сложнее, а скоро, возможно, он станет еще сложнее.

— Ваша честь?

— Да, Ольга, я здесь, — Сонни и Шэр куда-то пропали.

— Я в зале совещаний, — сказал приятный и уверенный голос. — Вот она. Так. «Джосеф Рэдкорн, 12 июля 1907 — 7 ноября 1930. С почтительнейшим уважением к павшей храбрости от его товарищей, нации могавков». Я смогла вам помочь?

— О, несоизмеримо, — сказал он, — спасибо, Ольга.

Он повесил трубку. Посмотрел на девушку, она улыбалась, и в то же время слегка скалила зубы.

— Думаю, судья, — сказала она, — пришло время называть меня мисс Рэдкорн.