Просроченный долг

ДОРОГА СТРОИТСЯ

Грубый брезентовый плащ с капюшоном, сапоги с голенищами выше колена, заплечный мешок, на шляпе накомарник, в руке топор. Так пробираются трое мужчин по лесной чаще. Двое, один — в годах, бородатый, другой — молодой, рослый, в очках, несут инструменты. Третий тащит красно-белые полосатые рейки. Он идет впереди.

Продираются сквозь заросли, бредут по болоту, переползают через ручей по сломанному стволу, перебираются через реку на утлой лодчонке или наспех сколоченном плотике.

Отмеряют и ставят зарубки на стволах деревьев. Когда двое возятся с инструментом, а третий держит рейку, топоры заткнуты сзади за пояс. Потом снова берут в руки топоры и ставят зарубки. Там, где они прошли, порезы на темных и золотисто-медовых стволах плачут смолой.

Из примятой сапогами травы вздымаются стаи комаров. Если плечом задеть ветку, тучей роится мошка и облепляет их. Забивается под сетку, в уголки глаз, под рубаху. Кожа зудит от укусов, от соли пота и слез, разъедающих расчесанные ранки.

Они злые, грязные, в небритых бородах кровь раздавленных мучителей перемешана с их собственной. Если кто-то исчезает в зарослях, раздается громкое уханье. Когда возвращается, его встречают бранью. Двое, те, что делают замеры, управляются со своим тонким прибором с помощью тех же крепких словечек, третий, перетаптываясь с ноги на ногу, держит рейки. Может показаться, они вот-вот набросятся друг на друга. Их продубленные лица искажены злостью, они то повышают голос до крика, то глухо ворчат, они хотят казаться значительнее и тверже, чем на самом деле.

Вечером, когда в лесу быстро темнеет, они бросают заплечные мешки на землю. Снова идут в ход топоры. Нужно нарубить сучьев для костра.

Вспыхнул костер, над костром повешен котелок. К тому времени, как поспел ужин, усталость от пройденного за день долгого пути притупилась.

Ужинают. Пожилой вынимает из бумажника фотокарточки: «Ребята».

Потом молодой, что в очках, показывает фото: «Мама».

Ждут, чтобы третий тоже что-то показал, но у него карточки нет, поэтому он только кивает. «Пора ложиться», — говорит он.

Молодой, будто только этого и ждал, вытаскивает из мешка свитер, натягивает его и быстро ложится у костра.

Но старшой, тот, кто целый день таскал рейки, останавливает: «Это не дело!»

Берет топор, одним взмахом рубит разлапистые еловые ветки и подтаскивает их к костру.

Жердью разгребает костер на две стороны, еловой веткой сметает в сторону остатки золы. Туда, где раньше был костер, кладет ветки, а сверху стелет одеяло из грубого сукна.

— Быстро раздеваться.

Из одежды делается изголовье. Сверху — два одеяла и три плаща, и трое мужчин тесно прижимаются друг к другу под общим покровом.

— Местный? — спрашивает что постарше.

— Нет.

— Старатель? — интересуется молодой, в очках.

— Хорошо бы.

— Охотник? — расспрашивает тот.

— Это тоже.

— Это как, тоже?

— Охотником тоже хотел бы быть.

— Если, конечно, позволено спросить, — говорит что постарше, — какое у тебя, собственно говоря, занятие?

— Пекарь.

— А с чего ж ты теперь с нами бродишь?

— А с того, что у пекаря ноги всегда холодные, а голова горячая.

— Тебя вправду Незнамов звать?

— Незнамов!

Замолчали. Бывший пекарь снова поднимается, подбрасывает в оба костра сучьев, опять ложится. Устраиваются поудобнее, прижимаются друг к другу. Лица разглаживаются, они засыпают.

Росистый, промозглый рассвет. Просыпаются, дрожа, усталыми. Поспешно собираются, гасят костер, хмуро трогаются в путь. На месте бивака остаются кости, обрывки бумаги, стук топоров раздается все дальше. Покинутой стоянкой завладевают муравьи. Облепляют, чистят, делают невидимыми следы людей. Лишь знаки на деревьях слезятся смолой.

По слезящимся смолой знакам приходит много людей.

Плачут пилы, бранятся топоры, стонут стройные деревья и со страшным гулом ударяются о землю, на которой им было так спокойно, пока они жили. Спасаются звери. Скрипят тачки. Грохочут камни.

Множество людей обливаются потом в безветренном летнем зное.

Обливаются потом и зимой. Ноги аж замерзли, а рубаху хоть отжимай, на лице тает снег. Стоит остановиться, с носа свисают сосульки, заросшее лицо покрывается инеем, и человек сразу дрожит всем телом. Нельзя отдыхать. Задыхаясь, с колотящимся у самого горла сердцем, все равно маши топором, кати тачку.

Обливаются потом и весной, когда пила вязнет в смоле, береза щедро источает студеный сок, который пьешь, не отрываясь, долго-долго.

