Подъем, спящая красавица! (СИ)

Глава 21

Его зовут Дезирэ

Румпель молчал. Он стоял у окна, мрачный и холодный, но уютно дремлющий на его руках котёнок разрушал зловещесть образа. Уставший от пережитых потрясений рыжий обнимал чёрный рукав тоненькими лапками и мирно посапывал, чуть дёргая белыми усиками. Признаться, я позавидовала маленькому.

Я сидела за столом и тоже молчала. А о чём тут говорить?

Когда я уже совсем расслабилась и просто любовалась его гордым профилем (Румпеля, не котёнка), мужчина наконец обернулся.

— Вы очень молоды, — заметил он.

— На семь лет младше королевы, — похвасталась я.

— Однако восемнадцать — достаточный возраст, чтобы отвечать за совершённые глупости. И всё же мне вас жаль. Попробуем обойтись без помощи палача.

Я вздрогнула. Как можно смотреть на меня вот так равнодушно⁈

— Итак, ваше имя — Шиповничек. Принцесса Шиповничек, не так ли? Зачарованный сон, злая фея…

— Откуда вы…

— Вопросы здесь задаю я. И пока что я делаю это лояльно, но могу проводить вас в пыточную, если желаете. Вас подвесят на крючьях, наденут на ноги гири. И, знаете, когда суставы выходят из естественных пазов, это очень больно.

— Как ты можешь⁈ — я вскочила, стиснула кулаки. — Почему ты так со мной?

Румпель аккуратно переложил уснувшего котёнка на подоконник, подошёл ко мне, остановился в трёх шагах:

— Как?

— Безжалостно. Гнусно. Отвратительно. Ведь я же… ведь ты же…

— Вы про то, что мы переспали? Прямо здесь? — холодно уточнил мужчина и презрительно хмыкнул. — И вы решили, что если я воспользовался вашей добротой, скажем так, то вы что-то для меня значите?

Я заморгала. Горло стиснуло железной рукой. Румпель безжалостно продолжал:

— Мужчина трахает потаскуху в борделе, платит ей медяк и забывает тотчас не только как её зовут, но и как она выглядела. Грудь, впрочем, помнит.

Моя рука как-то невольно размахнулась и врезала ему пощёчину. Я зарычала:

— Я не потаскуха!

— Неужели? — мужчина даже не дёрнулся от удара. — А как называется женщина, которая раздвигает ноги…

— Не смейте!

— … перед первым встречным мужиком? — безжалостно закончил он.

Я зажмурилась, но слёзы всё равно заструились по моим щекам. Пришлось их закрыть ладонями.

— Вы обещали, — прошептала я. Голос дрожал и рвался.

— Что обещал?

— Без пыток.

Румпель промолчал, потом вдруг пробормотал что-то невнятное, шагнул ко мне, привлёк к себе, обнял и погладил по голове, словно ребёнка.

— Я просил тебя уехать, — прошептал на ухо. — Зачем ты осталась?

Уткнувшись в его плечо, я разревелась. Сердце разрывалось на части.

— Отвечай, — мягко шепнул он мне.

— Зачем ты ей служишь⁈

— Потому что люблю.

— Это неправда!

Румпель выпустил меня и снова отошёл.

— Шиповничек, сядь. В твоих интересах, чтобы мой допрос завершился как можно быстрее. До того, как здесь появится королева. Зачем ты не уехала? С какой целью осталась?

— Чтобы перетрахаться со всеми первыми встречными мужиками столицы, — зло выдохнула я. — Я же потаскуха. Кстати, вы забыли заплатить медяк. Ая-яй-яй, господин лейтенант. Как не стыдно обижать бедную сиротку! Или королева скупа на жалование?

Мужчина коротко и зло выдохнул. Его глаза сверкнули, но я не отвела взгляд. Тогда он сам закрыл веки, прижал пальцы к вискам. Помассировал. Глубоко вдохнул, медленно выдохнул.

— Кто тебя разбудил?

— Сегодня, например, моя служанка…

Румпель открыл глаза шагнул ко мне, схватил за плечи и встряхнул.

— Ты хочешь пошутить со мной, девочка⁈ — рявкнул с такой злобой, что я на миг струхнула.

