Порнографическая поэма

3.25

Утро понедельника. Все присутствуют. Каждый сидит за своей партой, улыбаясь. На парте перед каждым лежит аккуратно сложенная камера и отснятый фильм. Исполнительный продюсер ходит между партами, собирая фильмы и камеры. Я почти чувствую ее мысли.

— Никаких проблем, ужасных историй? — спрашивает она.

Мы дружно качаем головами.

— Кто-нибудь не закончил?

Снова дружное качание головами. Тогда ИП начинает спрашивать нас по одному.

Джеффри Смит-Гарни рассказал, что он снял своих «Загрязнителей космоса» целиком в собственной спальне, используя технику под названием «пиксиляция».

— Вы, естественно, использовали штатив? — предположила исполнительный продюсер.

— Ну, не совсем, — ответил Смит-Гарни и в деталях описал свою установку, которую он называл анимационным стендом.

— В таком случае вам, наверно, кто-нибудь помогал? — улыбнулась исполнительный продюсер, обводя глазами класс.

— Ну нет — на самом деле нет, — ответил Смит-Гарни с тревогой в голосе. — Мой отец все время пытался помочь, так что мне пришлось попросить маму найти для него какое-нибудь другое занятие.

Исполнительный продюсер, кажется, слегка сникла.

— Нетти! — с отчаянием позвала она. — Как обстоят дела с «Грязью и цветами»?

— Прекрасно, — ответила Нетти. — Я думаю, образы, которые я нашла во время съемок, еще лучше, чем я задумывала, И еще я изменила саундтрек: вместо «These Eyes»[2] я взяла одну песню из фонотеки моих родителей — «The White Cliffs of Dover»[3] Веры Линн. Впрочем, мои родители считают, что это была не слишком удачная идея. Они говорят, что получилось слишком, ммм… и-ро-ни-че-ски. Есть такое слово — иронически?

ИП кивнула, затем объяснила нам смысл слова «иронический».

Во мне усиливалось чувство, что ИП была слегка разочарована. Казалось, она была сломлена рассказом Марги Скотт о том, как солнце отсвечивало на ее коллекции ложек, и буквально уничтожена, когда Алистер Чень поведал, что у него все прошло без сучка без задоринки, так как он выбрал для съемок своего документального фильма самый напряженный день в бакалейной лавке и даже ухитрился заснять спор между своим отцом и покупателем.

— И ни один из вас не обратился к другому за помощью? — спросила исполнительный продюсер почти умоляюще. — Ни одному не понадобилось, чтобы другой подержал камеру или помог с освещением? Ни у кого не возникло проблем с «f-stop?»

Группа молчала.

— Ну, у меня была небольшая проблема с автоматическим наведением, — солгал я.

Лицо мисс Синглтон озарилось улыбкой.

— И?.. — спросила она, подняв брови, умоляя меня продолжать.

— Так что пришлось делать это вручную, — ответил я, как бы разочарованный своей изобретательностью.

— Ладно. Хорошо. Молодец, — слабо улыбнулась исполнительный продюсер, кладя стопку кассет на свой стол.

Остаток недели мы посвятили редактированию отснятого материала. Мисс Синглтон принесла большую коробку со старыми ненужными пленками, чтобы мы могли попрактиковаться на них до того, как начнем резать свои пленки. Кадры на пленках в коробке были покрыты чем-то черным — возможно, засвечены. Пленки для «Супер-8» — капризная вещь, но мы тем не менее быстро освоили необходимые навыки, после чего попытались довести до сведения исполнительного продюсера, что нам надоело редактировать и, может быть, лучше было бы снять новый фильм или заняться еще чем-нибудь интересным, но она настояла на продолжении наших тренировок.

В один из дней Нетти предложила мне зайти к ней домой после школы, сказав, что хочет мне кое-что показать. Я, конечно, согласился.

Мы пошли после школы вместе. Когда мы завернули за угол она вытащила из кармана кусок кинопленки.

— Смотри, что у меня есть, — сказала она.

— О Господи, — ответил я, — последнее, что я хотел бы увидеть, так это — еще один фильм.

— Нет, это не просто еще один фильм. Смотри, я нашла способ убирать черное, — объявила Нетти, плюя на эмульсию и растирая ее пальцами. Я взял пленку и стал смотреть ее на свет.

— Не могу понять, что там происходит, — произнес я.

— Нет, не так, — промолвила Нетти, передернула пленку и подала мне лупу. — Вот так. Смотри через увеличительное стекло.

На пленке оказались сняты мисс Синглтон и мистер Маккинни, стоящие на фоне какого-то старого серого здания.

— Это Лондон, Англия, — объяснила Нетти. — Площадь Пиккадилли! Прошлым летом я стояла в точности на том же самом месте со своей мамой.

У меня не было причин сомневаться в ее словах — я знал, что Смарты изъездили Великобританию вдоль и поперек.

