Подъем, спящая красавица! (СИ)

Глава 1

Не упади, Шиповничек!

Солнце золотилось в его волосах, ветер ласкал их невидимыми пальцами. Я украдкой посматривала на смуглое зеленоглазое лицо друга и чуть улыбалась, покусывая травинку. А потом проследила за безмятежным взглядом. Небесные овечки бегали по своему голубому лугу, белые и пушистые. Как всегда. И что он в них находит?

— Я вчера видела зеркало, — похвасталась я, прижмурив глаза. — Настоящее. У торговца. Я так просила отца купить! Совсем маленькое… А он сказал: «Это слишком дорого, Кэт. Даже если продам тебя, не куплю. Ты не стоишь столько, сколько стоит это зеркало».

Обычно друг всегда смеялся, когда я передразнивала жирный голос батюшки. Но не сегодня. Сегодня он впал в мечтательность и, кажется, вовсе меня не слышал. Я ударила его в плечо. Он вскрикнул:

— Ай!

— Мне скучно.

— Хочешь, я сыграю для тебя?

Он всё же обернулся. В его глазах плескалось травяное море. Как же это красиво! Ни у кого в деревне нет таких зелёных глаз. И таких медных волос! Я отвела взгляд, встала и одёрнула юбку, надула губы:

— Нет. Не люблю дудки. Я хочу зеркало. Большое. Большое-большое. С пясть. Чтобы можно было увидеть своё лицо.

— Зачем? — удивился он и сел.

Ну наконец-то не пялится в свои облака!

— Чтобы увидеть своё лицо! — выкрикнула я обиженно.

Он что, тупой?

— Я понял, Кэт. А — зачем?

— Чтобы знать: хорошенькая я или нет. Вот сын мельника сказал, что я прям курочка. А я не знаю. Может, я не красивая совсем? Может, я уродина? Как тут поймёшь?

— Ты красивая, — осторожно возразил он.

— Какого цвета у меня глаза?

— Коричневые. Тёмные, как… смородина.

— Смородина не коричневая! А волосы?

Да, волосы я, конечно, и сама могла увидела. Вот только мне хотелось, чтобы сказал он. Друг пожал плечами. Костлявыми и узкими. Тряхнул головой, и шапка волос рассыпалась по плечам. Досадливо поморщился, подобрал шнурок, стянул волосы в хвост.

— Коричневые, — проворчал хмуро.

Я чуть не расплакалась. Вскинула голову, закусив губу.

— Коричневые, — передразнила зло. — Для тебя всё — коричневое. Я замуж выхожу.

И тут он действительно удивился:

— Ты же маленькая совсем? Ведь ещё даже обряда конфирмации не было…

— Первая кровь уже была, — фыркнула я. — Значит, могу рожать.

Вышло грубо. И неприлично совсем. Но я была так зла!

— Какая кровь?

Мы вдвоём оглянулись на проснувшегося Жака. Мальчишка щурился от яркого солнца, его круглая, выпачканная ягодами мордаха некрасиво морщилась. Верхняя ярко-малиновая пухлая губа задралась, обнажая крупные щербатые зубы. Старший брат наклонился и щёлкнул его по носу:

— Тебе рано это знать, Щегол. Иди вон, посмотри, все ли овцы на месте.

Тот бросил сердитый взгляд на меня. Жак ревновал брата ко мне со страшной силой, постоянно крутился рядом с нами и надоедал вопросами и болтовнёй.

— А, вы про течку, — неприятно рассмеялся Щегол, подтянул штаны и, наклонив голову набок, в упор уставился на меня насмешливо-злым взглядом, кольцо каштановых волос упало на узкие глаза. — Как у сук…

— Ещё слово, и я тебе врежу, — предупредил старший брат, сдвинув брови.

Тёмно-медные, как канделябры в старом храме. Как же мне хотелось коснуться их дуг пальцем! Жак выпятил нижнюю губу, захлопал глазами цвета гнилых яблок и невинно заныл:

— А чё я сказал-то? Она сама…

— Щегол! А ну брысь! А то дрын возьму.

И, дождавшись, когда младший уберётся, обернулся ко мне.

— Зачем, Кэт? За кого?

Я пожала плечами, фыркнула:

— За сына мельника. А что? У него уже усы растут. Он высокий, красивый. И богатый. А ещё он меня любит. И папенька велит.

