Подъем, спящая красавица! (СИ)

Глава 16

Свобода в клетке

Меня обняли, прижали к широкой груди и… Ничего. Я не ощутила совсем ничего. Ни приятного волнения, ни вот этой истомы, которая обычно разливалась по телу в предвкушении чего-то (понятно, чего), ни мурашек… Совсем. Лишь неудобство от того, что корсет сдавил грудь и на горло неприятно нажало мужское плечо. И — всё.

Озадаченная, я молчала. А где… ну вот это всё? Волнение, жар в крови, лёгкое головокружение?

— Представление ко двору назначено на завтра, — зашептал Арман взволнованно. — Прошу тебя, просто умоляю: останься дома. Скажись больной или… Я очень волнуюсь за тебя.

А за сестру? За сестру — нет? Я решительно отстранилась:

— Это невозможно, Арман. Ты не сможешь явиться, так как будешь лягушкой. И, если меня не будет, Игрейне придётся ехать в королевский замок одной. А это, прости, неприлично.

— Приём будет вечером. Так что я как раз…

Он смущённо смолк. Нашёл чего стесняться!

— … из лягушки станешь человеком, — безжалостно завершила я. — Тем более, Арман, тем более. Значит, твоя шпага к моим услугам, и ты точно сможешь меня защитить. Разве нет? А сейчас, прости, я устала. Ночь клонится к утру, а я даже глаз не сомкнула. Так что…

И я снова зашагала наверх. Арман схватил меня за рукав:

— Шиповничек…

Перепрыгнул пару ступенек, оказался рядом, жарко поцеловал. Я закрыла глаза, чтобы мужчина не увидел реакции. Дотерпела до конца.

— Что с тобой? Ты… охладела ко мне?

— Я просто устала. Прости.

— Ты обиделась?

— Арман, — я сумрачно посмотрела на него. — Извини. Я правда очень-очень устала.

И я демонстративно зевнула, прикрыв ладошкой рот.

— Прости, — тотчас покаялся он.

Интересно, а как бы поступил Румпель? Я вздрогнула, почувствовав тот самый жар.

— Доброй ночи.

Поднялась, прошла в свою комнату и прикрыла дверь. Сползла по ней на пол, запрокинула голову. Да. Проблема, откуда не ждали. Бедный, бедный Арман… Мне стало тоскливо и неуютно на сердце. Вот это подобие грызущего червячка, вот это — то, что называется совестью? Или нет?

Не хочу, чтобы маркиз был несчастен. Не хочу, чтобы смотрел на меня с такой надеждой.

— Ну и что теперь делать? Да, я виновата перед ним. Да, я влюбила и обещала, но… Кому станет легче, если, изнывая душой и телом по одному мужчине, я стану принадлежать другому?

И всё же…

Мысль о том, что я сделаю Армана несчастным поселилась в сердце мерзопакостной лягушкой (прости, маркиз). Я обняла колени руками и уткнулась в них носом.

— Почему бы тебе не влюбиться в кого-то другого? — прошептала грустно и шмыгнула носом.

— Например, в меня?

— Кара⁈ — я вскочила. — Что ты тут делаешь⁈ В моей комнате?

Кара, зевая, сидела на моей постели.

— У меня в комнате матрас набит соломой, а у вас — перина. Так а если вы всё равно не спите, так почему бы и не…

Вот же мерзавка бессовестная! Но, пожалуй, сейчас я была ей рада.

— Хочешь стать маркизой? — прямо спросила я.

— А кто ж не хочет?

Кара снова сладко зевнула.

— Тогда влюби в себе Армана. Я не буду возражать. И мешать не стану. Скорее наоборот.

— Хорошо-о-о.

Наглая рыжая мордаха служанки растянулась в улыбке. Странно, меня это даже не разозлило. Как можно так стремительно охладеть к мужчине? И потом… я же не люблю делиться. Даже чем-то мне лично не нужным, а просто моим. Но сейчас мысль о том, что мой Арман влюбится в Кару и будет счастлив скорее грела душу, чем злила.

— Помоги мне расплестись и раздеться и проваливай, — процедила я холодно.

Для порядка.

