Подъем, спящая красавица! (СИ)

Глава 10

Не хочу замуж!

— Прекрасны поля… — пел тонкий голосок.

Я нахмурилась, пытаясь отгадать — чей? Эллен? Да нет, пел явно мальчик, хоть и высоким хрустальным голоском.

— … ещё прекраснее леса, одетые в летний наряд, — вторило ему сразу несколько голосов, среди которых я узнала и голос Этьена.

Мы с отцом и братьями стояли на паперти перед храмом — ждали жениха. Мельник с семьёй задерживался. Может быть, как раз именно из-за этого крестного хода? Я сжимала в руках букет. Как же я плакала тогда! Как просила друга не уходить, не бросать меня одну. И Этьен, он тоже плакал. Зелёные глаза быстро покраснели от слёз.

— Пойми, мне Христос велел.

— Ну и зачем тебе этот проклятый гроб Господень? Ой, прости, Пречистая!

— Не бохульствуй, Кэт. Пожалуйста. Понимаешь, его пытались отвоевать кровью. А святыню нельзя — кровью…

Он был уверен, что небо отверзется, море расступится, а земля поглотит сарацин перед чистыми безгрешными сердцами.

— Именно дети, то есть мы, понимаешь? Это же и в Писании сказано: пустите ко Мне детей. Помнишь, священник читал в прошлом году? Неужели ты не веришь?

Я верила. Конечно, верила. Если в мире и есть чистое сердце, то это, конечно, Этьен. Кто ж ещё?

Вот только как быть грешной мне?

Вскоре стала видна и процессия: дети, отроки, юноши, одетые в самое нарядное и чистое, под разноцветными хоругвями. И Этьен — счастливый, радостный, такой торжественно-серьёзный, как в день причастия. А рядом шагает гордый Жак. Ему даже лицо вымыли и кудри расчесали.

— … но Христос прекраснее, Христос чище, — поёт Щегол тоненьким голоском, и его глаза сияют, словно воскресные глазированные пряники.

— … и натруженные сердца поют ему хвалу, — подхватывает хор.

Розовощёкая малютка Эллен едет на плечах Кривого Жака — старшего брата.

— Идиоты, — ворчит мой отец и сплёвывает под ноги. — Бросить бы вас всех в долговую яму. А лучше перевешать. Всех до одного. Будь я королём — перевешал бы.

— Не, одного достаточно, — смеётся Ив, старший из моих братьев. — Остальные сами разбегутся.

А я в тоске замечаю за восторженной процессией мирных крестоносцев гнедого коня, тянущего повозку. Такой есть только у мельника. Крестный ход не спешит, но какая разница: через четверть часа, полчаса или через сутки я стану вещью ненавистного Вальжана?

— Я… мне надо в кустики.

Отец оборачивается, супится.

— После.

— Я не выдержу, — хнычу я.

— Бать, смотри какая толкучка. Она успеет.

— А то ещё обоссытся, — подхватывает другой. Кажется, Жан.

— Ну давай. Только быстро, а то дрыном отхожу, — наконец снисходит отец.

Я осторожно кладу букет на ступеньки храма, снимаю фату, подхватываю юбки и бегу. Туда, к Луаре, на заросшие ивняком берега. И, скрывшись с глаз моей семьи, бросаю верхнюю юбку в реку. За ней падает и нижняя. Благо, май стоит прохладный, и на моих ногах — шерстяные штаны.

Пусть хоть убьют. Не пойду под венец!

Если уж Жак Кривой взял с собой сестру — Эллен, то почему бы и мне не пойти с ними? К королю, в Иерусалим, к чёрту. Куда угодно, только не расставаться с Этьеном. Никогда.

Жак

— Говорят, есть люди, которые едят лягушек. Не попробовать ли и нам? Может, это решит все проблемы с голодом?

Я распахнула глаза и резко села.

Дезирэ!

Жених сидел за столом, посмеиваясь. Лягух пытался атаковать пальцы принца липким языком, наскакивал, угрожающе пыхтя.