И друг испугался! Схватил меня за руку:

— Не иди за него, Кэт! Вальжан — скволыга тот ещё… И дядька его от эля помер. А ещё он младших обижает. На прошлый Божий день у Эллен леденец отобрал.

— Она вредная. Я бы тоже у неё отобрала.

— Кэт… Она маленькая. Ему и до пояса не достаёт.

Мне стало досадно. Причём тут Эллен? Вечно он всех вокруг жалеет. Всех, но не меня! Я отвернулась, сломала прут ивы и хлестнула молодую траву.

— Он мне зеркало купит, — буркнула, обдирая листья с ветки. — Если любит, значит, купит. Если купит, то выйду за него.

— Кэт, я тебе друг, ты же знаешь. Послушай…

Друг. Что-то злое и рыдательное стукнуло в грудь Ещё не хватает разреветься прямо здесь! Захотелось подхватить юбки и убежать, куда глаза глядят. Или ударить. Вот, ударить лучше. Коленкой в пах.

— Ты мне не друг. Ты дурак. Деревенский дурачок-пастушок.

Он дёрнулся. То ли от моих слов, то ли от брошенного взгляда сверху-вниз (я была его на полголовы выше).

— Кэт…

Мне стало приятно от той боли, которая зазвучала в моём имени. Гордо вскинув голову, я стряхнула травинки с верхней юбки, отвернулась и зашагала в деревню. Через двенадцать шагов обернулась и через плечо посмотрела в его опрокинутое лицо. Выразительно вздёрнула бровь:

— Я выйду замуж за того, кто купит мне зеркало. Или ни за кого.

И пусть отец хоть до смерти забьёт! Хоть изломает о мою спину всю окрестную иву. Умру, но слово сдержу. Я шла и шла прочь от отары, пиная нежную траву. Глотала злые слёзы, не вытирая их. Всё равно заметить некому.

Наш заливной луг на самой излучине Луары ещё месяц назад был затоплен водой. Ветер шелестел в ивах, весеннее солнце пекло, неугомонные птицы голосили. Колокол покосившейся церквушки пробил два часа, и я перекрестилась.

— Прости меня, мой Иисус, — прошептала боязливо, — я согрешила. Но я поставлю тебе свечку. Честно. И деве Катарине — тоже.

Надо бы и Деве Марии, но её я боялась: деревянные глаза Пречистой всегда смотрели так праведно-сурово, что эту статую я предпочитала обходить стороной. Да и Иисус — мужчина, а мужчина всегда охотнее простит женщину, чем другая женщина. Ой, я, кажется, снова согрешила! Я зажмурилась и поднесла пальцы ко лбу…

— Принцесса, подъём!

Мои веки дрогнули и распахнулись. Светлое пятно лица надо мной. Тёмные глаза. Я заморгала. Это был сон? Удивительно-реалистичный.

— Ну же, красавица. Давай руку.

— Кто вы? — прошептала я, зябко передёрнув плечами, приподнялась, облокотилась о постель.

Высокие готические своды. Косые разноцветные лучи на каменном полу. Кованная кровать с нежно-зелёным балдахином. И мужчина. Волосы светлые, как лён, на затылке топорщатся хохолком. А глаза — весёлые, насмешливые. Тёмные. Вишнёвый плащ, кожаный дублет с бархатными вставками цвета бычьей крови.

— Я? Принц Дезирэ, к вашим услугам. Тот, поцелуй истинной любви которого пробудил вас от столетнего сна, моя прекрасная принцесса Шиповничек.

Мне очень хотелось потянуться, размять мышцы, но… не при мужчине же?

— Столетнего сна?

— Вы ничего не помните?

Он присел на корточки и сверху-вниз заглянул в моё лицо, прищурился. Затем хмыкнул и снова вскочил:

— Ничего. Это поправимо. Со временем. Вашу руку.

Я потёрла глаза и вложила в его широкую ладонь пальчики. Принц помог мне подняться. Всё тело тотчас заныло. Прялка… перед глазами крутилось её деревянное колесо, чуть постукивая и несмазано повизгивая. Меня пошатнуло. Дезирэ поддержал.

Мы вышли на балкон. Мои ноги дрожали, и я вновь вцепилась в его руку: вниз круто уходил лесистый склон, и там поблёскивала свинцовая извилистая река.

— Мои родители…

— Давно умерли.