А, когда довольная Кара наконец ушла, вытянулась на постели, укрылась одеялком и улыбнулась. Ну вот и хорошо. И все будут счастливы. Кроме Илианы и Дезирэ, конечно. Но те сами виноваты в своей гибели. И вообще, злодеи должны погибать. Это их удел. В этом и заключается добро.

В июле мы дошли до Вандома. Это оказался огромный город с запутанными улицами. Я следовала за Этьеном хвостиком, боясь потеряться. Как местные-то жители тут разбираются, куда повернуть, чтобы попасть домой? Наверное, их тут жило тысячу человек… Настоятель собора, в чьём доме мы остановились, утверждал, что больше, но разве может быть больше? Такого числа даже не существует!

Впрочем, к этому времени и нас стало — тысяча. Я запуталась во всех этих Этьенах, Жаках, Кэтти и других. Мы, кто шёл из Клуа, держались рядышком, ошарашенные таким количеством народа.

— А ведь есть не только Франция, — задумчиво сказал Этьен, оторвав от губ дудочку. — Там, за морем, Британия. А на восток — Германия.

Я рассмеялась. Врёт, конечно. Он вообще фантазёр. Когда мы останавливались где-нибудь на привал, в селе или городе по пути на Париж, мой друг рассказывал малышам сказки. Про фей, про прекрасных принцев, злых ведьм и жалких сироток. Вот и сейчас что-то сочинил. Мы точно обошли полмира, причём — большую его половину. Уже через пару недель пути я перестала запоминать названия.

— Нет, правда. Гуго сказал, что…

— Твой Гуго тебе ещё и не то наврёт, — зло выдохнула я.

Вскочила и выбежала из дома. Ненавижу!

Сын рыцаря Гуго — уже взрослый, у него даже усы есть! Зачем он в нашем отряде? Впрочем, Этьен не гнал никого, кто желал пойти с нами.

— Но ты же говорил, что поход должен быть детским! И только дети смогут вернуть гроб Господень! — кричала я на первых порах.

— Разве Христос прогнал бы кого-нибудь? — печально возражал Этьен.

— Но они — взрослые! Они пьют вино, дерутся, и матерятся, и…

— Это потому, что они — заблудшие овцы, Кэт. Они не знают, что такое свет, добро и любовь.

Уж что такое любовь, поверь, эти озабоченный голенастые парни точно знают. Я закусила губу.

— Всё равно, они — не дети.

— Он сказал: «будьте как дети»…

В Писании я была слаба, а потому раз за разом в наших спорах Этьен одерживал вверх.

Я ненавидела их всех. А особенно этих полногрудых девиц, умилительно слушающих моего друга, а затем обжимающихся с такими же взрослыми «детьми» по углам. И сейчас, выйдя на грязную улицу, пропахшую помоями, я снова и снова задумалась: почему Этьен не видит того, что происходит вокруг? Наше «святое воинство» давно перестало быть отрядом ангелов.

— И что такая крошка делает одна вечером? — буквально через десяток шагов настиг меня голос одного из «голенастых».

— Размышляет: кому заточку в рёбра воткнуть.

Бесят! Как они меня бесят! Этьен говорит, что мы — божье стадо, и без воли Божьей никто не приходит, но мне порой жаль, что я не могу вырыть огромную яму, поджечь её и покидать в пламя всех этих грешников.

— Какая злая девочка, — рассмеялся парень, словно прочитавший мои мысли, — ты погляди-ка!

— Антуан, осторожнее, это — потаскуха самого.

Эх, если бы… Что⁈ Я возмущённо оглянулась, вперила взгляд в троицу дылд.

— Как ты меня назвал, урод прыщавый⁈

— А что не так? Или хочешь сказать, ты в его шатре спишь, как собачка, в ногах, и ни-ни?

Я покраснела со злости. Больше из-за того, что прыщавый угадал. Правда, здесь, в Вандоме мы спали не в шатрах. Всех «старичков» похода богоязливые граждане разместили в своих домах, конюшнях, ригах. Это новички спали где придётся и как придётся в окрестностях города.

— Этьен — святой! — завопила я. — Не смей про него ничего такого! А то я тебе нос расквашу, клянусь Пречистой!

