10 июня 1975 г.
Мистер Диксон, пожалуйста…
Когда я приду в школу, в последний день занятий седьмого класса, это также будет последний день учебы в начальной школе[7]. Я имею в виду следующее: вернувшись с каникул в сентябре, мы придем уже в новую школу, второй ступени (или среднюю, как ее теперь называют). И придя в нее, мы будем долго ждать (пять полных лет), прежде чем у нас появится возможность принять участие в мероприятии, которое можно провести прямо сейчас. Я, разумеется, говорю о выпускной церемонии. Какой она будет, я могу только фантазировать.
В последний месяц двенадцатого года обучения мы отдалимся от учащихся младших классов, забудем об их существовании. Однако в их глазах мы будем выглядеть героями, совершающими нечто великое. Нас же будет тянуть к одноклассникам, между нами будут устанавливаться прочные связи, ничем не обусловленные, за исключением утверждения, что математики рождаются в одно время, а демографы собираются в одном месте.
Во время предпоследнего уик-энда двенадцатого года обучения нас объявят безумными родители и учителя. Нас будут любовно поощрять делать все то, что разрешено им. Нас будут подталкивать к крайностям… к примеру, пить всю ночь и не приходить домой до утра. Нам предоставят лимузины с шоферами, чтобы отвезти в роскошные отели. Гигантские стереосистемы будут гонять нас по танцплощадкам, пока нам не придется пойти в туалет, чтобы проблеваться. На следующее утро мы будем приходить в себя от этой эрото-насильственной вакханалии, думая о том, чего делать не следовало: от актов вандализма до потери девственности. Список может получиться очень длинным.
Обо всем этом я могу только мечтать.
Но поскольку мы все еще в начальной школе, а администрация не думает о выпускной церемонии, мне остается только фантазировать. И я полагаю, это несправедливо. Почему у седьмого класса не может быть своей церемонии, как у двенадцатого в средней школе?
— Прекрасно, — проговорил я на полном серьезе, возвращая Нетти ее письмо.
— Благодарю, — ответила она. — Я взяла кое-какие журналы, «Нешнл лэмпун» и «Тайм» напечатали статьи о выпускном ритуале. — Нетти сложила письмо и сунула в карман джинсов.
— Ты собираешься пустить его по кругу, чтобы все расписались? — поинтересовался я.
— Нет смысла, — ответила она. — Я уже показала его Диксону. Он сказал, что не разрешит выпускной церемонии, даже если письмо подпишет весь город.
— Ох уж этот Диксон!
Вечер пятницы выдался жарким и солнечным. Мы с Нетти сидели в тени парадного крыльца дома Смартов, с бейсбольными перчатками на коленях, наблюдая за спектаклем.
Момент прошел. Мы его упустили.
Нетти подтолкнула меня.
— Мне его жалко, — указала она на своего обкуренного брата Дунка, которого вместе с партнершей по выпускному действу Анной Хирш водили по лужайке, пока родственники фотографировались, а соседи останавливались, чтобы поглазеть. — Я хочу сказать, ему это не в кайф. Он это делает только для матери. — Она перевязала шнурок, чтобы чем-то себя занять.
— Ну, винить его за это нельзя, — заметил я, прежде чем спросить, будут ли к нашему выпускному вечеру по-прежнему в моде эти дымчато-синие фраки. На что Нетти рассмеялась, качая головой. Я хотел спросить, что она думает насчет платья Анны, но вовремя остановился. Платья Нетти ненавидела. Но не переменит ли она свое мнение за пять лет? Может, стоило задать этот вопрос? Но я не решился.
Еще момент прошел. Мы его упустили. Потом ушли в парк с бейсбольными перчатками.
Нетти бросала мяч, а я ловил. Меня это всегда успокаивало. Пока она отрабатывала крученый бросок, у меня было время для обдумывания всяких проблем. Самая главная: письмо Нетти. Конечно, я сказал ей, что оно прекрасное, но, честно говоря, понятия не имел, с какой стати она его написала, хотя, разумеется, имела полное право жаловаться на отсутствие выпускной церемонии в седьмом классе.
— Нетти, почему ты не написала о том, чем мы, семиклассники, могли бы заняться на выпускной церемонии, а не расписывать так подробно вечер двенадцатиклассников?
Нетти ответила резким, высоким броском.
— Потому что это ритуал, которого у нас нет.
Она взрыхлила землю мыском. Я вернул ей мяч, потом присел на корточки, чтобы рука пришла в себя от ее последнего броска.
— Да, я знаю. Но ты не думала, что все эти рассуждения о блевотине и лимузинах могли сработать против нас?
Нетти меня проигнорировала. Она собиралась сделать «костяшку», очень сложный бросок.
— Не надо, Нетти! Ты только повредишь руку! — крикнул я, распрямляясь, готовый бежать за мячом, куда бы она его ни бросила.