Приключения мистера Вулписа

Глава 42 Прибытие

Карета с величественной розой на гербе хлюпала колёсами по колее, перемалывая комья земли в густые лужи. Оставив позади посеребренные первыми звёздами стволы берёз, она завернула направо, за холм, туда, где красовался за резным забором великолепный замок лорда Фоксвильтона.

Фоксвильтон был лисом, не стыдившимся в своей зрелости лет ухаживать за молодыми девицами. Из-за того, что характер у него был двуличный и до омерзения приторный, как осадок от засахаренного варенья, никакие деньги не помогали ему остепениться.

Весенний бал, на который ехала карета, устраивал лорд ежегодно, и для семьи Де Муаров уже вошло в традицию посещать его в составе дочери Шарлотты и ее отца — лорда-канцлера Микаэля Де Муара.

Однако в этот раз кое-что изменилось. Шарлотта больше не была маленькой девочкой, играющей на праздниках с гувернантками. Теперь, когда мадемуазель исполнилось полных шестнадцать лет, общественные правила обязывали её вести себя «по-взрослому».

Шарлотта не сдержалась от скучливого вздоха. Отныне не будет ей покоя в окружении высокомерных типов вроде лорда.

— Ты как? — решила проявить участливость Гретта. После того, как Шарлотта узнала, что та разгласила отцу её тайну, они обе какое-то время не разговаривали друг с другом. Спустя неделю обида притупилась. Закрепило примирение и личное дело Ноттэниэля, доставленное Бартоломеусом от мэра Роланда Бэрворда. Обычно такие документы засекречены, но это было требованием убитой горем Шарлотты. И хотя она до последнего не верила, что Ноэль был не тем, за кого себя выдавал, у неё не было аргументов против фактов. Получается, этот Ноттэниэль ни капельки не любил её, и Ника во всём оказалась правой. Ноттэниэль приложил к лапу к изгнанию Фога Вулписа, а её, Шарлотту, он хотел использовать как инструмент, как пешку в своей хитроумной игре. Сложись всё в соответствии с его злодейским планом — Шарлотты уже не было бы на свете.

— Всё нормально, — отвернулась она к окну. Глаза Гретты и лорда Де Муара сверлили её не вынесенными на обсуждение вопросами, и Шарлотта отлично знала, что все они о Ноттэниэле. Как и её мысли.

Конечно, она сказала всем, что с ним покончено! Невозможно любить мерзавца! Предателя! Того, кто играл её чувствами. Но так ли это? Верны ли её слова?

Сердце пилило непонятное чувство, будто проглотил головешку из костра, и та всё тлеет и тлеет… нескончаемой ниточкой дыма, но ни разгореться не может, ни потухнуть. Как представит Шарлотта, что Ноттэниэля казнят или заточат в башню до конца его дней, так щекочет оно всё нутро! Да что же это такое?

— Не переживай, дорогая! — наконец расшевелился лорд-канцлер, восседающий напротив дам, как всегда возвышенный и безупречный, зверь-декорация, которого поставь куда угодно — и всё станет краше. — На Балу будет много юных джентльменов, подыщешь кого-нибудь на свой вкус.

От высказывания отца Шарлотту заколотило:

— Не говори так, будто я еду выбирать шляпу на рынке! — поморщилась она.

— На рынке? — прыснул со смеху лорд-канцлер. — Откуда ты нахваталась таких мещанских изречений? От этой своей подружки… как там её? Ники?

— Ника вовсе не мещанка! Она дочь мэра!

— Приёмная дочь.

— Ну и что?

— А то, дорогая, что сколько золотом нищего не навешивай, он всегда будет нищим. — Лорд-канцлер надменно закинул лапу на лапу и по его хладнокровному взгляду Шарлотта поняла, что ругает он вовсе не зайчиху, а Ноттэниэля.

Это её так разозлило, что на ум не пришло ни единого культурного словечка. Этикет, словно пробка, не давал ее вспенившейся злобе вылиться на окружающих, но ещё одна минута, ещё одно неудачное слово от кого-либо и…

Карета подпрыгнула, словно наехав на большой камень. Невесть откуда взявшиеся тени заползли внутрь, крадя из-под носа цвет.

Шарлотта раздвинула занавески, но светлее в кабине не стало.

— Это ещё, что такое? — воскликнул лорд Де Муар, второпях выходя из кареты, чтобы понять, что увидели его глаза.

Шарлотта, вопреки протестам отца, тоже вышла на воздух. Чёрный крылатый силуэт занимал собою большую часть неба, затягивая в свою тень свет вечерних звёзд. Сердце Шарлотты билось с такой силой, что пульс стоял в ушах, как барабанный бой.