Я вздрогнула и оглянулась на него. Да, сочувствие — явно не главная черта в характере моего принца. То есть, получается — жениха?

— Вы… вы меня поцеловали? — с сомнением уточнила я.

— Надо повторить? Я готов.

Нет, спасибо. Как-то не хочется. Поцелуй истинной любви? Но какая может быть любовь к человеку, которого видишь первый раз в жизни? Как можно… Нет, ну воспылать желанием или очароваться симпатией, да даже влюбиться… но истинной… любви… Я с сомнением посмотрела на него.

— И что теперь?

Он выгнул русую бровь:

— Свадьба. И жили они долго и счастливо, пока не умерли.

Я снова поёжилась. Холодно. С гор тянуло прохладой. Их пики сверкали на солнце. Стояла осень, и склоны казались затопленными ало-золотистой лавой. Неужели, я осталась совсем одна? Ни папы, ни мамы, ни дядюшек-тётушек? Ни друзей, ни даже слуг, знакомых с детства. Лишь мрачный тёмный камень угрюмого замка, когда-то бывшего родным… Наверное.

Мне стало бесконечно одиноко. Из-под ресниц вырвалась слеза, я почувствовала, как она холодит кожу щеки.

— Мы останемся здесь? — спросила и услышала, как ломается от сдерживаемых слёз мой голос.

— Зачем? — принц пожал плечами. — У меня есть башня. Там уютнее.

И набросил мне на плечи тёплый шерстяной плащ. Я благодарно закуталась. Дезирэ рассмеялся:

— Вперёд, красотка, навстречу подвигам. Или, как говорят в одном наипрекраснейшем королевстве: кто не успел, тот опоздал.

Он снова взял меня за руку и повёл по тёмным коридорам, затянутым тёрном. Колючие ветви расступались перед нами, словно тьма перед светом. Мы вышли в сад, и на моих глазах шипастые плети тёрна падали и рассыпались золой. Солнце ещё не взошло, но было так светло, что я невольно зажмурилась — глаза отвыкли от света. Я самой себе напоминала пьяную: моё тело расслабилось без движения. Споткнувшись обо что-то, я глянула под ноги. Человеческий скелет. Гладкие-гладкие жёлтые кости. Череп с тёмными, чуть посвёркивающими сединой, волосами. Если честно, я даже не сразу поняла, что это волосы. Он просто лежал на них, и мне показалось, что это мох.

Я сглотнула и попятилась. Принц оглянулся на меня, потом заметил скелет, усмехнулся:

— Кто-то знакомый? Может, вы узнали кого-то? Любимый слуга, нянюшка, ворчливый повар, болтливый садовник, выпивоха-лесник, поставляющий дичь ко двору? А то и старый добрый шут. Йорик, признавайся: кем ты был?

— Не надо, — прошептала я, пятясь.

Как он может? Как можно так… кощунствовать?

— Вам страшно? Этот невежа вас обидел, Зайка?

— Нет, но…

— Значит, напугал. Ах, мерзавец!

И Дезирэ, размахнувшись, пнул череп ногой. Я вскрикнула от ужаса. Принц весело пронаблюдал полёт, а затем обернулся ко мне:

— Он больше не станет вас пугать, о любовь души моей и радость очей моих. Со мной вам никого больше не надо бояться.

Я закусила губу.

— Вы напрасно так поступили…

— В этом мире ничего не бывает напрасно.

Мы вышли на каменную террасу, откуда открывался чудесный вид на домики, облепившие противоположный склон, будто черепичные гнёзда. Здесь нас уже ждали две лошади. Невысокий худенький подросток в чёрном костюме расчёсывал серебристо-серую гриву одной из них металлическим гребнем.

— Здравствуй, — неловко сказала я.

Ответом мне послужил взгляд осеннего пасмурного неба. Глаза — дождевые тучи — косились на меня с явным недоброжелательством. Почему?

— Моя принцесса, — голос Дезирэ был по-прежнему весел, — разреши представить тебе моего любимца — Люсьена.

— Любимца? — я удивлённо покосилась на жениха.

Его карие глаза напоминали зарумянившийся в духовке хлеб.

— Мой паж. Он мелкий ещё, — рассмеялся Дезирэ, ласково взлохматил пушистые светлые волосы мальчика, — и, как и все мелкие, ненавидит женщин.