— Нет, — прошептала испуганно.

— Тогда отвечай на вопросы!

У него были такие злые глаза, такие чёрные и блестящие, что я замерла, а потом потянулась и поцеловала в эти изогнутые от ярости губы. Он отшатнулся.

— Ты меня боишься, — прошептала я завороженно.

Румпель отпустил мои плечи и сделал шаг назад.

— Да-да, до мурашек. Я жду ответ. И учти, моё терпение на исходе…

Я шагнула к нему, коснулась металлических пуговиц на его дублете.

— Не меня, себя. Того, что в тебе происходит. Ты злишься и бесишься, но, помнишь, ты как-то сказал: злость — это страх? Ты боишься, Румпель.

— Что за упрямство в глупости! — с досадой процедил он. — Ты даже на дыбе станешь утверждать, что я в тебя влюблён без памяти?

— Когда я попросила тебя поцеловать, помнишь? Вот здесь, сегодня… или вчера?

— И обещала, что уедешь?

— Да. Но не сказала, когда. Так вот, мне нужен был этот поцелуй, чтобы убедиться: тебя ко мне тянет. Если бы ты был равнодушен ко мне, поцелуй вышел бы сухим и холодным. Если бы я для тебя была лишь одной из потаскух, то в твоём поцелуе не было бы столько нежности. А тогда зачем ты лжёшь? И кому? Мне? Себе? И потом… ты же не спишь с потаскухами, верно? Ты вообще ни с кем не спал, кроме Илианы. И меня.

Мрак за окном наливался синевой, светлел. В библиотеке стало тихо-тихо, лишь трещали свечи. И я слышала его дыхание. Глубокое, ровное. Так дышат, когда пытаются взять контроль над эмоциями. И прежде, чем он смог это сделать, я обхватила его шею, потянулась и снова поцеловала, жадно и не целомудренно.

На этот раз мне ответили.

Горячие губы бережно раскрыли мои, мягко и настойчиво обхватили нижнюю, чуть потянули. Мужская рука легла на мой затылок, взъерошив волосы. А вторая властно притянула к себе за талию. Дыхание Румпеля пресеклось. И моё тоже. Я почувствовала, как его язык осторожно коснулся моей губы. Это было ново. Его щетина чуть колола, и это тоже будоражило.

Румпель оторвался от моих губ не сразу и с видимым трудом. Вдохнул. Открыл глаза.

— Ты меня хочешь, — прошептала я.

— Хочу, — не стал отрицать очевидное он.

— И не считаешь меня потаскухой.

— Нет.

— Тогда почему…

Он снова закрыл глаза, прислонился лбом к моему лбу, наши носы тоже соприкоснулись, и было в этом что-то бесконечно милое. Я положила ладони на его грудь, чувствуя, как она вздымается, и закрыла глаза. Вот так бы и провести вечность, слушая его дыхание, стук его сердца. Румпель прошептал, тихо-тихо и как-то измученно:

— Я не знаю. Помоги мне, пожалуйста. Помоги мне разобраться.

Мои губы снова коснулась его губ, и Румпель снова ответил. У меня закружилась голова, и, если бы мужчина не обнимал меня крепко и бережно, я бы, наверное, упала.

— Люби меня, только меня, — прохрипела я, когда мы оторвались друг от друга. — Ты же не любишь её, ты не можешь её любить! Ты не можешь любить сразу обеих!

— Не могу, — согласился он. — Но люблю.

— Илиану?

— Да.

— А меня?

— И Илиану, и тебя.

Я отшатнулась от него. Нахмурилась.

— Это невозможно.

— Невозможно, — снова согласился он, осторожно усадил меня в кресло, сел рядом на край стола. — Но это факт.

— Но так нельзя!

— Нельзя.

Я всмотрелась в суровое лицо. Оно было полно усталости и печали, даже, пожалуй, обречённости.

— А кого ты любишь больше? Меня или Илиану?

— Одинаково, — признался мужчина, снова закрыв глаза, словно прислушивался к чему-то в себе.

— Значит, меня. Ты давно с Илианой, и, если ты не любишь её больше, чем меня, которую знаешь лишь несколько дней, значит, по-настоящему ты любишь меня. А её лишь по привычке…

Румпель покачал головой и посмотрел на меня:

— Нет. Одинаково.