Обливаются потом и осенью, когда месят ногами вязкую грязь, а одежда преет от дождя.

Падающее дерево, погибая, мстит, нанося ответный удар: позвоночник раздроблен, берцовая кость треснула.

Далеко летит обрубленная ветка… и, дрожа, останавливается прямо у кого-то на лбу.

Но людей много, что муравьев, и довольно одного ливня, чтобы смыть кровь, довольно дымка одной папиросы — и страха как не бывало, довольно одной стопки — и вот уже уплыло что заработано.

Стон падающих деревьев заглушают сотрясающие землю взрывы.

По краям просеки уже мирно лежат деревья с белыми зарубками, будто огромная парикмахерская машинка выстригла полосу в зеленой шевелюре земли. Виден длинный след: вниз — в долину, вверх — в гору. По обе стороны будущей дороги стоят безобразные однобокие деревья. Они лишились своих собратьев и стоят нагими. Только на самых макушках остались ветки с зелеными листьями.

Экскаватор срезает землю. На пни сыплются камни и гравий. Дорога становится ровной, машина сбривает бугры и заполняет ямы.

Тела дорожных строителей — пристанище вшей. Невесть откуда берутся, зато плодятся только от крови. И вечерами, вместо того чтобы отдыхать, люди раскаливают на огне камни и жарят на них своих мучителей. Будто ведьм жгут: с диким наслаждением следят, как потрескивают поджариваемые насекомые, и истово ругаются. Бывший пекарь каждый вечер машинкой стрижет волосы и бороды. Только после этого можно спокойно лечь и заснуть, и тогда видно, что всех их родила мать.

От костров дорожных строителей по земле, прижимаясь к сухой, оставшейся с осени траве, расползаются огненные змеи. Потом вздымаются ввысь, и тысячи деревьев пылают доходящими до небес огненными столбами: когда они падают друг на друга, пламя поднимается еще выше. Треск пламени, шум падающих деревьев перекрывает все, что творит человек.

В руках у пекаря топор и сломанная ветка. Он, как все, направо-налево бьет, хлещет стелющийся по земле огонь. Чтобы остановить пламя, копают рвы. Отступая, огонь гонит перед собой зверя и птицу. Вдоль дороги — почерневший безмолвный лес.

По готовому участку дороги на смену лесорубам и строителям приходят кухни и санпропускники, больничные палатки и врачи. И фельдшера, санитары, уборщицы, повара.

Вшей рассматривают под микроскопом — они чудовищней искусителей святого Антония, ужаснее любого привидения. Раненых лечат; тот, кому деревом сломало ногу, получает деревянный костыль.

Экскаватор роет глубокий фундамент — рядом с дорогой на месте выжженного леса строится город и завод. Палатки и полевые кухни по строящейся дороге уходят все дальше.

Но там, где сейчас шагает пекарь, все еще валят деревья, и одним его придавило. Два товарища выносят его на носилках из леса, кладут на телегу, а потом грузят в машину. По уже готовой дороге автомобиль везет его в больницу строящегося города.

Опираясь на палку, инвалид идет по новому городу. Неловкий, однобокий, вроде деревьев, что устояли после первой атаки.

Дома строят каменные, из красного кирпича и зелено-серого цемента, брусья для крыш подвозят на грузовиках. На улицах — ямы, лужи, зловонные кучи заваленного мусором кирпича, липкая глина. Открывается дверь пивной, раздается крик. С ножом в руке выбегает пьяный. Бежит женщина с испуганными глазами, тащит за собой плачущего ребенка…

За городом тоже уныло. Там, где сохранился зеленый островок, который уберегли от огня болото, речка или валуны, новоселы по-воровски вырубают деревья, оставляя высокие пеньки, чтобы не нужно было нагибаться. Из пней тянутся дикие отростки. У маленьких елочек ломают верхушки: им нужно елку, а маленькое деревце теперь будет расти скорченным уродцем с двумя макушками. Только вдали, далеко-далеко синеют настоящие леса, там, куда калеке не добраться. Там живут стройные деревья, там цветы, там нехоженые поляны, там зеленая трава по берегам ручья.

В городе нет и птиц. Из луж поднимаются тучи комаров, их все больше, и они все наглее. Они досыта могут напиться крови, размножаются, а так как орлы исчезли, они господствуют в воздухе.

Больной ковыляет назад в больницу. Там под микроскопом как раз рассматривают комара — комар еще пострашнее вши.

Колдобины засыплют, лужи посыплют песком. Улицы станут ровными, и не будет ни деревца, ни травинки, даже сорняки по краям сточных канав исчезнут. Но люди рады этой пустоте; так комаров меньше.

Инвалид идет в пекарню. Он хочет работать.

Но стоило ему встать у печи в пекарне, голова закружилась, и он упал.

— Станешь на выдачу, — говорит заведующий пекарней, и бывший пекарь кивает.

Ему дают в руки карандаш и бумагу. Он подсчитывает отпущенные булки и буханки: привыкшая к топору рука неловко выводит цифры на бумаге.