— А взгляни вот на это, — хихикнула Нетти. — Здесь они обнимаются.

Так оно и было!

Мы с Нетти потратили оставшиеся полтора часа до захода солнца, очищая и рассматривая пленки. Нетти набрала их полный карман. В конце концов ее язык и пальцы стали совершенно черными. Я несколько раз говорил ей, что чернила, которыми были покрыты пленки, вероятно, ядовиты, что можно использовать вместо слюны снег, но она продолжала с увлечением вылизывать пленки. Вдруг она остановилась.

— Ого, ничего себе, — произнесла она, вручая мне кусок пленки из девяти кадров. — Взгляни-ка на это.

На первых восьми кадрах была запечатлена экзотическая тропическая природа: пальмы, тропическое море, и на ее фоне — мисс Синглтон и мистер Маккинни. И мисс Синглтон была беременна! В последнем кадре, однако, не было ничего солнечного. Похоронная процессия в церкви, маленький гробик. Похороны ребенка.

— Ты думаешь, это отпевают младенца мисс Синглтон и мистера Маккинни? — спросил я.

Нетти кивнула с мрачным выражением лица.

— Печально, — вздохнул я.

— М-да, — отозвалась Нетти.

К этому времени совсем стемнело. Мы встали и пошли к Нетти. По пути мы решили, что если мисс Синглтон и мистер Маккинни и не женаты, то уж точно живут вместе. Кроме того, мы поняли, что они много путешествовали, любили музыкальные фестивали под открытым небом и часто просили кого-нибудь снять их на кинокамеру. И еще — я начал чувствовать странную смесь удовлетворения и стыда за то, что мы подсмотрели сцены чьей-то частной жизни — чувство, перекликающееся с тем, что говорила нам мисс Синглтон перед просмотром «Броненосца „Потемкин“».

По всей видимости, те же чувства обуревали и Нетти.

— Ты знаешь, мы видели только ту часть русской революции, которую Эйзенштейн хотел нам показать, — сказала она. — И я думаю, это применимо и к мисс Синглтон с мистером Маккинни — мы наблюдали только ту часть их жизни, которую они решили снять на пленку. И тот факт, что они вымарали эти эпизоды своей жизни, закрасив черным пленки, — тоже ведь о чем-то говорит, да? Я не думаю, что мы должны стыдиться, что заглянули в их прошлую жизнь. Но нам должно быть стыдно, если мы сделаем из увиденного нами те или иные выводы. Если мы будем судить их.

Думаю, что понял то, что сказала тогда Нетти. Я долго думал, прежде чем сказал ей, что мы не можем не делать определенных выводов. Если их ребенок умер, мы не можем врать себе, что они не испытывают горя. Но тут Нетти напомнила мне, что мы не можем быть абсолютно уверены в том, что младенец в гробу был их ребенком. Я согласился. Это была хорошая точка зрения. Приняв ее, я не чувствовал прежней уверенности в том, что с мисс Синглтон и мистером Маккинни случилось несчастье. Но мое чувство стыда не уменьшилось.

Когда я входил в свой дом, на улице уже зажглись фонари. Сестра прыгала на диване в гостиной. Мать, еще в лабораторном халате, что-то готовила в кухне. Мрачные мысли размылись и отошли на задний план.

— Эй там, в гостиной, нельзя ли уменьшить громкость? — крикнула мама сестре.

— Переключатель сломался, — шутливо отозвалась сестра.

Я вошел в кухню.

— А, это ты! А я уже стала волноваться. Почти пять, ты знаешь? — сказала мама, целуя меня в обе щеки. — Где ты пропадал?

Я ответил, что был у Нетти.

— Я вижу, вы крепко подружились.

— Нет, просто обсуждали наши дела в литературно-кинематографической группе, — возразил я упавшим голосом, защищаясь.

— Ладно, ладно, — ретировалась мама.

Я открыл холодильник, вытащил оттуда морковку и спросил маму, можно ли сказать, что она сделала выводы?

— Ты имеешь в виду мои слова о том, что вы подружились? — спросила она.

Я подтвердил, что именно это и имел в виду.

— Нет, это не называется «делать выводы». Это просто означает… поддразнивать.

Ох! Моя мама, кажется, пытается сострить. Я спросил ее, было ли то, что она сказала, остроумным.

— Нет, просто уклончивым, — парировала она, подмигивая мне.

Я терпеть не мог, когда она говорит и делает что-нибудь подобное. Я спросил, что значит «уклончивый», — она засмеялась и сказала:

— Пойди посмотри в словаре.

Я пошел в гостиную, где меня уже ждала сестра со словарем.

— Не подслушивай, — сказал я ей, открывая словарь и ища нужное слово. Когда я нашел его, то засмеялся. Как это я сразу не понял! Мать вошла в комнату и тоже засмеялась. Сестра присоединилась к общему веселью. Несколько секунд мы все вместе хохотали.