— Ваше высочество, мы пока не женаты, и входить в мои покои…

— Пока, нелюбовь моя. Но через пять дней — наша свадьба. Я как раз-таки и зашёл вам это сообщить.

Сердце упало.

— Так быстро?

— А что тянуть-то? Королевству нужен наследник. И мне. Обожаю детей. Такие вкусненькие!

И Дезирэ щелчком отправил соперника в полёт. Поднялся, оправил дублет.

— Прелесть моя, развлекайся, но знай меру. Я поеду на восточные границы, вернусь аккурат к свадьбе.

— На… границы?

— Да, там кочевники шалят. Бедолажки. Мне их уже жаль, верите? Вы, я смотрю, тоже зверюшек любите?

— Зверюшек? — тупо переспросила я.

Сердце ныло и плакало. Не хочу замуж! Не хочу!

— Птичек, лягушечек всяких. Правда же, они лучше людей?

Он подошёл, задрал мой подбородок жёстким пальцем, наклонился, властно раскрыл мои губы губами, а затем вдруг укусил. Я замычала, отдёрнулась. Принц не отпустил. Слизнул кровь с нижней губы:

— М-м, какая вкусная! — подмигнул мне. — Недаром всякие тёмные твари обожают кровь девственниц. Клянусь, после свадьбы я заточу тебя в высокой-превысокой башне и буду лично пользовать в своё удовольствие. Чтобы никто не смел даже взглядом посягать на моё.

А потом принц вдруг лизнул мою щёку. Рассмеялся и направился на выход. На пороге обернулся, ещё раз оглядел голодным взглядом:

— Вкусненькая, маленькая девочка. М-м… Моя личная красная шапочка.

Глаза его вспыхнули алым. Дезирэ вышел, захлопнув дверь. Я сползла на пол. Мне казалось, что от ужаса сердце сейчас остановится. Закрыла лицо руками. Уцелевший лягух запрыгнул мне на руки, ткнулся холодной мордахой в локоть.

— Почему я? — всхлипнула я. — Почему именно я? За что? Зачем я ему⁈

Проплакав несколько минут, спохватилась: снова вуаль? Ну уж нет! Впереди столько дел! Меня ждёт Осения, чтобы распустить людей по домам, и нужно восстанавливать город, и сажать деревья, и посмотреть, что там с зерном. Может, посадить озимые? И… столько всего! И ещё: у меня есть пять дней, чтобы что-то придумать. Вернее, уже четыре с половиной, ведь солнце высоко и миновало зенит.

— Я не сдамся, — прошептала я и позвонила в колокольчик.

Шустрая Карина появилась почти тотчас, помогла мне одеться и уложить волосы.

— Налей для моей лягушки воды в новую миску, — велела я и вышла.

— Я не сдамся, — шептала, гордо вскинув подбородок, проплывая по коридорам мимо кланяющихся вельмож, а затем и работников госпиталя.

Здесь меня уже ждала Осень. К моему удивлению, всё прошло очень быстро. Многие выздоровевшие всё ещё были ослаблены из-за продолжительного голода и болезни, измотавшей их, и мы решили, что самое лучшее для таких — остаться в госпитале ещё на неделю. А других с радостью «выписали» (как это назвала Осень) домой.

Подозвав слугу, я уточнила, уехал ли Дезирэ и, получив положительный ответ, решила: теперь в библиотеку. Не может быть, что бы в древних фолиантах королевского книгохранилища не упоминалось бы о псах бездны. Мне необходимо узнать, как победить Дезирэ. И я это узнаю. Клянусь.

Припухшая губа заныла, напоминая о пережитом сегодня ужасе.

В библиотеке было тихо, пыльно и… пусто. Я обернулась к седому хранителю книг, склонившемуся передо мной и не смеющему поднять глаз. Гном? Впрочем, нечему удивляться: гномы любят подобные должности, подразумевающие уединение. Вот только пустые, пыльные полки…

— А где книги?

— Так ведь… Все книги, в которых там или тут упоминалась прялка, были уничтожены ещё вашим батюшкой.