Ну, значит, когда я убью Илиану, то останусь единственной.

— Так кто же разбудил принцессу Шиповничек? — снова спросил Румпель.

— Бежим с нами? Хочешь, я сохраню Илиане жизнь? Я не буду убивать её, ведь я добра и… И твой сын станет моим… нашим. Мы будем жить так счастливо! Все вместе, втроём и…

— Нет. Не будем.

Я бессильно опустила руки. Захлопала глазами, спросила отчего-то шёпотом:

— Почему?

— Я останусь с Илианой. А ты выйдешь замуж за Армана и уедешь. В Монфорию, например. Вы же с ним приехали оттуда, верно? Если в Монфорию нельзя, поезжайте в Родопсию. Родопсийский король воинственен, но вроде бы неплох.

— Не хочу за Армана…

— Кстати, там, на Ариндвальском перевале вас преследовал Волк из бездны, верно? Почему?

Да сколько ж можно вопросов⁈ Таких идиотских, таких несущественных!

— Почему ты хочешь остаться с Илианой? — закричала я, вскочив. — Почему, Румпель⁈

— Потому что люблю.

— Маленькую девочку, которой больше нет? Её? А ты не думал, что, потакая её жестокости, ты… ты… Это ты виноват в том, что она стала такой! Ты должен был сразу остановить её и…

Я бросилась к выходу. Румпель перехватил меня почти за дверью. Обнял, прижав к себе. Зарылся в волосы. Я дёрнулась, хлюпнула носом. Ох уж эти слёзы!

— Не хочу тебя видеть. Хочу к Арману. На плаху. На эшафот. В бездну, если придётся. Я больше не хочу тебя видеть!

— Назови имя того, кто тебя разбудил. Пожалуйста.

Снова он об этом! Как будто это сейчас важно! Как будто сейчас важно именно это! Я стиснула зубы:

— Хорошо. Но ты немедленно отпустишь меня и… и… И ещё устроишь нам с Арманом побег.

— Я согласен.

Меня затрясло. Я обернулась и с презрительным негодованием смерила его яростным взглядом.

— Ты — ничтожество, Румпель! Я не люблю тебя больше! Ты — игрушка Илианы, ты…

— Имя. Ты обещала.

— Дезирэ. Его зовут Дезирэ.

Вырвалась из его объятий и побежала вниз. Ненавижу! Ненавижу!

Я промчалась мимо двух вооружённых гвардейцев, ворвалась в незапертую камеру, бросилась на шею Арману. Обняла его, прижалась, чувствуя, как бьётся пульс в ушах.

— Шиповничек? — удивился тот. — Ты цела? Что с тобой?

Он отстранил меня, оглядывая с ног до головы. За дверью щёлкнул замок, запирая её. Я истерично рассмеялась. Обманул! Румпель меня обманул! Как же низко и подло.

— Почему эта стерва была похожей на тебя? — спросил Арман.

— Королева-то? Не знаю. Да, мы с ней похожи. Вот прям одно лицо на двоих, только…

— Вовсе не одно, — рассердился маркиз. — Ты намного красивее. Она — бездарная пародия на твою красоту.

Я понимала, что он лжёт. Или ошибается. Но его слова пролились на сердце бальзамом. Арман, догадавшись о том, какой эффект произвёл, снова притянул меня к себе, наклонился и осторожно коснулся губ, словно деликатно спрашивая моего согласия. И… я отвернулась, сделав вид, что не поняла.

— Нам надо бежать. Давай сделаем вид, например, что я умерла? Или умираю? Ты начнёшь звать на помощь, а я шарахну магией по вошедшим? Не хочу на дыбу.

— Так я тоже не хочу, — рассмеялся Арман.

В его смехе я расслышала досаду.

Мы так и сделали. Я упала на деревянную кровать и захрипела, точно в припадке. Арман неистово заколотил в двери, громко вопя:

— На помощь! На помощь! Она умирает! Кто-нибудь, о Боже!