Я перекрестилась крестиком и благоговейно поцеловала его. Крестик, конечно, не урода.

— А хер у него тоже святой? И как часто он тебя освящает им? — загоготал Антуан.

Ну и я не выдержала. И никто бы не выдержал на моём месте. Даже святой Антуан, покровитель этого придурка. Уверена. Парень взвыл, схватившись за нос. Я добавила удар в пах и бросилась бежать.

Я очень люблю свои волосы. Густые, блестящие, длинные и тяжёлые… Но не вот прям сейчас, когда узел на затылке распался, коса выпала из него, и крепкие мужские пальцы дёрнули за неё, как за верёвку.

— Не так быс…

И заорал. Любой бы заорал, если бы его укусили за руку. Я схватила собственную косу и снова бросилась бежать. Матерясь, как угольщики, парни бросились за мной. Но я была быстра, я была намного быстрее. Как козочка, как птица, как…

А-а-а!

Какой идиот вылил помои⁈ Я с размаху впилилась в угол дома. Из глаз вылетели искры. Скрючилась на миг, но его хватило, что бы меня тотчас окружили.

— Ну что, стерва? Готова платить за…

Антуан, зелёный то ли от злости, то ли от боли, охнул и схватился за голову. Я поднялась, придерживаясь за стену дома за моей спиной. Негодяи запрокинули головы, вглядываясь в ночное небо, и тотчас на лицо одного из них упало что-то с крыши. Горшок. Глиняный, судя по осколку, отлетевшему мне под ноги. Пострадавший с диким воем схватился за лицо. Все трое попятились. Я перепрыгнула через четыре ступеньки крыльца, прижавшись к двери. Забарабанить? Позвать на помощь? А если там… а если…

Дверь приоткрылась, кто-то схватил меня за руку, дёрнул внутрь, и щеколда грохнула, запирая то ли убежище, то ли ловушку.

— Ты как? — спросил чей-то жаркий шёпот.

— Вс-с-сё х-хорошо.

— Пошли, выпьешь вина. А то трясёшься, как девственница, к которой впервые залезли под юбку.

— Так я и есть — девственница!

— Что, правда?

Спасительница чиркнула огнивом, подожгла свечу и поднесла её к моему лицу. Расхохоталась. Худая, почти тощая, конопатая. Рыжие волосы торчали некрасивой паклей. Тёмные глаза поблёскивали в темноте. В двери забарабанили. Снаружи послышались проклятья.

— Да, ты ещё мелкая! Тогда понятно.

— В моём возрасте моя мама уже была беременна мной, — уязвлённо заметила я.

Рыжая фыркнула, снова обидно заржала, настойчиво потянула за собой наверх. Поднявшись по узкой ветхой лестнице с ужасно скрипучими ступеньками, мы оказались на чердаке, пыльном, затянутом паутиной, заставленном всякими горшками.

Я огляделась.

— Кармен.

— Что? — не поняла я.

— Моё имя. Мой дед — арагонец, поэтому так вот.

— А отец? Орлеанец? Или…

— А отец сдох где-то в Святой земле.

Кармен фыркнула. Я с уважением посмотрела на неё. Её отец — крестоносец! Ну надо же!

— Все, кто освобождал гроб Господень, попадают в рай.

— Да ладно? А я так не думаю…

— Сам папа Римский…

— Те, кто бросают своих детей в аду, в рай не попадают!

— В аду?

Девчонка прошла босыми ногами по деревянному грязному полу, присела, откупорила глиняный сосуд, глотнула из горлышка. Зафыркалась:

— А то нет? Ты хоть представляешь, что значит — расти без отца? Когда любой идиот, вроде полоумного деда, может выдрать ни за что? Когда на завтрак, обед и ужин — печёные каштаны, если есть, или брюква?

— Я без матери росла…

Кармен снова презрительно фыркнула:

— Кому нужны эти матери! Толку-то в них. Когда я родилась, отцы обручили меня с Эрнандо Бореарсом. Вроде как друзья и всё такое. А потом: собачий хвост тебе, Карменсита, а не муж. Отец сдох, дед — калека беспомощный, и кто мне обеспечит приданое, а? Папа римский?