— Это он… — сказала она. — Я уверена, что это он!

— Кто? — спросила Гретта.

— Господин Вулпис Фог! Кто же ещё мог оседлать гигантскую птицу? Скорее, к Лунному Холму!

Эта ночь выдалась необычной для всей Облачной Долины, но первой странности обнаружила Ника.

От безысходности, в которую её ввергло закрытие демократической кампании Шарлотты и с тем самым — спонсорства мэра, — Ника пришла к тому, что решила зарабатывать на восстановление «Чайного дворика» самостоятельно, своими собственными лапами. Втихаря от всех, она воровала из «Медвежьей берлоги» столовое серебро и перепродавала его на рынке. Провернуть это было проще некуда, беря во внимание то, что на кухне зайчиха была, как говорят, «своя» и знала, где хранятся сервизы.

Вечерами Ника, как в старые добрые времена, сбегала из поместья, чтобы чинить таверну. Первостепенной задачей было реставрировать полы и крышу, чтобы влага весенней оттепели не попадала вовнутрь и доски не сгнили окончательно.

На деле починить «Чайный дворик» одной оказалось проблематично. Молоток был до невозможности тяжёл, и если прибить доску к полу кое-как получалось ударами невпопад по гвоздям, то провернуть тоже самое с крышей было невозможно.

В ночь появления механической птицы Ника не продвинулась в своей работе ни на йоту. Более того — она и не пыталась. Новехонький пол первого этажа разбух из-за дождя.

Весь труд — насмарку!

Оплакав от души свой провал, Ника забралась на обгорелую до черна раму бывшего окна второго этажа, чтобы успокоить нервы перспективой Северного леса, где холодной и непоколебимой глыбой возвышалась гора, на фоне которой стволы столетних сосен выглядели ломкими прутиками.

Вдруг облака, вечно парившие над горной вершиной, разлетелись как пух тополя под лапами неугомонного мальчугана. Гора задрожала, и небо над ней потемнело, и тогда, с брызгами черноты, из нее вырвался силуэт с двумя поперечными отростками, то вздымающимися, то опускающимися — медленно и ритмично.

Пока Ника пялила глаза на страшную горгулью, дрожь горы достигла Лунного Холма. «Чайный дворик» грозился похоронить под собою зайчиху, и та, наконец, взвесив риски, сиганула прямо из окна, и — очень вовремя, ведь в тот же миг каркас таверны осыпался, подняв в небо пыль.

Ника лежала на спине, но не потому, что прыжок её поранил. Она была цела от хвоста до ушей и лишь скована страхом, наброшенным на неё, точно сетью, видом острокрылого чудища с двумя горящими глазами.

— Руфа! — Нику пробрал ненормальный смех. — К нам летят птицы! Целые стаи птиц! Они — настоящие!

И в самом деле. Со всех сторон от механического исполина небо облепили пёстрые точки — птицы. Их разномастные хвосты и крылья выдувал ветер, невесомые пушинки перьев оседали над лесом.

Вниз по холму, в направлении Облачных Долин, прошлись голоса:

— Это птицы!

— Настоящие?

— Птицы из легенд!

Весь город спешил к холму, чтобы поближе посмотреть на ожившую сказку. Никто из пассажиров «Ковчега» и подумать не мог, что все эти столетия в недрах горы дремал эвакуационный воздушный корабль в образе механической птицы.

Комплекс «Цверг» был уничтожен, и все роботы, а также два последних человека, контролирующих системы комплекса, нашли своё упокоение под обвалами легендарной Северной горы.

Воздушные люки в рёбрах «Ковчега» были подняты настолько, чтобы пассажиры перестали разводить сумятицу и ругать Фога Вулписа, и наконец лицезрели небо. Поскольку летели птицы высоко над землёй, обзор на звезды был блистателен. Даже Жанну они очаровали, хотя она полагала, что за время своего путешествия в Облачные Долины и обратно ночь успела стать для неё чем-то привычным.

Оказалось, что не совсем.

Смотреть на звезды снизу вверх — не то же самое, что лететь среди них. За полупрозрачной поволокой облаков, что словно шёлковая шаль вились на ветру, отблескивали белые и голубоватые искры. Их было так много, что в глазах Жанны рябило; пристроившегося к ней сеньора Эрнандеса она увидела не сразу.

— Ты послушай, сколько смеха, а? — издал он грудной смешок. — Все так радуются небу и ветру, и, что с ними будет дальше, их не волнует! Жить моментом странно, но мне нравится. Жаль только, что я не могу присоединиться к своим товарищам-птицам и поплескаться с ними в свете звёзд. — Он потер своё забинтованное крыло. — Ты погляди, как усердно крыльями работают! Завтра все мышцы болеть будут!