А затем повернулся к двери спиной и замолотил в неё каблуками сапог. Я попыталась сосредоточиться и с радостью почувствовала, как закололо кончики пальцев. Вся моя обида, вся ненависть рвалась наружу магией. Ещё никогда я не чувствовала её настолько мощной. И тогда я испугалась. Ведь эти ребята за дверью ни в чём не виноваты, они просто выполняют свой долг и…

Дверь распахнулась. Арман отскочил в сторону.

Магия сорвалась с пальцев и огненным смерчем ударила по вошедшему. Жертва полыхнула жутким лиловым пламенем. Я закричала от ужаса и зажмурилась.

Нет… Боже, нет…

— Я не хотела, — прошептала сквозь слёзы. — Не надо… пожалуйста, я не хотела…

— В следующий раз это могу быть не я, — заметил Румпель.

Но меня всё ещё трясло от пережитого ужаса. Маг прошёл вперёд, сел рядом и взял меня за руки.

— Я же обещал, — напомнил мягко. — Не только ты держишь слово. Ну же. Открой глаза, посмотри на меня.

Щёлкнул пальцами. Раздался глухой удар чего-то о стену. Но я только ткнулась носом в его плечо, продолжая судорожно всхлипывать. Румпель встал, легко подхватил меня на руки.

— Идём, — бросил, вероятно, Арману.

И направился на выход.

— Отдай её мне, — прорычал маркиз. — Я сам её понесу!

— Потом. Рассветает.

Откуда ему известно, что с рассветом… Но я не стала спрашивать, лишь обессиленно уткнулась носом в тёплую шею.

Румпель нёс меня до самой лошади, которая ждала за воротами. Действительно, лучи восходящего солнца озарили вспыхнувшие золотом кроны деревьев. Маг усадил меня в седло и положил лягуха в мой карман.

— Помнишь, ты спрашивала насчёт Пса бездны? — спросил, подтягивая упряжь.

— Да. А ты сказал…

— Я солгал. Так вот, послушай меня. У нас мало времени, и я не смогу повторить. Псов бездны одолеть не под силу никому. Мне — тоже.

— Но…

— Не перебивай. Их силы невероятны и не знают предела. Волки из преисподней — порождения самой тьмы. И есть лишь один способ с ними справиться: не творить зла. Пёс не имеет власти над тем, кто злыми поступками не заслужил того, чтобы на него обрушилась кара небес. Запомни это, Шиповничек. Ты очень молода. Ты ещё сможешь победить тьму в себе.

— А как же Илиана⁈ Почему не покарали её⁈

Но вместо ответа Румпель ударил по крупу коня, пуская его вперёд. Я натянула было узду, чтобы остановиться, но мужчина крикнул:

— У тебя нет времени. Вперёд.

И я пришпорила скакуна.

Он стоял и смотрел на голубые воды Луары, и ветер развевал его растрёпанные волосы, словно рыжий пожар. Я подлетела к другу:

— Этьен! Там… там… ты…

Там трое голенастых избивают маленького Жака. За дело, конечно, и всё равно жалко. Этьен обернулся, и я споткнулась на месте. Давно я не видела на его лице таких страданий. Подошла, осторожно коснулась худого плеча:

— Что с тобой?

— Я не исполнил Его веления, Кэт. Король издал эдикт и приказал всем расходиться по домам. Мне не на кого опереться. Наше войско начало таять: воины Христовы боятся короля больше, чем Христа… И я… не знаю, что мне делать.

«Домой, домой!» — я чуть не запрыгала от радости. Какое счастье! После того, как я сбежала из дома, мельник вряд ли разрешит сыну на мне жениться, ведь теперь я — бесчестная женщина: спала в лагере, полном мальчишек, юношей и мужчин. А, значит, отец точно разрешит мне выйти замуж за Этьена. Вот только как утешить друга? Как сказать ему, что всё к лучшему?

Я заглянула в похудевшее, опрокинутое лицо. Сердце свела судорога сострадания.

— Ох… Этьен, но… Ты же говорил, что достойные только дойдут и… ангелы…

— Король приказал расходиться. Он отказался встретиться со мной. Что королю какие-либо пастухи!

Обняв его, я нежно погладила рыжие волосы. Этьен был таким несчастным, неизмеримо несчастным.