Я села на какие-то тюки. Кармен протянула кувшин, и я осторожно сделала глоток. Кислое, сладкое, горькое…

— Оно не разбавлено!

— Конечно, нет. Разбавлять вино — только портить.

— Арагон это где? — миролюбиво поинтересовалась я. — Далеко от Орлеана?

Кармен снова заржала:

— За тысячу лье.

Врёт, должно быть. Она села, подобрав ноги под себя и задрав вишнёвую юбку. С любопытством оглядела меня с ног до головы и обратно. Ткнула в грудь:

— Алый крест. То есть, ты вот прям из отряда Самого?

— Да.

— Ух ты! А вы всегда носите серые балахоны? А нельзя… ну там в платье?

Я пожала плечами. Голова приятно кружилась.

— Ты хочешь с нами? А мать отпустит?

— Я с дедом. Он приехал, чтобы выдать меня тут замуж. Не отпустит, конечно. Да кто его будет спрашивать-то?

— Замуж за тысячу лье от дома? — рассмеялась я недоверчиво. — Ты никак наследная принцесса этого вашего Арагона?

Кармен зло рассмеялась, забрала у меня кувшин и снова принялась глотать. Затем плюхнулась рядом и растянулась на тюках:

— Ну, ближе-то меня не взял бы никто. Замуж. А тут у нас родня. По матери. Какая-то дальняя.

— Почему не взял?

Рыжая подмигнула похабно:

— Что плохого в любви? В сладких объятьях и нежных поцелуях, в танцах тела и пламенных ласках?

— Ничего.

— Вот и я так думаю. Но женихи такие идиоты, ты бы только знала!

Я проснулась, когда в мире уже царил полдень. Поднялась, нагишом подошла к окну, выглянула из-за сдвинутых штор. Ладно, воображение, я уже смирилась с тем, что ты пихаешь в мои сны бесячую простолюдинку Кэт, но зачем там появилась Кара? За что мне такая радость?

Так, не время сейчас гадать о значении снов. Вечером — приём в королевском замке, на котором Илиана, насколько я поняла, собирается отравить гостей. Или просто их арестовать? Недаром же она хотела почистить камеры от узников. Одним словом, вечером нас ждут крупные неприятности. А, значит, освобождать Анри нужно уже сегодня.

— Ква.

Я обернулась. С прикроватного столика золотистыми круглыми глазами следил за мной верный Арман. Взяла его в ладони и чмокнула в носик. Нет, правда, быть лягухом ему как-то более к лицу. Очень миленько.

Когда мы с Карой спустились вниз, Игрейна сидела на подоконнике, откусывала от пирожка с вареньем маленькие кусочки и читала какую-то книгу, болтая ногой.

— Доброе утро! — воскликнула она, и синие глаза просияли радостью.

В целом, если Илиане вот прям хочется кого-то непременно грохнуть, то я даже знаю, кого можно.

— Ты давно встала? — полюбопытствовала я, садясь за стол.

— О, я всегда встаю на рассвете. В это время небо так удивительно розовеет, и птицы поют…

А Арман как раз в это время «ложится».

— Что слышно в городе?

Если Илиана обнаружила массовый побег из тюрьмы, то невозможно, чтобы город это не почувствовал. Непременно начнутся поиски, допросы, замок выблюет в город целую толпу стражников…

— Все предвкушают праздник, — улыбнулась Илиана.

— Наверное, много стражи в городе и…

— Нет, какое там. Зато множество торговцев, и рынок с утра бурлит…

Значит, не обнаружила. Но капрал-то не мог не заметить, верно? А если он заметил, но не доложил… Я хмыкнула, повеселев. Признаться честно, я бы тоже не стала докладывать о таких вещах злобной мегере. Живо бы вспомнила, какие из моих родственников живут в соседнем королевстве, собрала бы семью и рванула, используя время, пока злая ведьма не сообразила начать погоню. Нет, конечно, есть вероятность, что капрал, расспросив стражу, узнал, что пленников из темницы вывела сама королева, но… Почему-то мне кажется, что Эрик — не дурак, далеко не дурак. Не мог такой умный мужик поверить в то, что Илиана тихонечко освободила камеры, предварительно разрушив решётки… Опять же, логично было бы предположить, что королева, узнав подробности похищения девяноста шести человек, не станет карать невиновных, но… говорю же: капрал не идиот.