— А остальные? Не во всех же написано про прялки.

— Прялки, шитьё, вязание, на всякий случай: овцы, шерсть, краски…

— Ясно. Но рыцарские романы-то должны были оставаться? Хотя бы про любовь? Или хроники королевских деяний…

Гном отвёл взгляд из-под ног в сторону и замялся. Его трясущиеся руки крутили длинную седую бороду. Понятно. Сто лет назад книг было много, очень много. Выискивать в каждой упоминание о том или ином — долго и муторно. Проще спалить все разом. Глухо застонав, я круто развернулась и, изо всех сил сдерживая гнев, бросилась обратно.

Как? Как тут быть милосердной королевой и не начать рубить всем головы направо и налево?

Но нет, нет, я же добрая! Добрая! И пусть только кто-то посмеет сказать иначе!

Мне срочно нужен был кто-то, кто обдал бы меня благодарностью, восхищением, чем-то таким, что вызывает в сердце желание творить добро. Карина? Да. Но… этого кого-то должно быть много. Мне срочно нужна сотня Карин! Я была неистово зла. И, уверена, меня бы каждый понял: лишиться последней надежды победить Дезирэ! И всё из-за тупости и лени библиотекарей. Тупости и глупости отца. Какого демона⁈ Прости, Пречистая. Какого… «Папа! — мысленно вопила я. — В пророчестве было сказано: когда наступит совершеннолетие. Я была уже умной, взрослой девушкой. Мне достаточно было просто сказать: „веретена — не трогай“. Скрывать от меня то, что меня почти смертельно ранит, значило оставить меня безоружной перед злом. Надо было просто сказать! Языком, пап! Я не дура, я бы — не тронула!»

Да. Моя злость была вполне естественной. И все бы поняли, если бы я казнила человечков пять-шесть… все, кроме Осени.

Я замерла. Может, поэтому пёс бездны не может причинить девчонке зла? Потому что она — слишком добрая? «Мам, я боюсь темноты. — Не бойся, Котёнок. Мы зажжём свечу, и она разгонит тьму. Тьма боится света». Тьма боится света. Не припомню, чтобы королева так говорила, но это точно слова моей мамы. Однако разве Осень — свет? Капризная, вредная, раздражительная, разве она — свет? Уж на ангела паж точно не похож.

И всё же она добрая. Пожалела кагана. Спасла маркиза. Галок вон ходит, кормит… И меня, кстати, тоже защитила. А ведь я её ударила. И к чумным Осень пошла, и даже рискнула привести к ним королеву…

Я задумалась.

В этом рассуждении определённо что-то было. Вот только… что делать с гневом, с яростью, затмевающей глаза? «Я буду как Осень, — решила твёрдо. — И вот прямо сейчас пойду в город и спрошу народ, что для него ещё сделать. И услышу их слёзные благодарности, и… и меня отпустит. Я снова стану добра и светла. Как леди Годива».

Ведь это же я разрешила им ловить рыбу и дичь в своих угодьях, так? Так.

Мне стало легче. Настолько, что гнев испарился, словно и не бывало. Как знать, может, пройдёт лет сто или двести — сколько там нужно для канонизации? — и моя скромная статуя встанет одесную Пречистой Девы в храме? И люди будут зажигать мне свечи, и просить меня о том, о сём…

Я смахнула слезу умиления и, радостная, поспешила в город.

— Ваше величество, коня? Карету? — начальник караула на воротах встревоженно посмотрел на меня.

— Нет, не надо, — улыбнулась я. — Я люблю моих подданных, а они в ответ любят меня. Чего мне опасаться?

— Позвольте хотя бы сопроводить вас. Небольшой отряд…

— Да нет же! Выполняйте свою работу. Я хочу пройтись одна.

Первая же встреченная мной женщина облобызала мне подол платья, поохав, что такая прекрасная ткань будет безнадёжно испорчена городской грязью. Мои добрые люди бросали работу и тотчас кланялись, прославляя моё имя. И злость испарялась, таяла, словно снег с приходом весны.