Я отметила теплоту в его голосе, когда принц говорил о паже, и невольно сравнила с безучастностью ко мне. Мне всё это показалось странным, но времени обдумать наблюдения никто не дал. Мысли путались. Мои родители и… все-все — умерли. Я одна в целом свете… Совсем одна.

— Мост растаял, — мрачно заметил любимчик моего жениха.

— Да ты что? Вот же какая неприятность!

«Он издевается над нами. Обоими». В голове мелькнула нехорошая мысль. Уж слишком миловиден был маленький паж. Но… порядочные девушки такое думать не могут. Может, Люсьен — бастард, брат принца? Или там… племянник? Сын кормилицы? Что ещё может объединять лицо королевской крови и слугу? Или паж — сын аристократа, отданный в обучение вельможе? Вряд ли. Люсьену лет пятнадцать, в этом возрасте дворяне уже становятся оруженосцами, а то и рыцарями.

— Если ты хочешь свернуть шею, спускаясь на лошадях по отвесному склону, то я не буду мешать.

Ничего себе! И это господину говорит его паж? Паж⁈ Я растерялась и зажмурилась, решив, что Дезирэ сейчас ударит мальца, но принц лишь снова расхохотался:

— А ты жесток, мой милый Люсьен. Вот прям безжалостен, как пёс бездны. Представь, сколько слёз прольёт моя милая невеста, и как это ужасно: обрести, чтобы потерять…

— Мне пофиг.

Принц обернулся ко мне:

— Ваше высочество, прошу не обращать внимание на грубости мелкого нахала. Что поделаешь: тяжёлое детство, деревянные игрушки.

— Я ничего не слышала, — вежливо отозвалась я. — Но я тоже не готова скакать по таким крутым склонам…

И, кстати, замуж выходить — тоже.

— А мы и не будем. Мы полетим на драконе.

Он шутит? Какие ещё драконы? Что за сказки? Люсьен пнул камушек, понаблюдал, как тот летит вниз.

— Ага. На волке из бездны.

Дезирэ поперхнулся. Да что ж мой жених такой смешливый-то?

Он не был высоким, мой принц — я возвышалась над ним едва ли не на полголовы. Вернее, я бы возвышалась, если бы не его каблуки. Крепкий, коренастый, хоть и довольно худой. И… я никогда не любила блондинов. Хотя… когда бы и успела любить?

— Моя прелестная принцесса, по дороге в ваш зачарованный замок, как и положено прекрасному рыцарю, я победил дракона. Но, чтобы вас не пугать, мой дракон согласился временно облечься в образ обычной лошади. Мессир, вы можете превращаться обратно, прошу вас.

И Дезирэ склонился перед конём в учтивом поклоне. Тем самым, серым, которому Люсьен расчёсывал короткую гриву. Конь тряхнул головой, переступил ногами. Я рассмеялась, и тут вдруг жеребец и правда начал расти. Морда удлинилась, грива встала дыбом и превратилась в жёсткий гребень, хвост вытянулся, обретая плоть, а ноги искривились…

И чей это неприятный визг?

Я попятилась. Закрыла лицо руками. Снова открыла — не видеть оказалось страшнее. Дезирэ перехватил меня, зажал ладонью рот.

— Не бойтесь, душа моя. Это очень добрый дракон.

Люсьен сел на каменную балюстраду и стал наблюдать метаморфозу, болтая ногами. Видимо, ко всему привык.

— У меня сейчас сердце лопнет! — простонала я.

— Было бы досадно. Я проделал такой долгий путь…

Принц прижимал меня спиной к груди, поэтому до пощёчины я не опустилась. И это — мой жених⁈ Эгоистичная сволочь… Но раньше, чем я успела додумать мысль, преображение завершилось. К каменной площадке жался белым брюхом огромный, серый, словно туман, ящер. Его жёлтые глаза, размером не меньше двух моих ладоней, но казавшиеся совсем маленькими на морде длинной с меня, уставились на нас, расширяя вертикальный зрачок.

Я сглотнула. Дезирэ щекотно шепнул на ухо:

— Уже не боишься? Я могу тебя отпустить?

— Д-да, пожалуйста…

Его руки тотчас разжались.

— Мы назовём тебя Осень, — изрёк принц. — У каждого порядочного дракона должно быть имя. Ты же порядочный?

Порядочный дракон махнул чешуйчатой головой, а затем вдруг распахнул пасть, схватил вторую — рыжую — лошадь, подкинул, хрумкнул и проглотил.