— Угу, — кивнула Жанна, даже и не собираясь опускать взгляд на ликующих птиц.

— Ну же, милая, где твоя улыбка? Мы спасены! Как того и хотела Александра!

— Она умирала с улыбкой. Но я почему-то до последнего желала другого. Видимо, я эгоистка. Что мне делать, дядя? Куда идти?

— Куда угодно! — Ворон возложил одно крыло кошке на плечо, а другим простер в бесконечную ночь за бортом «Ковчега». — Весь этот мир — твой! И каждая дорога, каждая тропа, это чудное небо и эти дивные звезды — все это твой дом, дорогая!

— Честно говоря, дядя, я боюсь.

— Чего?

— Одиночества. — Жанна в первые за прошедшие часы улыбнулась, но улыбнулась так печально, что сеньор Эрнандес, глядя на неё, и сам погрустнел. — Я жила ради матери и моей Александры. Они были моим смыслом, моим домом. И пусть он был мал, и пусть все другие меня ненавидели, я всегда знала, что в этом мире есть безопасное место для меня, что я могу вернуться к ним, и мне будет хорошо… — Жанна быстро обозрела пассажиров «Ковчега», болтающих ни о чем и строящих грандиозные планы на жизнь, и снова почувствовала на себе их косые взгляды — мимолетные, но такие желчные. Ариэль полюбовно выслушивала истории окрыленного событиями Боуи, а коротышка Корги возилась у них в лапах, словно перетягивающее на себя внимание дитя.

— Что ж, своего старика дядюшку ты, я смотрю, в расчёт не берёшь? — не злобно упрекнул кошку сеньор Эрнандес.

— Что вы, дядя!

— С тех пор, как Розы не стало, ты ни разу за эти годы не пришла повидаться со мной… Понимаю, мы не родня, и ты не обязана, но всё же… — Ворон вздохнул. — Я скучал по тебе.

— Простите…

— Прощу, если пообещаешь, что снимешь с себя эту унылую мину, и вместо того, чтобы сидеть здесь в одиночестве и жалеть себя — пойдёшь поищешь товарищей на борту «Ковчега»!

— Но дядя! — возмутилась Жанна. — Говорю же, они меня ненавидят!

— Они ненавидят не тебя, а тот образ Жанны, который ты создала. Уверен, стоит им узнать тебя получше — их мнение о тебе изменится!

— Но…

— Никаких «но»! — развернул её мордочкой к народу сеньор Эрнандес. — Если у тебя получилось подружиться с волком и лисом, то с собаками тоже проблем не будет! А ну, вперед! — Ворон подтолкнул Жанну, и та, не ожидая подлянки, споткнулась о Корги и влетела прямо в Ариэль.

— Извините, я… я не специально! — тут же отпрянула она.

— Ничего страшного! — по обыкновению был весел и добр Боуи. Он давно ждал возможности разговорить Жанну, Ариэль и Корги и наконец-таки примирить их.

Собака и кошка пялились друг на друга: первая — с высокомерием, вторая — с конфузом.

— Я-я… — Жанна пропустила через горло удушливый ком и, ища помощи, захлопала ресницами на дядю.

Сеньор Эрнандес не соизволил пожалеть названную племянницу ни взглядом, ни жестом. Как матёрый капитан, непоощряющий трусость даже на безвозвратно тонущем корабле, он ответил ей кивком — твёрдым и бескомпромиссным.

Жанна испустила нервный вздох и, закрыв глаза, быстро проговорила:

— Я бы хотела дружить с тобой, Ариэль, ты не возражаешь?

— Почему бы и нет!

— Что? — Кошка не поверила своим ушам.

— Говорю, почему бы и нет! Боуи хорошо о тебе отзывается. И Корги ты понравилась! Она мне всё уши прожужжала о тебе.

— Правда?

— Ну, вернее… о твоём хвосте. — Ариэль иронично подмигнула.

— О моём… хвосте? Ай! — Жанна обернулась кругом, проволочив по полу вцепившуюся ей в хвост Корги. — Ты!.. Что ты⁈..

Тут уж Ариэль захохотала во всю. И пусть Жанне было не до смеха (ведь кошачий хвост — это вам не шутка!), улыбка облегчения обрисовалась на её мордочке, ибо плохие мысли вдруг улетучились, и все от того, что в кой-то веки кто-то из обитателей комплекса смеялся в беседе с ней, смеялся подлинно и благодушно.