— Но ведь Христос главнее, чем король, — прошептала ему на ухо, не зная, что сказать. — Христос повелит, и море расступится. А король разве может так? А ты же — слуга Христа, а не короля…

А, между прочим, первое чудо Он сотворил на свадьбе…

— Ты права.

Этьен выпрямился, вскинул непокорную голову.

— Что? Я хотела…

— Вели трубить сбор. Мы выступаем сегодня же.

— К-куда?

— В Иерусалим, конечно. Кто может остановить ветер? Только Бог.

Я не совсем то имела ввиду…

— Мы расслабились, братья! — стоя посреди отрядных командиров, Этьен говорил властно и уверено, словно час назад не он отчаивался на реке. — Мы слишком долго находимся в покое и неге. Меч, который давно не вынимали из ножен, ржавеет. Так и мы тут, в этом огромном городе, исполненном разврата, заржавели. Вы думаете, я не вижу ваши грехи? Не вижу блуда, воровства и насилия, охвативших служителей Христовых? Так вот — нет. Я вижу. Из светлого ангельского воинства мы превратились в сброд богомерзкого отребья, достойный того, чтобы утонуть в жгучем пламени ада. Я ждал. Ждал вашего покаяния, вашего преображения. Ждал, что наш пример подхватят сильные мира сего. И Христос тоже ждал.

Командиры, одетые в серые рубахи с нашитыми крестами, каждый — в цвет отряда, угрюмо смотрели на своего пророка. Некоторые были выше его на голову, а то и две. Я украдкой оглядывала их.

— Я слишком долго ждал. В этом моя вина. И вот наказание от бога: король издал эдикт, повелевающий всем детям вернуться домой.

Этьен замолчал. Луг потонул в рёве разочарованных голосов. Лица — бледные, румяные, рябые, веснушчатые, грязные, чистые — исказили обида, страх и отчаяние. Никто не хотел возвращаться домой. Никто, кроме меня…

— И я преклоняю голову перед приказом того, кто есть власть Бога на земле, перед Помазанным Его. Расходитесь. Возвращайтесь домой, под юбку ваших мамочек. К своим стадам, гончарням, кузням, красильням. Домой. Так велел король.

Новый стон разочарования. Этьен помолчал, а когда свист и вопли стихли, поднял руку и жёстко, неожиданно властно бросил:

— Если вы — дети. Ибо детям сказано возвращаться. Но если вы — воины Христовы, то вы подчиняетесь только Богу. Я — выступаю. Даже если пойду один. Христос явился и сказал, и кто я, чтобы спорить с ним? И кто — король, владыка земной, чтобы спорить с владыкой небесным? Я иду. И те, кто со мной, те со мной. Я не держу никого.

Обернулся и кивнул сияющему гордому братишке:

— Давай.

И маленький Жак запел пронзительным и ломающимся от напряжения голосом:

— Прекрасны поля…

Жак Кривой, старший брат Эллен, развернул наш флаг — белый с алым четырёхконечным, как у крестоносцев, крестом. Наш отряд из Клуа, первозванные, дружно расправили плечи и зашагали вслед за Этьеном. Очнувшиеся командиры завопили:

— Стройсь! Кто ребёнок — шагом марш. Вон из отряда! Воины Христовы, стройсь!

— Такой маленький, всего двенадцать, — шепнула мне Кармен на ухо, — а такой прям… Ух! Огонь! Ещё б и в постели так, цены бы не было…

Я поморщилась и сделала вид, что не расслышала её.

Вандом провожал нас с цветами и музыкой. И женщины, заплаканные, долго бежали вслед. И священники выходили навстречу из церквей с крестами, благословляя Великий Крестовый поход невинных душ, а воздух звенел и от криков, и от пасхального перезвона колоколов.

— Смотри, вон там — мой дед, — Кармен дёрнула меня за руку.

Я оглянулась и увидела высокого седого старика в грязной, рваной одежде того покроя, который обычно носят обедневшие рыцари. Он стоял в толпе, обеими руками опершись о суковатую трость, и вытягивал шею, словно пытался что-то увидеть среди поющих отрядов. Но это было глупо, ведь дон Хосе был слеп, как крот…