— За-ши-бись, — изрёк Люсьен со своего места.

Удивительно, но в этот раз я была с ним полностью согласна. И со следующим утверждением — тоже:

— Кто как, а я на нём не полечу.

— Это сугубо по желанию, — неожиданно согласился принц, подошёл к боку ящера, вытащил шнурок из своего рукава и принялся оплетать туловище чудовища. — Я вот полечу. А все зайчишки-трусишки могут остаться здесь. Лет на двадцать. Или двадцать пять. В гордом одиночестве.

— На сколько?

Мой голос как-то странно охрип. Карие глаза глянули насмешливо.

— В трёхкоролевствии есть проблемка с принцами: почти все из них женаты. Пока новые достигнут рыцарского возраста, пройдёт около четверти века. Это плохая новость. Хорошая: вас двое. А, значит, вы сможете славно развлечься.

Шнурок в его руках всё вился и вился, и ему не было конца. Остатком Дезирэ вновь подвязал рукав, затем разгладил бок ящера, превратив верёвку в кожаное седло и обернулся к нам.

— Ну что решили?

У него была совершенно безумная улыбка человека без преград и тормозов. Мне стало страшно. Но с другой стороны — остаться одной замке… И поцелуй истинной любви опять же… Он же меня расколдовал? Значит…

Люсьен спрыгнул на пол.

— Ну и как мы разместимся на одном драконе втроём?

— Я посередине. Кто-то спереди, кто-то сзади.

— И кто спереди?

— Бросим жребий?

— Ты всё равно будешь жульничать. Лучше так скажи.

Дезирэ выразительно хмыкнул, запрыгнул на верёвочную лесенку, вскарабкался и уселся в длинное седло. Продел ногу в стремя. Дракон задумчиво рыгнул и выдохнул тонкие струйки дымка.

— По росту. Ты — спереди, невеста — сзади. Чтобы мне обзор не заслонять.

Паж живо вскарабкался следом за принцем. Я с сомнением посмотрела на раздувающийся и опадающий чешуйчатый бок. Вздрогнула. Подошла. Чтобы ступить на первую ступеньку, нужно было задрать юбки едва ли не до пояса. А ещё ведь фижмы…

— Ну же, — поторопил меня Дезирэ.

Я зажмурилась, задрала подол серебряного платья, вцепилась в верёвочную лестницу. Ящер обернул зубастую пасть. Мамочки! Мне с трудом удалось попасть второй ступнёй на лесенку. Длинный подол мешался, заслоняя собой верёвку, а руки были заняты. Чешуйки обдирали нежную кожу на руках. Но, когда я наконец преодолела лестницу и поравнялась с седлом, стало ещё непонятнее, как на него усесться, чтобы не задирать подол до ушей. Мне пришлось уцепиться за плечи жениха.

— Ты слетишь, — заметил Дезирэ. — Садись по-мужски.

Ещё десять минут пыхтений и мучений, и — ура — я сижу, прижавшись грудью в корсете к его спине. Мои юбки плотным валиком отделяют меня от его зада, а плащ жениха переброшен мне за спину.

Принц свистнул. Дракон тяжело взмахнул кожистыми крыльями, перепонки которых завершались когтями, подпрыгнул, извиваясь всем телом, и взлетел. Дезирэ обернулся и крикнул:

— Держись крепче, Шиповничек. Не упади.

ПОЯСНЕНИЯ автора для любознательных:

пясть — старинное название кисти руки (ладони + пальцы)

обряда конфирмации — в католической и некоторых протестантских церквях младенцев крестят водой, но миром не помазывают. И лишь после совершеннолетия совершают как бы «докрещение». На самом деле, в древней христианской церкви было много споров о том, можно ли крестить младенцев, и не все святые отцы были согласны между собой. Конфирмация — попытка совместить и то и другое мнение. Существует и в современной Европе, став атрибутом праздника совершеннолетия.

Божий день — воскресенье

каблуки — изначально изобретение только для мужчин (хотя женщины довольно быстро их освоили, но в Средние века предпочитали «платформы»). Каблук предназначался для верховой езды, позволяя ноге жёстко фиксироваться в стремени

шнурок из рукава — с кроем в шитье того времени всё было неважно. Одежду подгоняли по фигуре с помощью шнурков и булавок. Но в XV–XVI веках уже — ура! — используют ещё и пуговицы.