— Рынок? Прекрасно. Как раз хочу прикупить кое-чего…

— Я с тобой! — обрадовалась Игрейна, соскочила с подоконника. — Боже, это будет мой первый бал! Ах, это так чудесно! Если говорить по правде, мне так жаль, что Арман всё это время отказывался посещать королевский дворец! Мне уже семнадцать, понимаешь, Шиповничек? А я ещё ни разу не танцевала!

Отвратительно. Она ещё и моложе меня! Чёрная змея зависти укусила сердце. Я улыбнулась:

— Хорошо. Кара, вели заложить карету…

Я, конечно, добрая фея, но если, совершенно случайно, моя несостоявшаяся невестка останется одна в пустой темнице, и если, скажем, Илиана её там найдёт… Нет-нет, я добра, я прекрасна, я даже поплачу. Чуть-чуть, ровно настолько, чтобы веки не покраснели.

На рынке мы завернули в парфюмерную лавку, и я накупила белил, румян, духов и всякого такого в этом роде. И, пока Игрейна восторгалась щеглами в клетках, перехватила Кару за локоть, притянула к себе:

— Как дела с Арманом?

— Пока никак, — рыжая отвела глаза, прикусила губку. — Дайте мне ещё несколько дней.

Я закатила глаза:

— Хоть вечность. Он — твой. Но мне кое-что от тебя нужно взамен.

Кара прищурилась. Ненавижу, когда она так делает.

— И что же?

— Ты пойдёшь со мной в королевскую темницу…

— Вот ещё!

— … там заточён король. Он ненавидит брюнеток и не поверил в мою доброту. Уговори его бежать.

— А стража?

— Беру на себя.

Кара задумалась. Покосилась на меня.

— А почему он сам не бежит?

— Он заперт. Снаружи на двери — замок.

— Чудно. И как мы его снимем?

Ох, она попала в яблочко. Я оглянулась на Игрейну. Девица покупала щеглов. Всех. Зачем ей столько? Ну да ладно, не до неё.

— Я рассчитывала на тебя. Ты же — фея.

— То есть, две услуги? За одного-то Армана? — Кара осклабилась насмешливо.

— Одна за Армана, другая — за то, что ты станешь маркизой.

Слуги купца-птицелова подхватили клетки и потащили из лавки. Игрейна расплатилась и вернулась к нам, сияющая, словно кошка. Ну то есть, кошка, купившая столько щеглов разом.

— Куда дальше? Я, кстати, корзиночку с пирожками прихватила. Давайте перекусим?

— Нам некогда, — сурово отрезала я. — Дальше ты — домой. А мы — в королевский парк.

— Я с вами!

Ну… я пыталась её спасти. Честно. Должен же, в конце концов, кто-то ответить за побег короля? Мы втроём вышли на улицу. Кара хмыкнула. Я нахмурилась:

— А вот эти все клетки… Они же не влезут…

— Конечно, нет, — рассмеялась Игрейна, подошла к целой горе купленного товара, надёжно преградившего доступ к экипажу и открыла первую же попавшуюся. — Лети, на свободу, маленький.

То есть… она потратила кучу денег просто ради того, чтобы выпустить её в воздух? Я остолбенела. Сумасшедшая девчонка обернулась к нам, широко улыбаясь:

— Присоединяйтесь!

И в чём смысл?

щегол черноголовый, обыкновенный

ОТ АВТОРА для любознательных

Вандом — город неподалёку от Парижа. Именно он был объявлен как место сбора для юных крестоносцев

— Оно не разбавлено! — раньше вино пили даже дети, но все пили его разбавленным.

Арагон — королевство на Пиренейском полуострове. Единой Испании пока нет

— Алый крест. То есть, ты вот прям из отряда Самого? — участники детского крестового похода надевали серые рубахи и нашивали разноцветные кресты. К моменту, о котором рассказывает Кэт во снах героини, набралось порядка 30 тысяч человек. Они делились на отряды, в главе каждого стоял командир. У каждого отряда был свой цвет креста.