Вечерело, и пора была уже возвращаться, но тут я увидела толпу мужчин у кабака. И услышала чей-то плач. Кажется, детский. Я подхватила юбки и поторопилась подойти.

— Что здесь происходит? — спросила дружелюбно.

На меня оглядывались. У этих измождённых людей были странные взгляды. Какие-то мимолётные и хмурые. Но в густых сумерках видно было плохо.

— Ваше величество… незачем вам… тут… Шли бы вы…

— Нет-нет, — ласково улыбнулась я. — Я здесь для того, чтобы помочь. Что тут произошло?

— Уже помогла, — прошипел кто-то зло.

— Рауль, не надо… Тебя стражники схватят, а потом отрубят голову.

Я бы отрубила, да. За непочтение. Разве так разговаривают с королевой? Но все остальные и вообще молчали, а как можно говорить с теми, кто молчит? Испуганно заплакали какие-то дети.

— Нет-нет, никаких стражников нет, не бойтесь, — снова до боли в щеках улыбнулась я. — Так что произошло?

— Наши дома, Ваше величество… нам негде жить, — заплакала какая-то из женщин.

— Говорят, их сожгли по вашему приказу.

— Но мы не верим! — поспешила заметить всё та же плакунья.

Идиоты!

— Да, это сделали по моему приказу. Потому что эти здания были насквозь пропитаны чумой…

— Так ведь чума ж прошла!

— Можно было подождать и…

— Ох… А где же нам жить⁈

— Чума прошла не просто так, — как можно терпеливее объяснила я. — Мы с принцем Дезирэ её прогнали. Но когда я приказала жечь, то не могла знать, что у нас получится найти иное решение.

— Моё платье! Оно было совсем новым… Алое, почти не штопанное!

— … подушки, набитые утиным пером, теперь таких не найдёшь!

— Тише вы, тише, идиоты! Ваше величество, а нам возместят убытки?

Я уставилась на тупую старуху, которая произнесла этот невероятный вопрос. Стиснула кулаки, чтобы не заорать на это стадо безмозглых баранов. Моё терпение рвалось, словно ветхая ткань.

— Вы живы, — рявкнула гневно. — Разве этого мало? Разве смерть…

— Вот прям удовольствие остаться нищим…

— Уж лучше не жить, чем быть бездомным…

— А что нам есть, Ваше величество?

— Или с голоду сдохнуть?

— Не чума, так голод…

— Я разрешила вам охотиться, рыбу ловить, собирать грибы и ягоды…

— Грибов давно нет. И ягод. И…

— А на охоту нужно оружие, а у нас нет…

— И сетей нет…

И я взорвалась, как пороховой склад:

— Идиоты! — завопила в бешенстве. — Свиньи неблагодарные! Вам сколько ни сделаешь, всё мало! Я чуть не умерла, заразившись от вас чумой, и только волшебство спасло мне жизнь. Да как вы смеете жаловаться и ныть! Если вам без барахла жизнь не мила, если вам ваша рухлядь дороже, то милости прошу на виселицу!

Толпа попятилась, и вдруг чей-то хмурый голос остановил их:

— Так она ведьма… Это из-за неё и пришла чума…

— Она накликала…

— Что⁈ Да вы… да вы…

— Она спалила наши дома…

— Мои дети остались в замке! Мне их не отдали!

— А у меня — жена…

— Ведьма!

У меня от гнева перехватило дыхание. Добрая королева? Да разве возможно быть с такой швалью доброй⁈ Я закашлялась. Да не пьяны ли они?

— Вы с ума сошли? — заплакал кто-то тоненьким голоском. — Вас повесят… Перестаньте…

— А у неё с собой нет стражи, — вдруг ухмыльнулся рябой бородач и вышел вперёд. — Бей её, ребята! Это самозванка. Наш король — каган. При нём дома не палили. И в больницы не загоняли!

— Ведьма! Ведьма!