Из пекарни хлеб на одноконной повозке развозят по городу, где на улицах одни столбы да провода.

Но в окнах уже красуются цветы, горшки обернуты цветной бумагой. В первом ряду герань, за ней фикусы с глянцевыми мясистыми зелеными листьями. Женщины отмывают до праздничного блеска окна. От распахнутых, покачивающихся створок по унылой улице скачут золотистые солнечные зайчики.

Где-то в лесной чаще бредут трое мужчин. Топором высекают зарубки; деревья плачут смолой. Двое незнакомых и тот, что в очках, он уже немного обрюзг. Вечером они готовятся к отдыху. Тот, что в очках, строго говорит спутникам:

— Эх вы, молодо-зелено! Несите хороших разлапистых веток. Смотрите, как я делаю! — И он делит костер надвое, как научился у бывшего пекаря. Сметает головешки и золу и стелет на теплой земле.

Пожилой бородатый инженер поднимается от письменного стола попрощаться с сыном, который в брезентовом плаще и сапогах готов отправиться в путь.

Инвалид считает булки. Двое парней доверху нагрузили большую подводу. Грузовик подвез муку: с крыши кабины на землю спрыгнул воробей.

— Надо же, — смеются парни.

Бывший пекарь тоже выходит из лавки.

Обеденный перерыв. Из ателье на улицу, по которой прыгают воробьи, выбегают девушки. Вспугнутые шумом, воробьи разлетаются по своим гнездам под крышами, девушки разбегаются по магазинам.

Инвалид-пекарь шутит с девушками, покупающими булки. Он даже касается руки одной из них. Девушка отодвигается; она смеется и удивляется. Выскакивает из булочной. У входа ее поджидает красивый молодой парень, летчик.

Уже случаются и праздники, когда мужчины ходят по улицам в чистой одежде и приветствуют друг друга, приподняв шапку.

После обеда бывший пекарь мастерит скворечник. Приносит лестницу и лезет на телеграфный столб. И пока он приколачивает наверху скворечник, ему вспоминается далекая маленькая деревня, где он, белобрысый парнишка, делал когда-то домик для скворца в березняке.

В первую весну скворец в скворечник еще не прилетел. Во дворе новой школы дети копают землю, вытаскивают железки, камни, битый кирпич, остатки извести. С ними молоденькая учительница: рождается первый садик, сыновья и дочери тех, кто губил леса, сажают первое деревце.

По обе стороны широкого шоссе высадили маленькие елочки, тесно, в несколько рядов. Упаси бог — не ради красоты! А чтобы живая стена защищала дорогу от снежных заносов. А что это еще и красиво — не беда.

Молодожены сажают перед домом фруктовые деревья. Каждая пядь земли будет приносить плоды. Рука человека касается каждого кома земли, глаз человека любуется каждым ростком. Для поливки нужна вода, из отходов делается компост — люди ждут не дождутся, когда же придет время собирать урожай.

Стены домов хорошеют от вьющегося плюща, а квартиры — от того, что становятся обжитыми и наполняются воспоминаниями: о слезах, пролитых в трудные дни, об ожиданиях после заката, о расставаниях, о встречах, о полюбившейся мебели, о письмах и фотографиях, тихо ждущих в одном из ящиков, чтобы их взяли в руки. Старые фото постепенно желтеют, но появляются и новые.

Три человека в джунглях взмахнули топорами.

Под гигантским хлебным деревом сын бородатого инженера фотографирует группу людей… он быстро становится перед объективом, чтобы тоже быть на снимке.

Молодой человек сидит за штурвалом самолета, который поднимет его в небесную высь.

На ледовом торосе стоит летчик, тот самый, что ждал девушку перед булочной.

Приходят новые фото и ложатся рядом со старыми. Хотя бородатый инженер ставит фотографию сына на свой письменный стол. Швея показывает красивого летчика подружкам в мастерской. Карточку юноши за штурвалом самолета разглядывает мать… в комнате уже темно, а она все держит ее в руках, и из глаз все еще капают слезы.

Трое ставят вешки среди камней и мха, где уже и деревья не растут.

Бывшему пекарю и старому инженеру почтальон приносит пенсию. Они встречаются на улице перед оградой школьного сада. Фруктовые деревья обещают дать первый урожай. Пекарь снял со свесившейся ветки противную гусеницу и раздавил ее.

— Одной красивой бабочкой будет меньше.

Инженер кивает.

Они садятся на скамью, греются на солнышке, разговаривают, смотрят на юные деревца. Они думают дальше, чем молодые, ждущие первого урожая. Они уже знают, что будет не только первый урожай, что когда-нибудь из ствола грушевого дерева внуки и правнуки сделают золотистый комод, а из вишневого дерева получится душистый мундштук, может быть даже в будущем году… И они знают, что каждый человек рожден матерью, что матерью рождена корова с грустным взглядом, дерево, отчий край, знают, что в лесу нужно устраивать ночлег на теплой золе, и что у завода нужна цветочная клумба.

На проводах расселись ласточки.