— Да я вас…

Что-то влетело мне в лицо, забив рот. Я отплюнулась. Грязь! Они швырнули в меня грязью! Дрожа от гнева, я махнула руками:

— Сгорите заживо!

Пальцы вспыхнули фиолетовыми искорками и погасли.

— Сгорите…

Но тут же мне в голову ударил камень. А за ним ещё. Я упала, схватилась за разбитую голову. Ненавижу! Почему огонь меня не слушается? Надо сосредоточиться… И тут же поняла почему: мне страшно. Мне дико страшно.

— Немедленно перестань…

Кто-то завопил и схватил меня за волосы. Я увидела десятки обезумивших глаз, десятки развернутых ртов.

— Дезирэ!

В этот миг я была согласна на башню… Свист, крик. Чей-то перепуганный плач. Чьи-то разумные слова. Чей-то хохот, неистовый рёв, оскорбления… И внезапное:

— Прочь, шакалы!

Передо мной выросла фигура в светлом платье. В мускулистой руке гигантской иглой сверкала шпага.

— Ублюдки, пшли отсюда!

Толпа снова попятилась. Затем кто-то заржал.

— Мужик в бабском! Мамочки! — пролепетала какая-то женщина.

Арман хлестнул шпагой воздух:

— Ну, есть кто смелый⁈ Кто хочет, чтобы я его прошил насквозь⁈ Идите сюда…

— Он один. Навались!

Они снова надвинулись. У кого-то в руках оказались вилы. У кого-то обычный кол из плетня. Снова посыпались камни. Я поднялась, стерла тыльной стороной ладони кровь с губ. Висок пекло. Бедный мой, бедный лягух. Из огня да в полымя. Но как он меня нашёл?

— Дорогу! — послышалось вдруг басистое рокотание. — Расступись!

Стража? Стража!

И кольцо озверевших людей дрогнуло, рассыпалось. Мои обидчики кинулись наутёк. Арман обернулся ко мне:

— Ваше величество? Они… с вами всё…

Я судорожно всхлипнула и уткнулась в его могучую грудь, плохо скрытую декольте. Маркиз подхватил меня на руки, не выпуская шпаги, и её эфес больно тыкал в моё бедро. Я обвила его шею руками. Стражники в кирасах обступили нас, оцепили каре. Ко мне подошёл всё тот же начальник караула, поклонился.

— Ваше величество, извольте, мы проводим вас.

Я горько рассмеялась:

— Я дарую вам право, капрал, если вдруг ситуация повторится, запереть меня в башне и никуда не отпускать. Домой! Несите меня домой, маркиз.

Уткнулась ему в плечо, кусая кружевной воротник безнадёжно испорченного платьица, и изо всех сил попыталась удержать слёзы. Сообразительный капрал послал за каретой, которая встретила нас на полдороге к королевскому замку и в своих тёмных недрах скрыла тайну и моего, и Арманова позора. И только там я позволила себе разрыдаться. До икоты, до трясучки, до полной истерики. Маркиз, прижимая меня к плечу, гладил мои грязные волосы и что-то бормотал неловко-утешительное.

Когда мы уже въехали за высокие стены, я выпрямилась, вытерла слёзы, расправила платье:

— Как вы узнали?

— Карина. Прибежала и взмолилась найти вас. Она узнала от стражников, что вы отправились одни в город, и была очень напугана. Она же сообщила, где искать…

— А стража…

— Я велел им немедленно следовать за мной, сказал, что вы в беде.

В моих покоях нас уже ждала верная служанка. И мужская одежда. Видимо, Карина одолжила её у кого-то из стражников.

— Вам нужно бежать, — прошептала я Арману. — Немедленно. Сейчас. Через четыре дня вернётся мой жених и тогда… Он на мне женится. И запрёт в башне.

— Бежим со мной.

А… а почему бы и нет? Я — королева Монфории, да. Но… хочу ли я быть королевой этих неблагодарных сволочей? Нет. И башня… И Дезирэ… О чём тут вообще думать⁈

— Да, — выдохнула я. — Я с вами.

И пусть всё горит фиолетовым пламенем! Если Дезирэ хотел стать королём, то… он победил. Ну и пусть.

— Ваше величество! — Карина рухнула мне в ноги. — Умоляю вас, возьмите и меня! Я вам пригожусь и в пути, и…

Я протянула ей руку, и девушка припала к моим пальцам. Хоть кто-то в этом королевстве благодарный! Я всхлипнула.

— Нет времени мыться, но принеси мне тазик с водой. В порядок привести себя необходимо в любом случае. Вели конюхам запрячь… Восемь коней. Мы поедем в карете. Четырёх пусть впрягут, а четверых привяжут или как там… нам нужна перемена. Отдыхать некогда.

Нам понадобилось около двух часов, чтобы собраться. Я надела мужской наряд, Карина закрутила мою косу так, чтобы её можно было убрать в берет с перьями. Арман в одеянии гвардейца выглядел очень мужественно. Вот тот, за кого я действительно хочу выйти замуж!

Конечно, с могуществом Дезирэ наше бегство могло окончиться и провалом, и даже очень вероятно, именно так и будет, но…

В Эрталии есть башня, в ней сохранилась библиотека, и там находится книга, в которой что-то сказано о псах бездны. Арман видел её пять лет назад. Если повезёт, то книга пережила эти пять лет. Надежды спастись очень мало, но я должна хотя бы попытаться. Я заглянула в зеркало, увидела бледное лицо, строгий, решительный взгляд чёрных глаз и кивнула самой себе:

— Я буду бороться до конца. Я не сдамся.

И зашагала на выход. У меня есть четыре дня. Два из них уйдут на дорогу. И ещё два на то, чтобы найти книгу, придумать план спасения и подготовиться к последней битве с Дезирэ. Хорошо было бы ещё, чтобы это никак не отразилось на тех, кто мне верен. Но я об этом подумаю чуть позже.

Когда мы уже почти пересекли двор, меня вдруг окликнул слабый нежный ненавистный сейчас голос:

— Шиповничек? Ваше величество?

Осень! Верный паж врага…

— Люсьен? Мы… мы хотим прокатиться… недалеко.

— Вы бежите? — худенькая фигурка во всём чёрном подошла, хрустя первым инеем на брусчатке, — Вы бросаете вашего королевство? Ваш народ?

Я скрипнула зубами. Ну почему? Почему сейчас⁈ И снова разум затмила злость. Ненавижу! Дезирэ. Осень. Мой народ. всех вас, сволочи неблагодарные!

— Мой народ только что едва не убил меня. Да, я бегу. Хочешь — зови своего Дезирэ. Мне плевать, когда он убьёт меня. Сейчас или после свадьбы. Лучше уж сейчас, чтобы не мучиться ожиданием.

— Он… он не…

— Да-да, он ведь так добр. Конечно. Ну, давай, зови.

Я вскинула голову и скрестила руки на груди. Меня трясло. Арман встал рядом, положил руку на эфес шпаги.

— «Её не будет, а ты будешь», так он тебе говорил? Да?

Осень побледнела.

— Да. Но ведь вы… мне казалось, что это…

— Тебе казалось.

Я отвернулась и зашагала дальше. Не хочу больше бояться. Не хочу чего-то ждать и на что-то надеяться.

— Шиповничек!

— Ну что ещё? — зло обернулась я.

Девочка подошла и обняла меня, привстала на цыпочки, прижалась щекой к щеке и тихо шепнула:

— Зеркала. Он проходит через зеркала. И может через них видеть. Будь осторожна.

ОТ АВТОРА

Для любознательных:

— Прекрасны поля… — христианский гимн средневековья, впервые в цикле упоминание о нём появляется в третьей книге: «Пёс бездны, назад!»

Как леди Годива — персонаж средневекового фольклора. Добрая жена злого вельможи. Однажды, когда она заступалась за народ, муж поставил условие: я помилую, если ты проедешь по городу голой. Годива была скромной и целомудренной женщиной, но ради спасения других, решилась на позор…